Юрий Титаренко родился в Новосибирске в 1973 году. Окончил Новосибирское театральное училище. Стихи Юрия публиковались в журналах и альманахах: «Арион», "Юность", «Новая Юность», «Нева», «Литературная учеба», «Российский писатель», «Кольцо А», «Сибирские огни», «День и ночь», «Алтай», «Барнаул литературный», «Бийский вестник», «Байкал», «Огни Кузбасса», «Южная Звезда», «Сибирские Афины», «Начало века», «Ликбез», «Образ», «Кольчугинская осень», «Лава», «Отражения», «Иркутское время» и др.
Автор стихотворных сборников: «Рассвет в формате интервью», «Дребеденчики», «Кораблекрушение солнца», «Чтонатворительный падеж», «Грусть винограда», «В предчувствии лирического шторма», "Две рифмы".
Восьмой сборник "В 7-70 утра" осенью выйдет в Москве.
Творчество отмечено премиями: "Саши Черного", Международного фестиваля «Золотой витязь» , "Литературной России", "Майпрайз", премии Хармса.
Лауреат и победитель поэтических турниров в Томске, Красноярске, Ярославле, Калининграде, Кирове, Туле, Мурманске, Полоцке, Льеже и др.
Автор сценариев к телепрограммам, песен к спектаклям Томского театра драмы и Томской государственной филармонии, Сибирского народного хора.
Живет в Новосибирске, работает журналистом. Член Союза писателей России.
Когда, начитавшись его стихов, я впервые встретился с Юрием Татаренко, у меня сразу же сложилось полное впечатление, что мы с ним уже общались.
Хотя этого не могло быть даже в зале ожидания Новосибирского вокзала, где я в последний раз был в 1982 году, когда Юре было 9 лет. А тут мы стали говорить, и ощущение, что мы давно знакомы, и даже дружны, по мере разговора только крепло.
Такого притяжения между поэтом и, так сказать, толпой вовсе не было изначально.
Например, флорентийцы, встретив на улице Данте, отшатывались от него, а потом и вообще выгнали из города. Да и сам Данте, когда с Вергилием (спутников среди современников у Данте не нашлось) они спускались в воображаемый ад, шествуя там по кругам, были по сути туристами. Дистанция между грешниками и визитерами ничуть не сокращалась - глянули издали, ужаснулись, да и пошли-покатили дальше, словно туристы-дромоманы от Афинского Парфенона (дромомания - болезнь туристов).
Картинность мук, потоки слез грешников, без тени иронии, и, тем более, без само-иронии - это полное и очевидное отсутствие обратной живой связи, думается, и привело к тому, что Александр Сергеевич, по сути, постебался над отстраненной надменностью знаменитого автора:
Тогда я демонов увидел черный рой,
Подобный издали ватаге муравьиной...
В сближении авторов и читателей - и тут! - Пушкин был первопроходцем и зачинателем.
А затем уже и вся дворянская литература, подпиливая сук, в смысле ветку, на которой уютно и высоко сидела, неуклонно сокращала расстояние между сочинителями и страдальцем-народом, и, собственно, сама добилась всего последовавшего хода исторических событий.
В творчестве Юрия Татаренко этот "тренд сближения" полностью осуществлен.
Расстояние между стихом и жизнью, строфой и обстоятельствами, послужившими её написанию, между поэтом и мной, как читателем - это расстояние исчезло, его практически нет.
Поэтому пушкинский стеб в стихах Юрия Татаренко смешон - смешон с горя, понятен собственной шкурой, и ни в коем разе не оскорбителен и не обиден:
Человек – килограмм аспирина,
307 километров в строю,
Модный галстук из паруса Грина
И заветное сэлфи в раю.
Человек – это гордо звучало
До триумфа цветочных полян.
И назначенный сверху Качалов
Всех научит молчать по ролям...
Поэт - теперь просто "один из нас", парень с разговором.
