Андрей Чемоданов: «...И приходит ай-ай со своим коготком»

Андрей Чемоданов родился в 1969 году в Москве. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Работал курьером, снабженцем, дворником, сторожем, помощником режиссера, рецензентом, преподавателем, продавцом гжели и книг. Стихи поэта печатались в журналах и альманахах: «Новый мир», «Кольцо А», «Абзац», «Рец», «Слова», «Мансарда», «Алконостъ», «Юность», «Terra Nova» (Сан-Франциско), в газетах «Московский комсомолец», «Общая газета», «Книжное обозрение» и др. Автор стихотворных сборников: «Совсем как человек», «а. чемоданов», «Я буду всё отрицать», "Ручная кладь".Лауреат литературных премий: «Звёздный фаллос» в номинации «Поэзия», «Лучшая книга года» - «Московский счёт» (2012 г.)

Сыграл роль в художественном фильм «Чёрный таксист» (2011 год, режиссёр Анастасия Белокурова).

Стихи поэта положены на музыку Сергеем Трухановым, Олегом Лубягиным, Алексеем Тиматковым, Владимиром Розановым.

Член редколлегии альманаха "Алконостъ".

Андрей Чемоданов продолжатель традиций Лианозовском школы, считает себя последователем Холина. Школа эта - даже в самый период своего, так сказать, расцвета, то есть в годы оперативной её разработки - которая и дала школе название, все же имела некоторые эклектические тенденции, то есть копировала весьма давнюю стилистику.

Думается, что в пространственно-временном континууме, это даже до-литературное явление, которое заходит далеко за пушкинские времена - когда природным, исконным соц-артом были песенки юродивых у дороги, на паперти - обращенные к шествующему мимо барину, или проезжающему Государю с шутом Балакиревым на колках.

Десакрализация, демифологизация, культура бескультурья, - на путях и поисках свободы! - укореняющаяся в языковом ареале и пространстве, наперекор и вопреки всем запретам - вот истоки поэзии Андрея Чемоданова.

Стихи поэта семантически обживают текущее время -

В обыкновенном ожиданьи чуда,

Опять c утра, с устатку, слегонца,

Там та же принимается посуда,

И те же пропиваются сердца.

Сама приземленность его строф является просветительской, и это предопределяет их легкую запоминаемость и долгую живучесть. Когда-то подобное уже случалось с ленинградским направлением примитивистов, с Владленом Гаврильчиком, творчество которого представлено сейчас и в Русском, и во многих других музеях, справочниках и словарях.

Вечный памфлет юродивых, ставший опять поэтическим жанром, и который не заткнуть никакими салтыковскими ссылками в Вятку - творчество Чемоданова и его "нелепые" стихи перекликаются и с обериутами - пародией на обывательский здравый смысл.

Псевдо-надутость, инфантильный фольклор, якобы дилетантизм с нарочитым новаторством, оборачивается вдруг, грохнувшись о землю, у Чемоданова искусством.

В то же время и жизнь, и судьба, да и сами стихи поэта доказывают, что во всех несовершенствах мира, особенно в районе Хамовники, виноват именно Андрей Чемоданов. Достопримечательностью переулка недавно стало даже окно на невысоком этаже в комнату Чемоданова, в которое, свесившись с дерева, ночью стучал участковый. Затем, при свете фонаря он проверил паспорт, и удостоверился, что Чемоданов - это действительно Чемоданов. Это тем более необходимо было сделать, поскольку Чемоданов живет за этим окном всего лишь 40 лет, да и пишет о нем -

в квартире ночь а в комнате окно

свербит шерстинка крошка волокно

не вычесать не выморгать не сдунуть

щекочет сны и шевелится думать

Сам же Чемоданов за границей ни разу не был, да, видимо, никогда уже туда - за рубеж! - не поедет. Поскольку страховая компания, за перебежку им переулка в неположенном месте - приведшую к авто-повреждениям, вознамерилась востребовать у грузного, неповоротливого, медленно бродящего по микрорайону Чемоданова, совершенно неподъемный для него штраф.

