Бывший заключенный о пытках: самое страшное – когда «жарили»

Об этом пишет в ФБ журналист и адвокат Мария Эйсмонт и приводит в качестве примера разговор с одним из бывших заключенных:

«А какая самая страшная пытка была?» Да, я знаю, это идиотский вопрос. Из серии «что вам больше всего запомнилось в поездке?» Но раз вырвался, то стала ждать ответа. Он на минуту задумался. «Самое страшное - когда жарили». И пояснил: «Когда раздвинули ягодицы и засунули туда провода, а потом пустили ток". "Вы просили их прекратить? Умоляли?» Да, тоже не очень умный вопрос. А что спрашивать, слыша такое? «Какой смысл? - пожимает он плечами. - Я понимал, что они будут это делать, я понимал, что разговаривать бесполезно, поэтому просто орал. Не орать не получалось. Состояние было такое как будто тебе оголяют все нервы на зубах и еще за них тянут. Они говорили "Жалобы писать любим? Придется тебя изнасиловать". И еще что-то орали, но я не понимал что, плохо соображал». Мы прошлись по теплому курортному Сочи, куда он уехал сразу после освобождения, попробовали черноморскую барабульку и местное красное сухое. И записали его показания в протоколе адвокатского опроса. Еще один бывший заключенный ИК-7 в Омске рассказал о трех месяцах ада осенью 2015 года. Он помнит Дмитрия (интервью Дмитрия Козюкова читайте ниже, - прим.ред) их привезли в одной группе и они висели сутками голые на решетках через несколько человек друг от друга.

Будет еще одно заявление о преступлении. Еще одно свидетельство.

Мы с Вера Гончарова (Vera Goncharova) продолжаем при поддержке и помощи Русь Сидящая собирать рассказы прошедших через пыточные комнаты Омской ИК-7 и заявлять о преступлениях в СК, требуя возбуждения уголовных дел. Ни одно свидетельство не должно остаться без внимания. Если вам что-то известно о происходящем (происходившем) в этой колонии - сейчас самое время рассказать.

* * *

Бывший заключенный омской ИК-7 Дмитрий Козюков, о котором шла речь выше, сейчас лечится в Санкт-Петербурге. Его освободили досрочно – не за примерное поведение, а просто по инвалидности. После пыток и избиений, которым его подвергли сотрудники колонии, он перестал ходить, а врачам в ходе нескольких операций пришлось собирать его позвоночник буквально по кусочкам.

О том, какие меры «воспитательного воздействия» применяют к заключенным в омской ИК-7, Дмитрий рассказал в интервью сайту «Сибирь.Реалии».

– В седьмую колонию вы попали из ИК-10. Почему вас перевели?

– ИК-10 – это лечебно-исправительное учреждение. Туда меня привезли в 2010 году. Я в 9-й колонии сначала был, там туберкулезом заразился. Ну, из-за них, можно сказать, поймал в лагере туберкулез, в 9-й колонии. Это тоже было в Омске, я первый раз отбывал наказание. Сначала оказался в девятой, а потом меня перевели в третью колонию. Там сразу же сделали снимки, говорят: "У тебя туберкулез". И перевели в 10-е лечебно-исправительное учреждение, туберкулезное, диспансер. И находился я там с 2010 года по 2017-й.

​– Я слышал, что вы жаловались там на администрацию?

– Да, конечно! Мы написали жалобу после чего стали неугодными, и нас убрали в изолятор.

– А на что именно вы жаловались?

– На лечение. Что лечение было плохое, на питание, на условия содержания. Лечения у нас не было, потому что прерывалась выдача таблеток. Приходишь получать, а их нет. Этим они вырабатывали у нас устойчивость к терапии. Например, нет каких-то таблеток какое-то время, затем они появляются, сдаешь опять анализы, а врачи: "У тебя на это уже устойчивость". И назначают более сильные. А более сильных вообще нет. Вот так прерывалось лечение. Питание? Там вообще невозможно было кушать! Могли даже червяков найти в супе. Давали все такое жидкое. Ну, невозможно было есть! Эта капуста, которую давали там, просто воняла. То, что находилось в отрядах, в бараках... там невозможно было жить. В бараках – доски гнилые под ногами. Холодно было, вообще невозможно было там находиться. Штукатурка осыпалась отовсюду.

