Клементина Ширшова родилась в 1993 году в Москве .Окончила Литературный институт им. А. М. Горького, Московский Институт телевидения и радиовещания. Стихи печатались в журналах "Знамя", "Новый мир", Дети Ра", "Новая юность", автор выходящего сборника стихов "И были боги..". Член Союза писателей XXI века.
- Кто вам меня порекомендовал? - спросила меня Клементина “во первых строках” мессенджера.
- Ваши стихи , сами стихи, - написал я ответ.
Фейсбучный поэтический галдеж, как грачиный мартовский грай на кладбищенских липах, в котором - всё повыше, поудобнее в перекрестьях пока еще голых ветвей, выбирается на "место под солнцем". Хотя косые лучи северного, навсегда мартовского нашего светила вполне освещает и грачей, да и авторов, на самом деле, тепла не будет никому. Да и гонорарного “грева” через ограду вряд ли кто перекинет. Целое поэтическое поколение выросло в рыночных временах, но голос Клементины Ширшовой привлек мое внимание как раз полным отсутствием ноток соперничества, или нелепого дележа. В стихах ее нет ни поиска, ни претензий на получение ни сейчас, ни в обозримом будущем каких-либо материальных благ, премий, стипендий и пр. от своего творчества.
“Временно убью в тебе торговлю,
Сущность постоянную твою” -грозился когда-то А.П. Межиров.
Когда век торговли действительно наступил, поэзия перестала быть товаром.В этом птичьем сравнение - Клементина Ширшова поет, как поется - ради самого пения.Поэтическая звукопись речи присуща всем ее строфам. Собственные приемы выразительности отнюдь не выработаны, а как-будто рождаются заново в каждым стихотворении -“банальщина твоя или мояродная суть, возвергнутая в делопространство между буквами редело …”
Клементина полностью снимает все смысловые ограничения, и в стихах становится очевидной только неисчерпаемость значений текста. Дискурс, количество вербальных сообщений - в отрывках, даже в строчках - стремится к бесконечности.
Видео-интервью с Клементиной Ширшовой -https://youtu.be/VfS0_cNct3w
Но само бытования невольно просматривается в "коммунальном модернизме" еще времен котелен и ночных сторожей. Легко перекочевав через десятилетия, этот " модернизм" обрел новые смыслы в стихах Ширшовой. Но, в отличии от текстов, неизбывные жизненные коллизии с коммунальным душком авторам не всегда к лучшему.Интуитивные находки Ширшовой - мотивы в отсутствии полифонии, оживающие модели неизвестных вещей и непонятного предназначения, замечательны и прекрасны, потому что Клементина - королева формы, и в стихах может все.Дело за малым - подумалось мне: будет ли у Клементины собственная трагическая судьба, которой врагу не пожелаешь, и тогда у нас появится, как океанский крейсер, новая великая русская поэтесса класса Ахматовой или Цветаевой.
И только я об этом подумал, как тут же убедился, что Андрей Андреевич Вознесенский навсегда прав и что “самая мысль вызывает крушение”. Вот наша FB-переписка, от которой у меня и сейчас слезы на глазах:
- Ваша подборка, Клементина, выйдет в ближайшую субботу. И очень бы хотелось чтобы Вы по праву приняли участие 28 февраля, в нашем вечере -
«ПОЭТЫ МОСКВЫ – А. С. ПУШКИНУ»Государственный музей А. С. Пушкина на Пречистенке.Москва, ул. Пречистенка, 12/2. Концертный зал.Проект совместно с газетой «Новые Известия».28 февраля, среда, 19.00
В рамках XXI Фестиваля«Пушкин. Москва. Февральские вечера на Арбате»18Вечер поэзии:«Поэты Москвы – А. С. Пушкину»
Клементина Ширшова написала в ответ: "Сергей Иванович, я с радостью приму участие, если до этого времени успею оправиться после операции, которую мне назначили. Как раз сегодня меня положили в стационар, но говорят, операция будет сложная, поэтому перенесли, а завтра целый день буду на капельнице.Вопрос в том, как быстро у меня все заживет и я смогу оперативно передвигаться. Это станет понятно уже к концу этой недели и тогда я Вам напишу..."
И вот я молюсь за здоровье Клементины. И утешает меня только твердость и веселость ее характера. Парень Клементины, русский поэт из Белоруссии, живет в Москве, и в буквальном смысле все своё носит с собой. И вот недавно, на одном из поэтических квартирников рюкзачок с “этим всем” украли. Пришлось восстанавливать паспорт, кредитки.
- Наверное, он очень расстроился, - неловко заметил я.
- С чего бы это? Ведь у него есть я, - сказала, улыбаясь, Клементина.
И я подумал, что и всем нам вовсе незачем расстраиваться по пустякам, когда Клементина Ширшова, и ее прекрасные стихи есть у нас всех:
«Ад – это страдание о том, что нельзя уже более любить»
Ф. М. Достоевский
заперта надёжно входная дверь,
не откроет ее никто.
и окно моё – никому теперь,
заколочено и темно.
хорошо мне здесь, я сижу одна
и давно не хочу гостей.
только грянет скоро минута зла,
оживёт и восстанет зверь.
«сквозь движенья плит,
сквозь раскол земной,
через лаву и через боль», -
- говорили мне, - «не зови его!
потеряешь тогда покой.
это он с низины, где алый дым
оттого, что горит руда», -
- говорили мне, - «прогони его
или будет надрыв, беда».
я решила так: свою дверь запру,
людям стану мертвец, чужой.