Вот что бывает, вот что случается с поэтом, когда он пишет такие стихи:

* * *

До чего же любить нескладно,

до чего же оно негибко,

и невовремя и накладно,

нездорово и даже гибло.

Все не складывается ладно,

не разглаживается гладко,

начинается бесталанно,

продолжается без порядка.

Нет, не складывается в складку,

не разглаживается в стрелку,

как обертка от шоколадки,

что лежит не в своей тарелке…

Не разглаживается – мнется,

не раскладывается – рвется;

изотрется и расползется,

а потом надо мной смеется!

Ну а мы ухитримся – сложим,

а потом – видит Бог – разгладим,

даже если процесс и сложен –

сладим, если собой заплатим.

* * *

нетрезвые полуботинки

давно пошедшие в разнос

в мозгу заевшая пластинка

а в сердце словно в пятку гвоздь

ты просто говори что видишь

таков поэзии секрет

уже оделись так идите ж

и принесите сигарет

я фотоснимок фотоснимка

и клином вышибленый клин

кровавые полуботинки

о чем вообще мы говорим?

***

я не то чтобы уголовник

я вообще-то не при делах-то

извини гражданин полковник

если вел я себя бестактно

я не тот что я был в натуре

веришь сердце моё разбито

за хранение литературы

и не просто а с целью сбыта

* * *

а может просто нарезной батон

уже поза-поза-позавчерашний

отложенный когда-то на потом

недорогой и выбросить не страшно

не на помойку оторви да брось

гнилой кусок московским гадким птицам

для них клевать конечно не вопрос

хотя бы так сумеешь пригодиться

он просто выйдет сядет на скамью

вокруг посмотрит или не посмотрит

и так понятно что уже в раю

мерси в боку еще немного колет

мой глупый бог пока не очень пьян

хотя уже пытается раздеться

и крошит воробям и голубьям

мое давно просроченное сердце

* * *

пробегает по жизни седой холодок

и ай-ай как по мозгу стучит коготок

за зеркалный за свой воротник заливай

никогданности мед ни-ни-ни а-я-яй

ни за что и ни разу вообще невемор

никогде не укрыться ни дупел ни нор

наша белка топочет во рту колеса

из летящей тарелки молчат голоса

голоса издающих молчанье низки

мы никак под собою не чуем ни зги

мимоходом я сплю со своим хохотком

и приходит ай-ай со своим коготком

***

помнишь в детстве как мы скандалили

каждый день даже каждый миг

не желали носить сандали и

босоножками звали их

не хотели носить колготки

в отрицалово шли в отказ

а теперь говорим колодки

прямо в пору и в самый раз

* * *

в дешевых кедах дорогом плаще

с айфончиком своих стихотворений

тварь скользкая в разросшимся хлыще

не убоясь травмирующих трений

добро тебе столицу покорять

мой городок доступный и продажный

но ты не рыжий и не мог им стать

стреляй конечно только не промажь но

знай с кем бы ни был ты накоротке

в каком бы ты ни выступил подвале

и даже прописавшись в городке

в поэзии — другие трали-вали

***.

.

***

как веревочке ни виться

свой крючок найдет она

чудо-юдо-рыба-птица

по ту сторону окна

улыбнется черным клювом

подмигнет ночным глазком

будто жизнь была не клёвой

низачем и ниочём

не за тем и не за этим

и вообще нипочему

беспощадно ярко светит

то что уведёт во тьму

хватит сердцу колотиться

сердце-сволочь сердце-клоун

чудо-юдо-рыба-птица

шевелится за стеклом

***

никогда не входил к незнакомцам в лифты,

даже если сулили они ириску.

и они пожимали плечами: "ишь ты".

хорошо без компании и без риска

ожидать часами пустой кабинки,

потому что уютно когда просторно,

нажимать на кнопочки-аскорбинки

(я имею в виду не их вкус, а форму)

я не знаю на свой ли этаж приехал

и вообще опустился или поднялся.