Это ощущение передалось и в видео-фильме - стихи и о стихах, который начинается с награждения Юрия Татаренко "Премией Даны Курской - Майпрайз2018" -
Марина Кудимова, наш автор, пишет:
"стихи Юрия Татаренко – из тех, что на звук привлекательнее, нежели на глаз. Это фестивальное свойство громкочтения наследует традицию шестидесятников, когда присутствие большой аудитории во многом определяло образный, смысловой и звуковой ряды, многое в них упрощая, но главным не жертвуя. Татаренко достаточно опасно и умело балансирует на тонкой грани между площадным и интимным... в этих поисках Юрий Татаренко пробует новые песни новым голосом, и достаточно часто это у него получается."
Поэты и литераторы выражают множество различных мнений, вот Геннадий Калашников:
"Юрия Татаренко из Новосибирска играет словами, смыслами, стихотворными формами, сталкивает в одном стихотворении понятия, никогда не сталкивающиеся в реальности, смеется и плачет, грустит и издевается, эпатирует...
Стихи перекликаются между собой, противоречат друг другу, разбегаются в разные стороны – и непостижимым образом складываются во вполне законченную картину."
Герман Власов:
"Проговаривание, проживание реальности – подробное и цельное – неожиданно порождает поэтический выдох, придающей убедительность, достоверность поэтической фразы.
если текст удачен, то в завершении его мы видим находку, к которой и вели поиски."
Сергей Шаргунов:
"Главное в стихах Юрия Татаренко – музыка. Не всегда приятная. Музыка скрежета, визга, грома, звона, рыка. Обилие, густота слов, намеков, имен. Атмосфера хмельного головокружительного вертепа… Безусловно, Татаренко близок поэзии Серебряного века, декаданса. Близок он и настрою русского рока, гремевшего под сибирским небосводом."
Владимир Костин, лауреат Национальной литературной премии «Большая книга»:
"Юрий научился работать с малой формой, где требуется тонкий минор и точная интонационная дорожка в пределах одного фонетического вздоха... у Татаренко, уже познавшего радость поэтических находок и попаданий, есть большие возможности развития. Как мне кажется, его поэтическая душа ещё не выразилась во всей полноте."
Поэзия Юрия Татаренко на марше,
и вот его стихи:
44+
Ранен март: водой – по нержавейке,
Солнце в небе – рыба без хвоста…
Я сегодня – резко и навеки –
Распрощался с возрастом Христа.
Угловато и не нагловато
Выглядит четвёртый палиндром.
В жизни всё случается когда-то –
И пустеет наш аэродром.
Мы взлетаем в прозу ежедневно,
Снегу и дождю наперекор.
Розыгрышем кажутся Женева,
Рио-де-Жанейро и Мисхор.
В пелене ответов и вопросов,
В сумраке журналов и газет
Обнаружить лишнее непросто
С высоты одиннадцати лет…
Кате
Остывшая яичница с беконом.
Пожар в отдельно взятой голове.
Свиданье – нарушение закона
О пятничном просмотре Матч-ТВ.
Весенняя вечерняя кофейня –
Как летняя кибитка молдаван…
И папе Карло было всё до фени,
Когда он над поленом колдовал!
Объятья – кража личного пространства,
Убийство страха вымолвить не то…
Какое, право, сладостное рабство
Раскованно подать тебе пальто!
В рай прокуроров, судей, адвокатов
Не попадут Мальвина и Пьеро…
.
Апрель на турбазе
Включить «Фейсбук» и вдруг понять: весна.
И обожжёт язык щепотка плова...
Под старым фото – лайков новизна.
И от тебя – по-прежнему ни слова.
Немой ни о слепом, ни о глухом,
Как ни проси, не скажет ни словечка...
Примерить неба синий балахон,
Принять, что вместо выстрела осечка –
И чётки до утра перевирать,
Пока не разрядится батарея.
И вдруг вскочить. И в комментах набрать,
Что всё пройдет. А май – ещё быстрее.
***
Тишина паникует, как вешние воды души
При захвате чужих,
Приходящих во снах территорий.
На истерику стрелок ни ухо, ни глаз не грешит –
Просто время пришло
Отправлять тишину в санаторий.
А на Лете-реке – раньше срока прошёл ледоход.
«Здравствуй! Здравствуй, братва!» –
Нас грачи поприветствуют с веток.
И наутро главврач в замешательство снова придёт
Не от глаз медсестры –
От рассыпанных чёрных таблеток.