– То есть вы жаловались именно на эти бытовые условия.

– Да, и нас закрыли в ШИЗО. В ШИЗО было еще хуже. Я тем более инвалид второй группы. Нас 11 человек было. Там все вместе находится – ШИЗО (штрафной изолятор), ПКТ (помещение камерного типа), СУС (строгие условия содержания). Мы могли там общаться все равно, там небольшое помещение, мы где-то виделись, встречались. И мы все вместе организовали эту жалобу оттуда.

– А сколько всего было людей в этом ИК-10?

– Около 500 человек.

– А жаловались только 11?

– Ну, да, потому что мы никак не могли добраться, чтобы остальные написали, но они были готовы все подписаться. Мы думали, что если кто приедет, например, раз жалобу мы написали, там, конечно, любой осужденный подтвердил бы это все.

– Кому именно вы жаловались?

– Написали сначала в Омск, в омскую прокуратуру, но они просто передавали жалобы в нашу администрацию. И администрация нас начинала давить. Бить не били, боялись, но психологическое давление было. Только в ШИЗО я, наверное, провел месяца два. Потом меня перевели в ПКТ, был в ПКТ полгода. Из ПКТ меня перевели в СУС, строгие условия. Поэтому нам пришлось через жену одного из заключенных направить жалобу в Москву.

– Вас держали в строгих условиях, в ШИЗО, с какой целью, чего они от вас добивались?

– Чтобы мы не влияли на других осужденных. Они же на нас смотрели, нас слушали…

– Вас собирались до конца срока держать отдельно от всех, в ШИЗО или еще в каком-то изоляторе?

– Вот это даже не знаю, как они это хотели сделать. Мы жаловались и врачам там, и тем медикам, что приходили, но у них не было никаких лекарств, которые нам нужны. Мы говорим, например: "Смотрите, в каких мы условиях". Там же прямо с потолков капало, осыпалась эта штукатурка.

​– А приходили ли к вам из общественно-наблюдательных комиссий?

– Нет, к нам они не приходили. К нам приходили сотрудники управления ФСИН: "А что вы все жалуетесь? Сидите и сидите спокойно. Что вам надо еще?" Один раз прокурор пришел, но до камер ни разу его не доводили даже. Да и он не пытался просить, чтобы его отвели туда. Он с нами разговаривал не так, как положено, не по уставу: "А что вас тут не устраивает? Все тут нормально". Единственное, что его интересовало: как мы сумели пожаловаться в Москву? Там один парень через мобильную связь отправил текст своей жене, а она уже это все переслала в Москву. Потому что через администрацию отправлять было бесполезно.

– Когда вы узнали о том, что вас переводят в ИК-7? И слышали ли вы до этого о ней?

– Да слышал, конечно, об этой ИК-7. Меня перед тем, как перевести в 9-ю колонию, заводили туда. Там уже тогда избивали осужденных. Это я видел, но не так, как было, когда нас вывезли туда уже из 10-й колонии. А в 10-й колонии, когда меня уже на строгие условия перевели, к нам пришел начальник безопасности и говорит: "Конечно, мы все понимаем, и ваша жалоба ушла на Москву, сейчас будет делаться здесь ремонт, в ПКТ, в СУСе, а на это время вас вывезут на больницу. Собирайте сумки, давайте на этап". И все, как нас только по очереди заводили в автозак, на нас надевали наручники. Уже было понятно, что нас куда-то везут, но не в больницу. Потому что от больницы до 10-й колонии пять минут езды, и никогда мы в наручниках не ездили. Ну, и все, и привезли нас в 7-ю колонию.

