Говоря о протестных акциях в тюрьмах, СИЗО и лагерях, Ольга Романова вспоминает фразу из перевода Самуила Маршака стихов британского классика Джона Харингтона: "Мятеж не может кончиться удачей – в противном случае его зовут иначе". К примеру, можно взять одну из самых известных протестных акций в колониях – события Копейске в 2012 году, где заключенные объявили голодовку и вывесили плакаты с просьбами о помощи. Они жаловались на пытки, издевательства, вымогательство и поборы, что подтвердила проверка. И пока шло расследование, события называли словами "волнения", "конфликт", "протест". Но вслед за уголовным делом, заведенным на начальника колонии, появились и дела на 17 заключенных, которых судили за участие в массовых беспорядках и применение насилия к представителям власти. И тогда вместо "конфликт" начали говорить "бунт". Начальник же колонии отделался тремя годами условно и был амнистирован.
Во ФСИН, Следственном Комитете и прокуратуре говорили, что виноваты сами заключенные, которые, видите ли, потребовали, чтобы им в колонии предоставили мобильную связь и интернет, наркотики и алкоголь и даже проституток.
"По версии заключенных и их родственников, виноваты сотрудники колонии и крышующая их прокуратура по надзору за соблюдением законности в местах лишения свободы, - пишет Ольга Романова на сайте carnegie.ru. - В колонии практиковали избиения, пытки, незаконное водворение в ШИЗО, вымогали деньги за все, "чтобы не трогали", заставляли родственников продавать квартиры и машины. Жалобы не помогали. И кому верить? Или истина лежит где-то посередине?"
По официальным данным ежегодно происходит около 15 протестов в местах лишения свободы, но реальной картины не знает никто, т.к. нет не только "независимых аудиторов" но не все доходит до высшего начальства официальных ведомств. И если руководство колонии не хочет сообщать о "бунте" (например, потому, что сторговалось о взаимовыгодных уступках с криминальными авторитетами), то оно и не сообщит. Это вообще никому не надо – "это ж комиссии, проверки, публикации", - отмечает Ольга Романова.
Приводят ли протесты к реальным изменениям? Когда как. Часто -да, но иногда это могут быть и изменения к ещё более худшему. Политические протесты как явление вообще невозможно оценить, так как они в современных российских условиях очень редки. "Случай с Олегом Сенцовым - уникальный, - отмечает Ольга Романова. - Его протест часто сравнивают с голодовкой диссидента Анатолия Марченко в Чистопольской тюрьме в 1986 году с требованием освободить всех политических заключенных СССР, и эта голодовка в итоге стоила ему жизни.
Из других заключенных, которых правозащитники называют политическими, можно вспомнить жалобы Ивана Непомнящих, осужденного по делу 6 мая – он отбывал наказание в той самой ярославской ИК-1, которая "прославилась" видеозаписью избиения осужденного Евгения Макарова. Непомнящих тоже жаловался на пытки и издевательства. Примерно то же и с историей Ильдара Дадина. Но речь там шла не о политике, а именно о выживании и сохранении человеческого достоинства.
"Политический протест в тюрьме может быть и стихийным, скорее всего одиночным, и вряд ли он войдет в отчетность, - пишет Ольга Романова. - Так, осужденный по делу ЮКОСа Владимир Переверзин описывает свой протест в колонии Владимирской области: доведенный до отчаяния, он решает "вскрыться" на утренней поверке – то есть публично нанести себе увечье, распоров лезвием брюшную полость.
Вот как он это описывает в своей книге "Заложник": "…Лезвие входит в живот, словно в масло. Первый удар был самым трудным – недостаточно глубоким, но самым важным. После него тебя накрывает волна адреналина, и ты, не чувствуя боли, входишь в раж. Я планировал вскрыть брюшную полость и вывалить свои кишки со словами: "Что, крови моей хотели? Нате, жрите, сволочи!" Далее я вижу все будто со стороны – откуда-то сбоку и сверху. Изумленные лица дневальных, с застывшими в криках ртами. Дневальные со всех ног несутся ко мне, окружают, набрасываются на меня. Силы явно неравны. Да и нет у меня сил и, наверное, желания сопротивляться, и я лишь слабым голосом хриплю: "Свободу политзаключенным!"
Столь радикальный и чреватый смертью протест в итоге помог Переверзину - его перевели в другую зону (чего он и добивался), где к нему относились лучше. Однако даже он сам, не говоря о сотрудниках колонии, не восприняли это как политические действия – они таковыми и не были и сам случай не попал в сводку "протестных действий" в местах лишения свободы.
Чаще всего в местах лишения свободы происходят протесты,организованные криминальными авторитетами. Они же и носят наиболее массовый характер. Причем криминальные авторитеты могут руководить таким протестом как непосредственно из колонии, так и с воли - например, вор в законе может прислать команду "Вскрывайте вены" - примерно то, о чем говорили и сотрудники копейской колонии.
Но бывают и протесты "обычных" осужденных, не встроенных в системы воровской иерархии. Они происходят, когда дальше просто невозможно терпеть отсутствие медицинской помощи, поборы, избиения в ШИЗО и так далее - то, о чем говорили в копейской колонии уже сами заключенные.
