Отмена губернаторских выборов в середине 2000-х привела к деградации региональных «электоральных машин», и в итоге — к провалу «Единой России» на выборах 2011 года. За последние годы Кремлю удалось, вернув выборность губернаторов, одновременно поставить эти машины под свой контроль: неизвестные в регионе московские назначенцы получают на выборах 70–80% — даже больше, чем аксакалы и тяжеловесы местной политики, - пишет в онлайн-журнале In Liberty доцент факультета социальных наук Высшей школы экономики Александр Кынев.
Сейчас мы наблюдаем нечто крайне странное с точки зрения того, как раньше голосовали российские регионы: почти исчезла (то есть сохранилась, но в незначительном объеме) дифференциация результатов на губернаторских выборах между «политическими тяжеловесами» с большим публичным опытом и свеженазначенными, ранее почти никому неизвестными технократами. К примеру, на выборах 10 сентября 2017 года очень высокие показатели демонстрировали новые назначенцы (А. Цыденов, А. Евстифеев, М. Решетников, А. Алиханов, Н. Любимова), набравшие более 80% голосов, несмотря на чужеродность в регионе и минимальный опыт в публичной политике. А такой «политический тяжеловес», как белгородский губернатор Евгений Савченко, набрал «лишь» 69,3%. Получается, что сейчас электоральный результат губернаторов лишь в небольшом числе регионов ограничен «сопротивлением среды», и почти любой человек, получив исполнительные полномочия, с гарантией получает и весомую электоральную поддержку.
В 2012–2017 годах в 86 случаях из 87 кампаний по системе муниципального фильтра побеждал действующий глава региона или врио главы. Лишь в 9 случаях победитель получил менее 60%. В 66 случаях разрыв между победителем и его основным соперником превышал 50 процентных пунктов. Единственное исключение — выборы губернатора Иркутской области 2015 года, выигранные коммунистом Сергеем Левченко. Здесь явка в первом туре составила всего 29,2%, и само назначение второго тура произвело на оппозиционно настроенных избирателей мобилизующее воздействие: они поверили, что от их голосов зависит результат выборов. Во втором туре явка повысилась до 37,2%, и почти все новые голоса получил Сергей Левченко, а результат врио губернатора С. Ерощенко упал до 41,5%. До 2016 года было еще несколько относительно конкурентных кампаний, в которых были шансы на второй тур (Москва, Якутия, Республика Алтай, Марий Эл, Амурская, Омская области).
Если в 2013–2016 годах хотя бы в одном случае победитель получал менее 55%, а кандидат, занявший второе место, — более 25%, то из 16 кампаний 2017 года ни в одной победитель не получил менее 60%, а кандидат, занявший второе место, — более 20%, и соответственно разрыв везде превышал 40 процентных пунктов.
Почему с конкуренцией все стало так плохо и фактор личности настолько снизился? Как представляется, это происходит потому, что то, что мы наблюдаем сейчас, является не совсем выборами, даже в условиях снизившегося, по различным расчетам, объема прямых фальсификаций (хотя они все равно остаются значительными). Из системы фактически исчез фактор внутренней электоральной борьбы. Система, по сути, стала воспроизводить сама себя, а те, кто был способен эту борьбу вести (даже в 2012–2015 годах), были из нее выведены тем или иным способом или утратили мотивацию. «Выборами референдумного типа» постепенно с 2013 года в России стали не только выборы губернаторов по системе муниципального фильтра, а почти все выборы за редким исключением. Парадокс: в 2011 году фальсификаций было больше, но борьба была. Сейчас фальсификаций меньше, но борьбы почти нет (может, потому и меньше, что ее нет).
Власть, насколько это возможно, деперсонифицировалась, превратившись в некий конгломерат, который обеспечивает на любых выборах поддержку власти и ее кандидатам просто потому, что они власть.
Чтобы система обеспечивала результаты, при замене первых лиц должен продолжать работать реально организующий выборы управленческий аппарат. Пока он цел, губернаторы могут меняться, но итоги будут обеспечены. Как мы видим на местах, обычно губернаторы меняют только верхушку административной элиты, и делают это, как правило, постепенно.