Только вышли из автозака, нас сразу посадили на корточки, там около 20 человек нас встречали сотрудников. Все с криками, по очереди нас повели по теплотрассе на сторону следственного изолятора СИ-3. Как только переступили порог, там началось сразу избиение дубинками, там их было около 20 сотрудников. Начали избивать, раздели догола.

– Они что-нибудь говорили или просто били?

– Начали сначала дубинками бить, матерились на нас: "Го..ны, пи..сы! Вы не знаете, куда вы приехали. Сейчас мы вас здесь научим, будете все понимать!" Они нас принимали как нарушителей режима.

– То есть в ИК-10 вас так отрекомендовали им…

– Да. Хотя нас туда вообще не должны были везти, потому что мы туберкулезные больные, да еще вдобавок следственный изолятор этот находится на территории особого режима, а у нас строгий режим, нельзя нас было туда везти. В особом – там сложные преступления, например, маньяки всякие.

​– Вас перевели из ИК-10 в ИК-7, потому что действительно затевался ремонт в тех помещениях, где вас содержали, или это было исключительно в качестве меры наказания за то, что вы писали жалобы?

– И то и другое, да. В первую очередь, в качестве наказания, а потом там сделали небольшой ремонт. Они его делали более года. Даже когда нас вернули, там ремонт продолжался. Вообще, это здание надо было только сносить.

​– Давайте продолжим о том, как вас встретили в ИК-7…

– Избили сначала, потом поместили в отсекатель, это клетка такая там, большая, длинная клетка, в ней мы стояли голые, а было холодно, уже 1 сентября. Включили на всю катушку радио, чтобы было не слышно ничего, даже рядом стоишь – невозможно друг друга слышать. Это чтобы мы не слышали, что делают там, куда всех уводили по очереди. Осталось нас уже двое в этом отсекателе. И был там Василий такой, из режимного отдела ИК-7, он принес ведро и сказал: "Вот, испражняйтесь туда, ну, по большому идите, по маленькому. Потому что и так уже все засрали там". Я не хотел, а парень, который со мной был, царство ему небесное, он сходил там, испражнился. И еще этот Василий сказал мне: "Давай нагибайся, корпус 90, руки за спину". Понятно было, что будут избивать. Наручники надел, подняли меня под наручники, вывели в коридор и потянули по этому коридору быстро. Голова вниз опустилась, головой задевал пол.

Потащили меня, и первым делом я увидел, ноги чьи-то передо мной быстренько появились, и на голову натянули наволочку, все делалось на ходу. Несколько шагов делаю – тут же надевается вторая наволочка. И я слышу – там уже вдали кричат парни, которых первых выводили, кто стонет, кто кричит "не надо", кто кричит "так точно, никак нет".

– А звуки ударов вы слышали?

​– Не, это не слышно было. Затолкали меня в какое-то помещение, бросили на мягкое. Видимо, это матрас был, весь мокрый. Потом мы уже поняли, что он весь обоссанный уже был, обосранный. Ну, и начали. Сначала на живот меня уронили, наручниками вверх, и начали прыгать по спине. Коленями на спину. Я им кричу, что у меня спина болит, а он говорит: "Сейчас мы тебе вылечим и спину, и все". С криками. Начали бить, сначала вытянули ноги, я их подгибал, они вытянули, начали бить прямо по пяткам. Большая такая дубина, плоская, как в школах киянки деревянные. Меня начало как будто прямо в мозгу током бить. Потом перевернули на спину, начали мазать задницу и ягодицы, половой орган, яйца. Я так понял, это вода была, ну, мокрым чем-то там смачивали. И все, привязали провода к гениталиям, начали бить током. Секунд 30 бьют, потом отключат, опять включают, потом выключат. Кто-нибудь сядет сверху и начинает на груди вырывать волосы.

– У вас наволочка продолжала оставаться на лице?