В случае "воровского" протеста "блатные" стремятся не только и не столько к облегчению общего положения осужденных в зоне, сколько к получению каких-то выгод для себя лично, и иногда действительно требуют и мобильники и спиртное-наркотики и т.п. "Обычные" узники требуют самого простого - чтобы их не избивали, чтобы им платили зарплату за работу, чтобы они работали в допустимых законодательством условиях, за восьмичасовой рабочий день, а не по двенадцать часов и без выходных, как это часто принято. Чтобы у них не вымогали деньги за свидания, а консервы из передач не вскрывались и сигареты не ломались.Наконец, чтобы хотя бы к умирающему человеку приходил доктор. Но по Уголовно-исполнительному кодексу у осужденных нет прав на забастовку, потому и остается только "бунт".
Конечно, можно и написать жалобы надзирающему прокурору. "Но так может сказать только критик, проживающий на Луне или в Люксембурге, что с точки зрения российских мест не столь отдаленных одно и то же, - пишет Ольга Романова. - Надзирающий прокурор обычно близкий товарищ начальника колонии, еще чаще – партнер по теневому бизнесу, получающий свою долю и от торговли УДО, и (что чаще и безопаснее) от двойных-тройных бюджетных закупок колониального начальства, и от нелегально трудоустроенных заключенных, от теневых производств на зоне. Он не увидит никаких нарушений. Ему фактически за это платят. Но надзирающий прокурор обязан приехать в случае ЧП – например, когда официально объявляется голодовка. Он обязан ее зафиксировать и разобраться в причинах. С этого момента начинается торговля. Или, если хотите, переговоры. И дальше все зависит от умения, выдержки и склонности переговорщиков к компромиссам".
Когда возникает протест протеста – "блатные" и обычные "мужики" часто действуют вместе, но лишь до определенной точки. Представители криминального мира нередко "сливают" протест, как только договариваются об условиях для себя лично с руководством.
"Например, возьмем колонию в Талицах, Ивановская область, где чудовищные условия содержания, - пишет Ольга Романова. - В ходе протестов (невыход на работу, вскрытие вен, голодовка) криминальным авторитетам удается договориться с начальниками зоны о приемлемых для себя условиях. Протест – это аргумент в этих переговорах. Но это не повод для заключения сделки. Чтобы заключить сделку, надо что-то дать взамен более существенное. И администрация в обмен на то, что будет закрывать глаза на алкоголь, наркотики, мобильные телефоны требует что-то еще.
И тут криминальные авторитеты предлагают свою цену на важные услуги. Обычно ассортимент такой: простые осужденные не будут писать жалобы на условия содержания в ИК, даже если у них есть серьезные претензии. Понятно, что выполнение этого обещания достигается физическим насилием и угрозами по отношению к осужденным, которые ослушаются и будут все-таки писать жалобы. И тут интересы первой и второй группы кардинально расходятся".
И только если соглашение с администрацией колонии не достигается и все стороны идут до конца - только тогда протест скрыть уже не получится и приезжает как минимум "своя" прокуратура по надзору или даже комиссия из центра. В первом случае "своя" прокуратура подсказывает, какие приказы надо изменить, что надо переделать, какие видеозаписи "потерять", чтобы все скрыть. Единственное, что может помочь в такой ситуации - огласка и максимальная публичность. Но и тут, когда за ворохом новых событий произошедшее в колонии забывается - силовики возвращают свое, опять же как сусловным приговором и амнистией начальника колонии в Копейске.
"Здесь единственный совет – прекратить истерику и грамотно идти до конца, возможно, год или два, как это было в ярославском деле, - пишет Ольга Романова. - Ведь оно почему так прогремело? Потому что это первый в России правовой кейс, проведенный идеально. С холодной головой, с выдержкой, с тщательно подобранными фактами. То есть нужно заручиться поддержкой грамотных правозащитников снаружи и не отступать самим".
Ольга Романова считает, что для того, чтобы надзорные органы разбирались в причинах и реально надзирали – потребуется реформа прокуратуры. Колонии находятся в регионах и потому встроены в системы местных региональных элит, которые сплоченные и взаимозависимые. Прокурору по надзору и сотрудников ФСИН никто просто так не "сдаст" – они чьи-то родственники и собутыльники. И если уж все это никак не реформируется, то единственный выход – общественный контроль. К примеру, во Франции или Германии к контролю за ситуацией в тюрьмах привлечены тысячи правозащитников и общественников из тысяч НКО и скрыть что-либо сложно: слишком много свидетелей.
Также служба сотрудников мест лишения свободы по мнению Ольги Романовой должна стать гражданской: "сейчас нельзя получить доказательства нарушений, ты не можешь попасть внутрь, поскольку это военизированная и секретная штука, хотя объяснить, что сверхсекретного в исправлении заключенных, не сможет никто, - отмечает правозащитница. - И с этим согласилась уже даже Валентина Матвиенко, сказавшая недавно исключительно верные про это слова, ну очевидно же – все правильно сказала".
Вот тогда, возможно, прекратятся и бунты. Да, мы часто слышим про них, но из каких стран? Из Бразилии, Мексики - "где плохо, там и бунтуют". Но что-то мы ничего не слышали о бунтах в тюрьмах Норвегии или Дании.