Приспособилось солнце носить облака набекрень,
Но весною вниманье не так на себя обращают!
Сохнут лужи и слёзы. Готовится замуж сирень.
И твой взгляд – не на треть, но на час –
Алфавит сокращает.
***
Блондинистые ночи. Майский Питер.
Рукой подать до звёзд и Царского села.
Седой поэт в гламурном общепите
С утра боржоми пьёт. Украдкой. Из горла.
Обрывки фраз: «Парадное... Соснора...»
Холодные стихи и рук твоих тепло...
Всё это, слушай, будет так нескоро,
Что кажется мне: всё давно уже прошло.
Се ля жизнь
Роса сердила нас и старила,
Когда брели мы сквозь туман,
Воспоминаньями затарившись
О постановке «Ханума»,
И знатной мхатовскою паузой
Нам отзывалось всё вокруг –
И, ошалев от счастья, Яуза
В Мытищи превратилась вдруг…
Июнь
Ошалели бабочки
От жары:
Не в цветы пикируют –
На вихры.
Ах ты, перелётная
Седина –
Наливному облачку
Ты нужна.
Одичали яблони
Без причин.
Нам не переменных бы
Величин –
Бесконечно летнего
Вдоль реки,
Где нахальней бабочек –
Мотыльки.
На круги своя
Я отдыхал два месяца в деревне,
От пробок мегаполисных скрывался,
В лягушке каждой признавал царевну,
В любви – соседке Леське признавался ...
Я возвращаюсь к уличному драйву,
Остался отпуск там, за поворотом,
Где на лугу нескошенные травы
Закату щекотали подбородок ...
Село и город, выяснилось, тёзки!
(По именам и кличкам на заборах).
Асфальтовые грядки перекрёстков
Увешаны стручками светофоров.
Три вспыха:
Красный,
Жёлтый и
Зелёный…
Но хода нет к завалинке и в сенки.
Стекло своей округлостью рифлёной
Напомнит Леськи сбитые коленки …
За околицей
Облака в закатных блёстках.
Стихли вопли пацанов.
В чистом во поле берёзка –
Как закладка в книге снов.
Одинокая берёзка –
Лета светлая печаль.
За свои пять лет Бориска
Белоствольней не встречал!
В жарких сумерках берёзка
С умным видом шелестит:
«Ласкам не хватает лоска…
Пастухи придут к шести…»
За телегою повозка
Прячутся в туман густой.
Деревенская берёзка
Одарила берестой.
Опустела у киоска
Кривобокая скамья…
Одинокая берёзка –
В небо
Лестница
Моя.
На веранде
Рукомойник. Две щётки в стакане.
День недели незнамо какой.
Истекает гроза пустяками…
Разговор. Не короткий. Мужской.
Всё проходит… А всё ли, дружище?
Дождь не кончился – лёг отдохнуть.
Многоточия – тыщи и тыщи –
Верят в слово «когда-то-нибудь»…
Верить на слово – слезоопасно,
Каждый раз убеждаемся в том.
И в пластмассовом тюбике паста
Задрожит… Но об этом потом.
Отчаяние
Мы встречались, мы венчались,
Мы промчались по любви…
Паутинка, истончаясь,
Шепчет пальцам: «Разорви!»
Я в лесу не потерялся,
Я в лесу теряю стыд.
К статным соснам в рыжих рясах
Жмутся грешники-кусты.
Я был грубым, я был глупым,
Нёс порой такую дичь…
До крови кусаю губы:
Не зови, не плачь, не хнычь!
Где ты, с кем ты, я не знаю:
Мы давно с тобою врозь.
Больно. Тишина лесная
Прокукушена насквозь.
Вчерашняя новость
Бездумным ветром листопад
Разъят на составные части...
Нет света. Выключу айпад,
Осиротевший в одночасье.
Летит листва – не по грибы
И не на голос Афродиты –
В активном поиске судьбы,
В активном поиске орбиты.
Уже разослан пресс-релиз
Всем без разбора – вашим, нашим...
Подброшу вверх опавший лист –
И он останется опавшим.
Где наш приют? Ищи ответ
В словах полузабытых, древних.
Для жёлтых листьев на деревьях
Сентябрь зажёг зелёный свет.