– Да. То воды в рот нальют, держат рукой. Наволочка же проваливается, когда я дышал, втягивается, и они воду туда лили. Угрожали: "Сейчас мы тебе отпорем". Ну, изнасилуем. Сколько это продолжалось, я не знаю, но я так понимаю, долго, около часа точно.

– А чего они все-таки от вас хотели добиться этими пытками?

– Да вообще даже непонятно, что им требовалось.

– То есть они ничего от вас не требовали, ничего не спрашивали, они просто тупо измывались, ломали?

– Нет, спрашивали: "Есть телефоны где-нибудь в изоляторе у вас?" Говоришь им, что ничего не знаешь, а им без разницы. Один кому-то звонил, говорил: "Вот, Козюков говорит, что он ничего не знает". Как я понял, это какой-то начальник, потому что начальству он звонил.

​– То есть речь шла только о том, что у кого-то мобильный телефон? Ради того, чтобы выяснить это, около часа вас били дубинкой, прыгали по спине…

– Да, вот насчет этого только и спрашивали. И потом, когда это закончилось, потянули туда, где остальные кричали. И кинули в помещение, где все мокрое было. Я на полу лежал, а сотрудник бил меня дубинкой и говорил, чтобы я кричал "так точно, никак нет". Говорил, что только так можно им отвечать. И чтобы орали там дурниной, горло аж надрывали. Потом, после этого, нас по очереди потянули всех назад, в этот же отсекатель, где были, и подвесили за руку наручниками, чтобы на цыпочках стояли. И мы сутки почти висели на наручниках. Там холодно было, около нуля, наверное, как на улице. Это же 1 сентября, Сибирь. Там железные ворота были, под ними видно улицу. Нас всех до такой степени трясло, ни пищи, ни туалета. И там оно все и началось, конечно – нам нельзя воспаления получать. Через сутки они где-то пришли, нас сняли, начали разводить по камерам. В камеру завели, каждый по одному в камере находился. Объясняли, что вот этот квадратик, в этом квадратике ты будешь стоять теперь с самого подъема до отбоя. По стойке "смирно" стоишь, смотришь в потолок, не шевелишься, ни за что чтобы не держался. Давали бумажку, чтобы учить правила там и орать их во все горло. Были там еще и видеокамеры, чтобы за нами смотреть.

– И сколько это продолжалось, такой распорядок?

– Месяц. Месяц мы вообще не присаживались от подъема до отбоя, с шести утра до половины десятого вечера. У нас даже ноги поопухали, как валенки были.

– А вы как-то пытались вызвать, например, кого-то из администрации на разговор, сказать, что вы будете жаловаться?

– Нас сразу избивали, если мы только начинали говорить, что просто больно или устал. Нас начинали просто избивать.

– А еда?

– Они приносили еду, целую чашку принесут перловки – вот, кушайте. Во время еды разрешали присесть, покушать и заново сразу же вставать в этот же квадратик.

– Но у вас же туберкулез, вам должны были в любом случае выдавать еще какие-то препараты.

​– Должны были. Они нам начали привозить через месяц-полтора препараты, и то заставляли их кушать целиком, сразу горсть эту высыпали, от которой галлюцинации. Штук по 15, хотя их надо делить раза на три. Есть такие препараты, только съедаешь капсулу – от него и так уже плохо становится, тяжело, желательно прилечь после приема таблеток. А нас заставляли стоять в квадрате после того, как мы съедали полностью эту горсть. И лечение прерывали, то привезут их, то могли не привезти. А когда просил обезболивающее, они говорили: "Сейчас мы тебя обезболим" – дубинкой постучат и все.

– Когда вы стали чувствовать, что побои и издевательства, в том числе, то, что было 1 сентября, сказались на здоровье?

– У меня вылез прямо позвонок после того, когда все это произошло, грудной позвонок. Мне его сейчас уже вырезали. Ко мне через месяц парня подсадили, нас потом вдвоем держали до самого конца, эти три месяца. И я ему показывал, говорю: "Смотри, что у меня там происходит". Позвоночник очень сильно болел, вообще ужас! Просил обезболивающее.