отвечает упавшее в шахту эхо

что слегка поседел и с лица помялся.

отпустите же дверь или заходите.

нет, на кнопках не кровь: может быть, помада?

прокатиться хотите со мной на лифте?

ну и правильно, барышня, и не надо

***

заведу себе хомяка

назову его Никогда

будет шерстка его мягка

будет странной его еда

и я буду его любить

а не ставить его на кон

и однажды он может быть

даст понять что со мной знаком

будет он словно я нелеп

не годящийся никуда

а ещё через пару лет

Никогда умрёт навсегда

***

дорогая я вышел сегодня из дому поздно вечером

из пяти континентов держащихся на ковбоях

как ни виться веревочке надобно быть повешенным

на миру или просто на фоне родных обоев

нет не надо из комнаты не совершай ошибку

не дыши свежим воздухом веющим с океана

это всё ненадежно всё это ого как зыбко

обезьяна конечно и африке обезьяна

обезьяна конечна а африка безгранична

я тяну к тебе руки уродливые как ноги

безусловно в контактике это не сохранишь но

я любил тебя жестче чем ангелов очень многих

++++

мы стоявшие у турникета

и аскавшие пятачки

износили свободы кеды

откололи свои значки

быстро выросли а не умерли

наплодили систем и схем

люди прибыли люди убыли

кто никем был тот стал кто кем

из веселого наглого шкета

вырос гнусный седой нахал

я ходил вчера к турникету

мне не дали и я б не дал

***

в квартире ночь а в комнате окно

свербит шерстинка крошка волокно

не вычесать не выморгать не сдунуть

щекочет сны и шевелится думать

что всё пройдёт как смена у станка

как ловко вьётся локон днк

бессмертие а может быть проклятье

я сплю я сплю и не желаю знать я

кто крутит эту страшную пращу

я маленький еще я спать хочу

***

фальсифицирую поэзию

и подтасовываю строчки

я их как будто бабу юзаю

"давай-давай ведь это срочно"

пускай выходит неказисто и

звучит не очень в нашем охлосе

как новгородцев в том транзисторе

настроенном на волны голоса

но всё-таки как рвется музычка

слезинки капают как пот а

моя антенна гнется удочкой

и вот — улавливает что-то

***

Автоному Доветрову

помолчи улыбаясь в бумажный стакан

из ничто наблюдающий нечто

а читателю хочется рифмы "сто грамм"

предсказуем писатель конечно

мимо рта не пронесший флакона духов

продавщицам известен повсюду

и давайте не надо не будет стихов

будет только улыбка в посуду

***

-- а меня обзывали "мао"

говорили китаец что ли

я тогда еще весил мало

я учился в начальной школе

всё что было материально

называлось именем ленина

подрастало полуподвальное

недобитлое поколение

под общественный запах хлорки

мастурбировал ох как сильно

на стишок федерико лорки

ну который ещё гарсия

перевод неказист и труден

для учащегося дебила

но зато было слово "груди"

и ого ух как это было

и ребенку в мозги запало

отложилось в его умишко

он потом получил два балла

и притом потерялась книжка

до сих пор это всё чешу я

и надеюсь что вам не видно

как "увел я жену чужую,

полагая - она невинна"