Прозренье
Не перестроишь перелётных птиц
На фоне надвигающейся тучи,
Не перепишешь росчерки зарниц
И не поймёшь, кто из дождинок круче.
Нет, в зеркале отнюдь не супермен!
Толстого перед сном перечитаешь...
И веришь в неизбежность перемен,
И жить один никак не перестанешь.
На набережной
Очень мало чудес...
Да и нас – не сказать, чтоб с избытком.
И не тянет туда,
Где луна ни жива, ни мертва.
День в плену суеты,
Где волшебник не выдаст под пыткой,
Что такое любовь
И откуда берутся слова.
Брови хмурит река.
Безмятежна осенняя слякоть –
Кашель, насморк и чих
Беспрестанно стучатся в друзья...
И взойдёт белый снег.
И уснёт листопадная мякоть.
И с мальчишкой слепым
Поменяться местами нельзя.
Первое марта после развода
Я в глупь себя смотрю ночами…
Понять, простить – с чего начать?
На чёрном полотне молчанья –
Луны кричащая печать.
Последние улики лета –
Две капельки «Алиготе».
Рассвет. Финита февралита.
Респект каналу ТНТ.
Пусть голова от слёз распухнет,
Седому волосу – ура!
Будильник прозвенел. Пора
Собраться с мюслями на кухне.
Перезагрузка
Чижик-пыжик, где ты был?
На Фонтанке водку пил.
...Двор-колодец, где хочется выпить,
С днём рожденья поздравить рассвет,
И на сутки из прошлого выпасть -
И очнуться в слезах и в Москве.
Год беспамятства – боже избави...
И внезапно почуешь родство
Тех, кому ты день счастья добавил
И пол-жизни отнял у кого.
***
Однажды брошу пить
И перейду на пиво –
И президент РФ
Решит оставить спорт,
И ёжик станет львом
В туманных перспективах,
И станет очень жаль,
Что мир уже не торт…
Дружище-алкоголь,
Кончай курить в постели!
Успел ли Колобок
Жениться на Лисе?..
И женщины ушли,
И птицы вдруг запели.
И шхуна в рейс уйдёт
По взлётной полосе.
В руках пустой стакан –
Нелепый, несуразный –
В 7-70 утра
Сбываются мечты…
Однажды брошу пить
И перейду на красный.
И с музою поэт
Вновь
Перейдут на ты.
Гость
Иди ко мне. Закрой глаза. Открой.
Теперь скажи: мы целоваться – будем?
В багетной раме – Николай Второй.
На книжной полке – Бунин, Бунин, Бунин...
Черешня не доедена. Июнь
Не задался. Не дождь тому причиной.
И в тесной ванне вспенится шампунь:
Всё началось с двух порций капучино...
Иди сюда. Мне было хорошо.
Закрой глаза. Я позвоню в субботу.
И толком не просохший капюшон
Уравновесит бодрость и дремоту.
Позёмка
Как хорошо зимой в чужом дому
Повспоминать о крымском разнотравье,
На скромный завтрак глядя, самому
Постель беловспотевшую заправить –
И снова на неё вдвоём упасть
В предчувствии лирического шторма…
Остывший кофе потеряет власть
Над заново задёрнутою шторой,
И в сладком новогоднем полусне
Январь свои снежинки обналичит…
Привидятся в полуденном окне
Вершины гор – ступени в безразличье, –
Где знать не знает трезвая Москва
Мускатные рассветы в Коктебеле
И не приходят в голову слова
«Мороз отступит… Слабые метели…»
В рамках приличия
Отпульсировал вечер курсорами,
Переписку сменил перепих,
Перестрелка закончилась ссорою:
Всё в России от сих и до сих.
Кругозор – от кофейни до «Ростикса».
Из метро – плохо видно Москву.
Если жизнь – между бросить и броситься,
Я, пожалуй, ещё поживу.
Волошинский сентябрь
Глупеть, наливать, выпивать
С древком белого флага,
С похмелья себя узнавать
В профилях Карадага –
И слизывать с мятой хурмы
Персиковую смазку…
Вокруг Коктебеля холмы –
Гор карнавальные маски.