– Сколько времени вы там пробыли?

– С 1 сентября и по 20 декабря.

– За это время, кроме 1 сентября, какие-то сильные избиения были?

– Постоянно избивали. Как пересменка у них идет, выводили в коридор и начинали: раздеваешься догола, встаешь – корпус 90, и спрашивают правила. Если ты чуть запнулся, правила рассказывая, они начинали избивать. Могли отбить яйца, могли ноги отшибить до синяков. Били по лицу ладошками там. Почки отбивали. Это продолжалось каждый день.

Приседания, на шпагат растягивали. Это уже вообще каждый раз до самого отъезда практически продолжалось. Начальник ЕПКТ (единое помещение камерного типа. – СР), он и у нас начальником был. Он прямо нам в открытую говорил: "К вам даже сильнее применили всякие пытки, чем я применяю у себя в ЕПКТ". В ЕПКТ закрывают штрафников. И там, в 7-й колонии, особый режим же, там их закрывали даже за простые нарушения. Куда-то он пошел без спроса, и его могли закрыть туда – типа нарушение, и все.

– Они вам угрожали и сексуальным насилием?

– Да.

– Вы не слышали, кто-то, может быть, из заключенных и через это прошел?

– Те, кто со мной был, ни один. А до нас, конечно, это было в той же "семерке", там парни рассказывали, что их просто обоссывали, некоторым заталкивали палки в задний проход.

– В конце декабря вас перевезли обратно в ИК-10?

– Да, нас назад привезли в ЛИУ-10 и сказали: "Будете работать на администрацию". То есть работать на полицию, дневальными там, завхозами. Вообще, это должно быть как бы по согласию: осужденные, те, кто, например, хочет по УДО, идут работать, а нас заставляли прямо, чтобы мы шли. Нам сказали: "Ты пойдешь туда работать, ты – туда…" А сделали они это из-за того, чтобы на нас другие осужденные посмотрели, что вот якобы они писали жалобы, и вот что с ними сделали.

– То есть ваш авторитет среди осужденных уронить хотели?

– Да, да.

– А если бы вы отказались?

– Сказали, что тогда дальше будем продолжать с вами эти дискуссии, только в местном изоляторе. "А если понадобится, – говорят, – недолго и подогнать автозак и назад увезти".

​– Вас освободили раньше срока?

– Раньше срока. Меня актировали (досрочное освобождение из МЛС по состоянию здоровья. – СР). Потому что, когда меня привезли, я начал жаловаться, что у меня болит позвоночник, они мне не давали обезболивающих, ничего. Якобы начнешь с нами сотрудничать, и тебе будет все. Я не соглашался на это. Меня туда-сюда таскали на носилках уже, потому что я уже не мог ходить, до такой степени боли были. И мне повезло просто, что у меня было переосвидетельствование во ВТЭК по группе, должны были вывезти в больницу. И я там сказал, что у меня еще, помимо этого, болит позвоночник. Врач сама мне говорит: "Дима, ты мне скажи, с чего у тебя начало болеть?" Я боялся, но набрался смелости и ей рассказал. Говорю: "Так и так, нас вывозили, издевались, мне прыгали на позвоночнике и вот повредили". Она пропала, несколько дней ее не было, потом приходит и говорит мне: "Дима… К тебе были применены незначительные силовые методы". Ну, понятно было, она мне уже не своими словами говорила. Сначала никак меня не актировали, не знаю почему. Приезжали ко мне всякие опера, чтобы я никуда не жаловался. Боялись они там. И все, я почти при смерти там был, когда меня уже актировали.

– Сейчас вы находитесь в больнице в Санкт-Петербурге? Как вы туда попали?

