Спустя год после падения самодержавия в Москве в честь первой годовщины революции, которую тогда еще не разделяли на "февральскую" и "октябрьскую" (а не в честь Международного женского дня) прошла демонстрация. Именно о ней писал Иван Бунин:
"Опять какая-то манифестация, знамена, плакаты, музыка - и кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток: - Вставай, подымайся, рабочий народ! Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: "Cave furem". На эти лица ничего не надо ставить, - и без всякого клейма все видно.
Вся Лубянская площадь блестит на солнце. Жидкая грязь брызжет из-под колес. И Азия, Азия - солдаты, мальчишки, торг пряниками, халвой, маковыми плитками, папиросами. Восточный крик, говор - и какие все мерзкие даже и по цвету лица, желтые и мышиные волосы! У солдат и рабочих, то и дело грохочущих на грузовиках, морды торжествующие.
В кухне у П. солдат, толстомордый, разноцветные, как у кота, глаза. Говорит, что, конечно, социализм сейчас невозможен, но что буржуев все-таки надо перерезать. "Троцкий молодец, он их крепко по шее бьет".
"Русские ведомости" (№31 от 8 марта 1918 года) тоже подводят первые итоги русской революции:
К итогам
Через несколько дней "великая революция" будет, если можно так выразиться, "праздновать" свою годовщину. Довольно-таки плачевное празднество! Тем не менее, не бесполезно и вполне своевременно подсчитать, что осталось от прежнего…
Была у нас, пускай, видимость сильного и великого государства и соответствующая этому последнему территория. Года революции оказалось достаточным, чтобы уничтожить и величие, и единство России, да и само понятие России умалить до размеров чуть ли не Московского княжества, над которым не то враги, не то друзья, а может быть и те, и другие вместе утвердят администрацию, как над промотавшимся должником. Кто в этом виноват? Почитайте революционную и социалистическую прессу, и вы увидите, что виноватых не находится. Даже господин Ленин заявляет, что "похабный мир" был для него обязателен, так как армия разложилась, а без армии защищаться нельзя. Кто же разложил армию, этого и сам г.Ленин не знает. Я - не я, и жена моя - не моя, и виноватых нет.
Был у нас некоторый, довольно примитивный, довольно приблизительный порядок. Его заменило право сильного, или, вернее, право наглого и вооруженного. По этому поводу большевистский бард г. Серафимович торжествующе бьет в свой литературный барабан: все устраивается великолепно, и дайте немного сроку, - все устроится ко всеобщему благополучию: по России хоть шаром покати!
Была у нас кое-какая промышленность. И, хотя жили мы не очень сыто, но все-таки хлеб продавали. Теперь и хлеба не продаем, и сами голодаем, и промышленность стоит: очевидное доказательство, что "буржуазия" раздавлена и посрамлена.
Результаты настолько очаровательные, что один мой знакомый французский социалист, служащий офицером в находящемся в Москве французском отряде, говорит мне:
- Надо быть идиотом, чтобы делать такие революции. Социализм? Это и есть социализм? Ну, так наплевать мне на ноги! И это говорю вам я, да, я, хотя и был социалистом. Но вы меня научили… И, вероятно, научите весь свет. Социализм!
Начинают прозревать и адепты этого великолепного социализма. По крайней мере, сам профессор Покровский на собрании в театре Зимина был удручен и мрачен…
Напрасно стыдил профессора товарищ Зиновьев: "Ты, мол, маленько позапамятовал… Упустил из виду международный пролетариат"… Профессор остался, однако, мрачен, и совдепы опечалены. Кто верит теперь детским сказкам? Како иду от гнева Твоего, и от лица Твоего камо бегу? Вот мысль, занимающая теперь "повелителей" наших накануне празднуемой годовщины. На запад? Немцы не пускают. На юг? Не пускают чума и турки. На север? Льды и англичане. На восток? Японцы. Остается одно — бежать в Нижний, в Казань, в Чухлому, перелицеваться, обменять имя и паспорт и, в конце-концов, все-таки погибнуть.
Они погибнут, это в порядке вещей, а Россия останется, и дай Бог, чтобы осталась она у разбитого корыта. Чтоб и того не отняли у нас… Мы чаровали себя достаточно сладкими вымыслами. Учили Европу. Зажгли у себя костер на весь мир: приходите все погреться у нашего огонька. Республика? Самая первоклассная, крестьянская, солдатская и батрацкая. Избирательное право? Всеобщее, начиная с трехлетнего возраста. Учредительное Собрание? Все депутаты его с тюремным цензом… Чего еще лучше?
Лучше ничего, конечно, придумать нельзя, и возможно, что великая Россия могла позволять себе эти мечтания. Но мы, урезанные со всех сторон, расколотые пополам, растоптанные вражеским сапогом подопечные, - впору ли нам фантазии? Железная необходимость поэтому заставляет нас пересмотреть наш идейный багаж и ответить себе на вопрос: что в нашей идеологии служило делу разрушения, годовщина которого наступает?
Белоруссов (Псевдоним Алексея Белевского, которому в 1918 году уже было почти 60 лет. Старый революционер-народоволец, неоднократно попадал под арест в царские времена. Провел значительную часть жизни в тюрьмах и ссылках, в эмиграции. После Февральской революции, несмотря на пожилой возраст, вернулся в Россию, стал сторонником либерализма. В годы Гражданской войны выступал на стороне "белого" движения. Как политик и издатель газеты помогал белогвардейским лидерам Лавру Корнилову и Александру Колчаку. Скончался в 1919 году в Иркутске, – прим.ред.)