Кричать всем подряд: «Ай лав ю!» –
Нотам, певцу, роялю…
А где комсомольцы свою
Молодость прожигуляли?
Искать – не видать ни черта –
Губы москвички Ирины:
К рукам прибрала темнота
Чёрное море и рифмы.
Распробовать вкус тетивы
Мраморного амура,
Измерить сонливость халвы,
Слушая Азнавура,
Подкинуть харчишек костру,
Высмеять звёзды седые –
И в книге заливов к утру
Выключить все запятые.
Пикник
… А солнце радо стараться:
Волга, «Любэ», Енисей.
Причина вусмерть нажраться –
Водка. И встреча друзей.
Беседка и полминуты.
Нежности куча мала.
«Ты классный. И шизанутый» -
Выдохнула. И ушла.
Сдулось луны колесо.
И пахнет тобою футболка.
И ехать к тебе недолго.
Сутки. И сорок часов.
Ильин день
Субботний день на привокзальной площади.
Мороженое, выпечка, пивко.
В наушниках гремит костями «Продиджи».
«Москва – Хабаровск» где-то далеко.
Девица с чемоданом на колёсиках.
Нетрезвый тип с малиной в туеске.
Простите мне, щановны китаёзики,
Что я пишу на русском языке!
«Кому беляш? – Недорого и вкусненько!»
Разинутые рты у кошельков.
Пустое лето. Дивная акустика.
И слёзы на глазах у облаков.
Возвращение
Перебьёт духоту аромат растворимой лапши,
А потом, как всегда, кислым пивом потянет под вечер...
И уже полчаса отправление дать не спешит
Непонятно, кто именно – то ль машинист, то ль диспетчер.
По вагону снуёт мальчуган – от горшка два вершка,
И блестит аксельбант на груди у хмельного морпеха...
За окном Мариинск. И в блокноте четыре стишка.
И в висках Петербург – перестука ритмичного эхо.
Удар молнии
Зона вай-фай не на каждом ещё полустаночке -
Губы привычно прошепчут: «Бардак, ё-моё!..»
Выброшу в мусорку соль и вагонные тапочки.
Выдаст билет проводница – в обмен на бельё.
Тамбур простится со мною ступеньками скользкими.
Миг – и неверным движеньем отправлена весть:
«Буду в Сети где-то в 5 или 6 по-московскому.
Буду в Москве этим летом – дней 5 или 6».
***
Я всё время в пути,
Траекторию задал сверчок:
От окна до двери
И от Бродского до Элиота.
Купол неба –
Огромный, с отломанной ручкой, сачок…
Если птицы – для гнёзд,
То уж мы-то с тобой – для полёта!
С небом только на «вы» –
Скорый поезд «Москва – Кулунда»,
Спать уйдёт пассажир
И оставит открытой фрамугу…
Полночь.
Стрелки в часах
Начинают свой путь в никуда,
Где из тьмы вариантов
Единственный:
Боком – по кругу.
20 лет спустя
Когда ты простой неудачник,
(А главное слово – «простой») –
Глотаешь года как подачки
И жив суетой-маятой.
Хватает ума и силёнок
Добраться до дома в пургу –
И тешишься мыслью спросонок:
«Я крут! Я ещё! Я могу!»
Иллюзия потенциала –
Реально надежный капкан,
Своим для тебя уже стал он –
Так с пятницей дружит стакан…
Забудь о графьях Монте-Кристо:
Судьбу обнуляет – петля.
Давно уже звёздная пристань
Не ждёт моего корабля.
Песенка белого ворона
(читает при награждении)
Трудно и Мурке без Васьки, и Ваське без Мурки,
Очень непросто свинье подружиться с гусём…
Мучился заяц в оранжевой беличьей шкурке –
Трудно быть зайцем, когда ты родился лосём.
Мне без тебя – неуютно, нетрезво, нелепо.
Я не орёл – так и слово, блин, не воробей…
Вирши мои не читаются справа налево,
Мысли мои – о тебе, о тебе, бе-бе-бе.
Не принимаю дрессуру, цензуру, микстуру,
Может, кому-то цикута семейная – мёд…
Жить одному – это грудью закрыть амбразуру,
Женского счастья заставить молчать пулемёт.