– Меня актировали, из больницы фсиновской перевезли в диспансер туберкулезный, гражданский, и там вот начали делать квоту. Родственники мои сразу запереживали, добрались до депутата, выделили квоту мне. И сейчас по квоте меня отправили в Петербург, потому что ни в Омске, ни в Новосибирске уже не брались за меня, говорили: "У тебя сложно все, запущено". Вот в Петербурге взялись. Здесь мне перебрали позвоночник, уже три операции прошло, вот я сейчас отхожу после третьей операции. Поменяли шесть позвонков, сделали 13 корешков и поставили 37 миллиметров каркас железный. Будем пробовать сейчас вставать на ноги. Получится, не получится…

– Вы уже долгое время до этого не ходили?

– Да, я уже в фсиновской больнице год почти не поднимался, меня там только на носилках переносили, и все. А когда на гражданскую перевели больницу, потихоньку только до туалета на костылях, и то врачи не разрешали. Но как-то под себя ходить не хочется, потому что не один в палате находился. И через боль, на обезболивающих, на костылях до туалета доходил. Вот все мои передвижения.

– Вы планируете как-то наказать тех людей, которые вас избивали, жаловаться, подавать в суд, писать заявления?

– Я с удовольствием, мне мой адвокат Мария в этом помогает. Я согласен на все, что от меня требуется. Я уже не боюсь. А что там может страшнее случиться? Они и так уже покалечили меня, уже первую группу инвалидности мне дали.

​– А те ребята, которые с вами были, их судьба какова?

– Один умер, царство ему небесное. У него от переохлаждения осложнения пошли по легким, и он умер, но тоже на свободе, его актировали. Некоторые еще отбывают наказание, а несколько на свободе. Один вот уехал из Омска, говорит: "Не буду в Омске находиться, не дай бог, они опять посадят". Он сейчас в Сочи. Но он тоже согласен дать показания, все, что надо. Один в Омске, сейчас тоже в клинике. Он уже давал показания и согласен дальше свидетельствовать. Практически все, кто там были, все, с кем мы на связи, готовы рассказать, что там с нами делали.

– Как у них в целом со здоровьем после этих пыток?

– Ну, все болеют еще до сих пор. Андрей вот в клинике, сейчас его в другую клинику перевели, тоже у него воспаления там, и с рукой – после наручников отсыхала. Который в Сочи уехал, он более-менее, здоровье маленько поправлял там. Но у всех осложнения пошли после этих пыток. Просто уже прошло несколько лет. Можно сказать, они мне сломали всю жизнь. Это дай Бог, что я еще как-то выкарабкался, могло вообще хуже быть. Больше чем на полпозвоночника сейчас у меня железо стоит. А до колонии ведь я здоровенький был.

Адвокат, представляющий интересы Дмитрия, Мария Эйсмонт сообщила, что в данный момент основная цель ее доверителя – добиться возбуждения уголовного дела по факту пыток:

– Мы сейчас находимся на стадии проверки по моему заявлению о преступлении, которое я подала в Следственный комитет по Советскому району города Омска. Там есть определенные процессуальные сроки, в течение которых должна проходить проверка, мы надеемся, что в это время его опросят, как положено, уже следователи. Что будет проведена проверка по нашему заявлению. И мы надеемся и будем добиваться возбуждения уголовного дела. Есть несколько человек, которых он мог бы опознать, есть другие, которых нужно выявить. Потому что у него в какой-то момент эти наволочки, как он рассказывал, чуть-чуть спадали, и он там что-то частично видел. Но это работа следствия. Тем более что, как я понимаю, у ИК-7 определенная слава имеется, Дмитрий не единственный, кто жалуется на пытки, бесчеловечное, чудовищное обращение. Даже не знаю, у меня нет цензурных слов, чтобы описать, что там делают с людьми, это за пределами человеческого понимания. Мы очень надеемся, что Следственный комитет отнесется к этому с должным вниманием и будет тщательно расследовать все эти сообщения. Мы сейчас ждем реакции на наше заявление о преступлении.

Оригинал здесь