* * *

посмотри в мои мертвые очи

пусть не первый а всё-таки — сорт

станиславский последний разочек

верь как шли мы по трапу на борт

звёзды капали кровью из ранки

мы галактикам стали судьбой

мы познали вселенной изнанку

млечный путь нас водил на убой

нам венера сочила нектары

а потом она просто дала

и сверхновая делалась старой

если видела наши дела

и на самой враждебной планете

нас пускали в любой ресторан

в социальных сетях в интернете

мы логинились ким и буран

и чужие скребли по обшивке

а в скафандрах мы прятали шлюх

но от скуки а не по ошибке

мы открыли неправильный шлюз

и тогда шишел мышел нам боком

и тогда винни пухом земля

а когда мы увидели бога

как мы бились о борт корабля

* * *

музыку которая звучала

когда я был счастлив

уже крутят на радио ретро

и кажется только на радио ретро

СЕРДЦЕ

я небрежно

лежал на столе

доктор вскрыл мне грудную клетку

заглянул в моё сердце

и увидел Тебя

и спросил

что же это такое

ответьте-ка мне студенты

инфаркт сказал первый

рак заявил второй

сифилис не согласился третий

это пуля

воскликнул четвёртый

послужила причиной смерти

нет сказал доктор

вы все тупицы

это вообще не причина смерти

а единственный признак жизни

и все мертвецы исчезли

Я ОСОБЕННО ЖИВ

сейчас

когда нет

ни сна

ни пива

ни сигарет

ни хлеба

ни друга

ни женской ласки

ни читательского понимания

ни щепотки надежды

на истину

только белый

белый-белый бумажный лист

и прекрасная чёрная

беспощадная ночь

выламывает окно

* * *

Когда я выхожу на свой участок,

то, присмотревшись, медлю, понимая:

Природа не без смысла разложила

то тут, то там то ветку, то листок,

а вот другой, а вон ещё, ещё…

Всё на своих местах, как буквы в слове.

Ответь, Природа, как же я посмею,

не понимая твоего искусства,

здесь наводить насильственный порядок?

Природа нежно шелестит: работай,

ты не чужой, ты тоже часть Творенья,

ты дворник, дворник на своём участке,

а это просто листьев намело.

***

Я человек, и я живу в миру,

и для меня вдруг наступает время,

«когда я выдыхаюсь, выдыхаюсь»

и незаконно устаю от мира,

жизнь кажется замусоренным местом,

в котором не имею сил и права

хозяйничать и даже шевелиться,

кругом шуршит сплошной ковёр сует,

я грубо говорю себе: работай,

ты здесь не враг, не гость и не хозяин,

ты дворник, дворник на своём участке,

а это просто листьев намело.

* * *

Старушка Жизнь кудахчет за стеною

Девчонка Смерть смеется за плечом

Становится всё более темно и

Ты никогда не сможешь быть прощён

Старик Бодун подходит изголовью

Сквозь душу прорастает лебеда

На гараже написано «ай лов ю»

Такая вот с транскрипцией беда

но нам поможет это правословье

немеркнущей надежды наркота

талон прокомпостирован любовью

И – в долгий путь на долгие года

* * *

и после смерти встретимся, конечно,

Втроём: не бог, не царь и не герой.

на это намекнут и наша внешность

И наших душ недорогой покрой.

В обыкновенном ожиданьи чуда,

Опять c утра, с устатку, слегонца,

Там та же принимается посуда,

И те же пропиваются сердца.

Там есть одно, за продуктовым, место,

Которому нам изменять нельзя…

Три мушкетера третьего подъезда

Срывают пробку с первого ферзя

* * *

вот такие вот все недоумки.

всё как по сердцу рыба-пила.

предпоследняя истина в рюмке

говорящего бяку стекла

ни за что ничему не научит

во главе восседавших стола.

вечера отбабачат и ссучат,

а когда чуть развеется мгла

злое зимнее солнце колючит

посылая неласковый лучиков

(богородица, как ты могла):

собирайтеся дескать с вещами

вас недобрая ждёт шангри-ла

для мозгов испещренных прыщами

и вергилия нет за плечами.

это белочка просто была

* * *

уходит жизни пароходик,

приходит смерти паровоз.

привет, насущности наркотик,

в белёсом венчике психоз.

старея и устаревая,

так бьются ангелы в стекло,

я понимаю что теряю,

не понимая ничего.

когда живёшь как в мокрой вате,

порою шепчешь «ё-моё!»

и прозреваешь над кроватью

давно висящее рыжьё

* * *

знаешь, а я не выбрался,

просто остался там.

после второго выброса

всё понеслось к чертям.

тени носились, бегали,

падал какой-то мел.

люди валились кеглями,

я же сидел. смотрел,

с глупою мыслью «оба-на!»,

и это не был жест,

я не один, особенный,

просто одна из жертв.