Тряпками волн осень пыль вытирает с утёса –
Только зима может осени дать по рукам…
Лодке без бакена лучше, чем морю без вёсел,
А лучше всех – в небесах голубым облакам!
Делать, как все – перед серостью встать на колени,
Думать, как все – это раком елозить по дну…
Вы не подскажете – тысяча сто извинений –
Может быть, этот троллейбус идёт на войну?
Урок географии
Стоит у доски в ожидании двойки
И смотрит в окно второгодник Рашид.
С большой перемены на школьной помойке
На крышке контейнера глобус лежит.
Копейка в копейку – лицо ботанички,
Надутые щёки не в силах втянуть.
На первый попавшийся бок по привычке
Улёгся, пузан, на минутку вздремнуть.
Ему нипочём ни жара, ни мороз
В своём камуфляже телесно-небесном…
И снова указке вынюхивать место,
Где Волга впадает в анабиоз.
Палата номер жесть
(читает при награждении)
Человек – килограмм аспирина,
307 километров в строю,
Модный галстук из паруса Грина
И заветное сэлфи в раю.
Человек – это гордо звучало
До триумфа цветочных полян.
И назначенный сверху Качалов
Всех научит молчать по ролям.
«Отпусти уже, будь человеком!» –
Это двушечка сразу, кретин!
Мертвецов развезут по аптекам
И заставят вернуть аспирин.
Речёвка в одиночку
Ну, что это, что это за чудеса:
Два двадцать в кармане – а где колбаса?
Немых и немытых плодит нищета,
Раз-раз – размножаются в банках счета.
Прополка салютов – отнюдь не весной:
Девятого мая в стране выходной.
Немецкое пиво сосёт мой сосед.
Шепчу в День Победы: «Даёшь День побед!»
Не знает РОСНАНО, не знает «Газпром»,
Как жить между штопором и топором.
Вопрос дочурки
В Россию можно только верить.
Ф. Тютчев
Я, «Роллтоном» напичканный, –
Дрянная, но еда –
В столицу электричками
Сгонял туда-сюда.
Быть может, святотатствую –
Пардон, прошу плеснуть –
Особенную стать свою
Державе не вернуть.
Россия под кремлятами –
И вот, в конце концов –
Вся на одно помятое
Похмельное лицо.
Природу агрессивности
Расцвечивает мат.
Ограда покосилася –
Медведев виноват.
Дрожит стекло оконное,
Всё в трещинах-лучах.
Что газом узаконено,
Не вырубишь сплеча.
И государства символы –
Все на своих местах…
– Ну, как Москва? – спросила ты
С улыбкой на устах.
Неведомы дитёнышу
Тамбов, Моршанск, Рязань.
Про то, как мы живём ещё,
Я мог бы рассказать.
Россия безлошадная,
Пшена в мешке – в обрез.
С тележкою ашановской
Сравнится Эверест.
Сельпо забито досками,
Сгнивает перемёт…
– А что Москва? Ест досыта.
Пока Россия пьёт.
Прогулка по Морскому проспекту
Законы жизни – это бред,
Причем – нецелесообразный.
Я не люблю зелёный свет –
Тем более, когда он красный…
Из рукава торчит кулак
С горбушкою заплесневелой.
Меня печалит красный флаг,
Особенно, когда он белый…
Передвигается с трудом
Пенсионер с пустой кошёлкой.
Я ненавижу Белый дом,
Особенно когда он жёлтый…
Афиши станиславов пьех –
То ж наши скрепы, ёлы-палы!
Я не люблю большой успех,
Особенно когда он малый…
Сладки амбиции на вкус,
Они гораздо слаще мести!
Я напрягаюсь, видя груз.
Особенно, когда он – 200.
Страна, где всё наоборот,
Давно ли ты Россией стала?
Не веселюсь на Новый год,
Особенно когда он Старый…
Читатель мой, не обессудь:
Монетка – в море, жребий брошен!
Не воспою великий путь.
Тем более, когда он – в прошлом.
Русская зима
Вдали от творческих открытий
Разлили по стаканам праздность,
И жизнь в отсутствие событий
Уже не кажется напрасной.