Показательный пример — перемещение Республики Коми из статуса «северной электоральной аномалии» в 2011 году, которым она обладала при В. Гайзере, в привычный статус умеренно-протестного региона в 2016 году, как представляется, связано не столько с фигурой прежнего главы, сколько с силовым демонтажем почти всей прежней региональной бюрократической верхушки. Так, одним из фигурантов многочисленных уголовных дел стала даже бывшая глава облизбиркома. Разгром административной элиты, которая держится во многом на неформальных связях и обязательствах, круговой поруке, резко снизил управляемость выборами. Похожий эффект имели «дело Хорошавина» на Сахалине, разгром группы Боженова в Астрахани и ряд аналогичных дел.
Основа успеха при самом голосовании — мобилизация конформистов и административно зависимых групп избирателей. Этот контингент (от 5 до 20% от общей численности избирателей по разным регионам) дополняют мобилизацией за счет спецкатегорий голосования: после 2012 года на выборах губернаторов резко выросли проценты голосующих на дому и по открепительным.
Конкуренты, способные вести реальные кампании электоральной мобилизации и имеющие значимую поддержку избирателей, на выборы просто не допускаются. В результате бюллетень «вычищается», и де-факто у избирателей просто не остается выбора, голосование становится почти референдумом.
Изменение в начале 2012 года партийного законодательства в сторону регистрации большего числа партий сопровождалось одновременным расширением ограничений пассивного избирательного права для конкретных граждан. В мае 2012 года (одновременно с возвращением прямых выборов глав регионов) были введены нормы, в соответствии с которыми лишались права быть избранными осужденные к лишению свободы за совершение тяжких и особо тяжких преступлений. Таким образом, задним числом было введено дополнительное пожизненное наказание для граждан, причем во многих случаях речь шла о спорных решениях по «экономическим» статьям. После решения Конституционного суда ограничение было сокращено до 10 лет для осужденных за тяжкие и 15 лет — за особо тяжкие преступления. В 2013 году были также фактически введены имущественные ограничения: кандидаты обязаны к моменту регистрации закрыть счета в иностранных банках и осуществить отчуждение иностранных финансовых инструментов. Таким образом, почти все представители крупного бизнеса де-факто утратили право баллотироваться, либо оно стало обременено чрезмерными издержками.
Изменилось и положение так называемой старой системной оппозиции, вступившей после некоторого периода фронды в новый альянс с властью с 2014 года. Прежняя «навязанная» безальтернативность в условиях малопартийной системы, когда протестному избирателю было больше не за кого голосовать, была утрачена в 2012 году. Под влиянием политики «кнута и пряника» (в качестве кнута выступали кампании информационной дискредитации, поддержка спойлерских проектов, в качестве пряника — увеличение бюджетного финансирования, назначения на посты и т.д.) они начали активно поддерживать официальную политику, во многом утрачивая прежнюю оппозиционную идентичность.
Снижение конкуренции теоретически должно было помочь «старым системным» партиям: вероятно, некоторые их технологи надеялись, что возвращение стратегии «голосуй за любую другую партию» позволит им получить часть голосов незарегистрированных партийных списков и кандидатов. Однако выборы 2015–2017 годов показывают, что возвращения оппозиционного избирателя к этим партиям почти (за редким исключением) не происходит.
В результате избиратель все чаще или находит новые проекты (там, где они есть, как было в Москве на муниципальных выборах 2017 года), или предпочитает вообще не ходить на выборы.
Описанное выше усугубляется фактором социально-экономического кризиса: у способного ранее спонсировать даже в таких условиях политику бизнеса почти не остается на это ресурсов. Начиная с 2014 года заметно постоянное ухудшение ситуации. Не секрет, что наиболее активно в политику ранее вкладывались девелоперские компании, крупный торговый бизнес, отдельные банки (это хорошо видно по составу кандидатов). Почти все они — в крайне сложном положении или вообще прекратили существование.
Дефицит ресурсов в сочетании с приходом в политику большого числа неофитов, не готовых и не желающих привлекать на выборы профессиональных консультантов, негативно сказался на качестве проведения и организации избирательных кампаний. Агитация в стиле «сам себе режиссер» обычно просто неспособна конкурировать с профессионально организованными кампаниями власти и ее кандидатов. При этом сам рынок политконсалтинга сжался и деградировал как из-за «единых» избирательных дней и невозможности для большинства иметь более одного заказа за год, что делает профессию нерентабельной, так и из-за описанного выше кризиса. По сути, большинству технологов не остается ничего иного, как бороться за право работать на кандидатов власти.
Результат: бороться с властью стало некому, не на что и часто нечем.
Полностью здесь