Вершины съёжились в вершинки
И с этим свыклись мал-помалу,
А буквы – чёрные снежинки –
Летят на белую бумагу.
Февраль погас. В глазах стемнело.
И плакать хочется безумно.
В окне у Казимира небо
Необоснованно безлунно.
Затянем пояса и песни.
Слова толкуются впрямую.
«Мороз и солнце, день чудесный…»
Ну, ничего, перерифмуем.
Бюджетная Россия
… И вот уже Гамлет родным не опасен:
Он вырос на песнях блатных.
Раздумья в глубоком культурном запасе
И в шопинге – смысл выходных.
Трёхдневной нетрезвостью не козыряют
На кассе у входа в музей…
Пока человеческий облик киряем –
Находимся в стаде друзей.
И саунинг с бухлингом русскую душу
От пушкинга уберегут,
Пустые бутылки бомжи обнаружат
На чёрном речном берегу.
Край неба закатного нежно подоткнут
И к прошлому нервно пришит.
Плачу подоходный, пока не подохну
В своей алкогольной глуши!
Рифмуются: точка со знаком вопроса,
Со знаком вниманья – постель…
Под карканье стаи ворон-альбиносов
Отмучился век скоростей.
Остановка в пути
Твой день рожденья – точка G в календаре...
Твоё лицо – пятно вагонной фрески…
Нуждается электровоз в поводыре.
Близка развязка пошлой юморески.
И позади уже иллюзий рубежи,
И стала ближе горизонта кромка,
И проводница по вагону пробежит –
И пристегнуть ремни попросит громко.
***
провода над полем
видимо
рёбра ветра
***
мы не подходим
к зеркалу зимы
страшно
не хочется
видеть одну только
седину
***
жгу письма
вспыхнула бумага
и больше в доме нашем
вспыхнуть нечему.
***
Мне с тобою всё лучше и лучше –
И совсем хорошо временами:
Я тебя не люблю… Ты дослушай!
Я – свидетель любви между нами.
***
я сказочно богат
всё, что у меня есть
89 миллиардов
138 миллионов
297 тысяч
382
это твой мобильный
ниьеое
стеб
дистанция между сочинителем и страдальцами
туристы в аду
Александр Пушкин
«И дале мы пошли — и страх обнял меня»
I
И дале мы пошли — и страх обнял меня.
Бесенок, под себя поджав свое копыто,
Крутил ростовщика у адского огня.
Горячий капал жир в копченое корыто,
И лопал на огне печеный ростовщик.
А я: «Поведай мне: в сей казни что сокрыто?»
Виргилий мне: «Мой сын, сей казни смысл велик:
Одно стяжание имев всегда в предмете,
Жир должников своих сосал сей злой старик
И их безжалостно крутил на вашем свете».
Тут грешник жареный протяжно возопил:
«О, если б я теперь тонул в холодной Лете!
О, если б зимний дождь мне кожу остудил!
Сто на сто я терплю: процент неимоверный!»
Тут звучно лопнул он — я взоры потупил.
Тогда услышал я (о диво!) запах скверный,
Как будто тухлое разбилось яицо,
Иль карантинный страж курил жаровней серной.
Я, нос себе зажав, отворотил лицо.
Но мудрый вождь тащил меня все дале, дале —
И, камень приподняв за медное кольцо,
Сошли мы вниз — и я узрел себя в подвале.
II
Тогда я демонов увидел черный рой,
Подобный издали ватаге муравьиной —
И бесы тешились проклятою игрой:
До свода адского касалася вершиной
Гора стеклянная, как Арарат остра —
И разлегалася над темною равниной.
И бесы, раскалив как жар чугун ядра,
Пустили вниз его смердящими когтями;
Ядро запрыгало — и гладкая гора,
Звеня, растрескалась колючими звездами.
Тогда других чертей нетерпеливый рой
За жертвой кинулся с ужасными словами.
Схватили под руки жену с ее сестрой,
И заголили их, и вниз пихнули с криком —
И обе, сидючи, пустились вниз стрелой...
Порыв отчаянья я внял в их вопле диком;
Стекло их резало, впивалось в тело им —
А бесы прыгали в веселии великом.
Я издали глядел — смущением томим.