сяду здесь на стул и забью окно
и останемся мы с тобой.
«не зови его, не впускай его,
лучше здесь и сейчас умри», -
говорили мне. как же звать его,
если он у меня внутри?
* * *
ожидание поезда – вечное, разрывное.
перестук в большом отдалении слышен, вроде.
кто-то сверху давно оставил тебя в покое
помирать среди разрастающихся угодий.
сеять доброе, печь горшки, умножать благое,
но при этом только и делать, что побираться.
правда, бьется чужое, выгнутое, литое -
отыщи его на дне выездного ранца.
отряхни от крошек, вытри от жирных пятен,
чтобы кровь свободно текла из открытой жилы,
лишь тогда исход станет памятен и приятен.
ты поймешь, что я давно уже всё решила.
* * *
поехали ко мне, ведь бога нет.
пусть этот ускользающий фрагмент
и будет окончанием секстета.
ты бросишь сигарету на карниз,
отяжелеет и сорвется вниз
как ягода дозревшая комета.
на высшей ноте оборвется звук,
тем самым размыкая пьяный круг
и ухнет отголосок в поднебесье.
в последний раз я на тебя взгляну,
мне в путь босой по рифовому дну.
так музыка прощается с оркестром.
* * *
Л. М.
ты должен быть первым, последним, сорок вторым
на трассе стоять в одиночестве, в позолоте
смотреть, как твой мягкий свет растворяет пыль
воздетую мотоциклистами от дороги.
ты должен остаться в памяти навсегда,
мой дальний маяк, бессмысленная опора
больного духа, где медленная вода
тебя приобнимет выплеском разговора.
а если открою ящик письменного стола,
воспоминания облепят меня, как рыбы.
поэтому он закрыт, только твоя судьба
внутри заперта и можно услышать крики:
«скорее родная, выбраться помоги!
я здесь. неживой, стою посреди дороги.
вне лет и времен, а мимо несутся дроги,
продрогший мотив затаптывая в пески»
но я отвечаю: «без совести, без удил -
пусть едут, зримы Ему и незримы глазу!»
когда стану прежней, какой ты меня любил,
являя собою все воплощения сразу,
ты будешь рядом - бесчисленный и немой.
мой лотос в руке воссияет улыбкой Кришны.
последний секрет раскроет, цветая, вишня
ты, под руку взяв, меня поведёшь домой.
* * *
я подумала о тебе:
отрубился свет,
птицы столкнулись в небе
и началась гроза.
я подумала о тебе:
вышла из строя техника,
миксер стал биться током,
а фен – дымиться.
я подумала о тебе
и горшок с цветами,
годы стоявший на полке,
сорвался вниз.
я подумала: всё неспроста
движется, как бы ведет к развязке.
и вот однажды
я подумала о тебе:
ты сам предстал предо мной.
это было страшнее всего.
тогда я решила, что больше не буду
о тебе думать...
я подумала о тебе.
Анталия
вдоль дороги крутой у горного серпантина,
где доносится тихий шелест утеса выше,
танцевали, искрясь, темно-синие палантины,
темнота проплывала, вздрагивал остров мыши.
грозовые нити сшивали собою ткани,
оставляя везде дорожки златого света.
всё вокруг жило, само о себе не зная
только чувствуя как призвание, как примету.
на деревьях замолкли птицы в огне лимонов,
а надутые апельсины почти взорвались.
в руку сунул прохожий искренне, мимоходом
голубой цветок, который искал Новалис.
прогремело. или золото стало небом?
вдалеке, обнявшись как братья, рыдали горы,
от любви находясь в исступленьи почти нелепом
и представить нельзя, чтоб им слышались разговоры,
запах брынзы, ядреных специй и свежей рыбы,
звон приборов или же ломаный треск жаровен.
быть людьми и жить беззаботно они могли бы,
но всегда мешал несмолкающий шепот моря.
Отсутствие случая (или Закономерный исход)
1.
некто ванечкин брел однажды к себе домой,
на работе не досидев, так болел живот.
в этот славный день, что похож на любой другой,
то и дело он забывал, для чего живет:
всё сбивался с шага, очень хотел воды,
восклицая "ванечкин!", бил себя по лицу.
и тащился так бесконечные семь минут,
непрерывно в кармане ощупывая ключи,
чей рельеф он тактильно выучил наизусть
к тому времени, как дошел до входной двери.
2.
то была еще не квартира, уже подъезд.
только ванечкин, хотя сам он почти исчез,
от извечной боли впиваясь во льды перил,
ясно понял одно - дверь кто-то заменил!
взгляд привычен к железу, серенькому в пыли
эта - странно блестит, точно сделана из стекла
и на ней табличка потрепанная висит,
оглашая суровое "прачечная "москва".
бедный ванечкин злобно пнул эту дверь ногой.
колокольчик звенел, предвещая смертельный бой.
3.
говорила менеджер зина в квадрат-очках:
"сколько помню, всю жизнь здесь прачечная была"
думал ванечкин - дура, возьму и убью тебя.
он от боли едва держал себя на ногах:
"я жилец в этом доме!", адрес долбил, кричал,
тетка зина кивала растерянно и тряслась.
в ее грязных очках отражался его металл:
"здесь всегда, сколько помню, прачечная была!"
а спустя пол часа, уже вдоволь наматерясь,
ванечкин обнаружил - ключ у него пропал.
4.
еще помнили пальцы бодренькую резьбу,
еще алыми были от сжатия по краям.
этот ключ настолько похож на его судьбу,
этот ключ не подходит всяким чужим дверям,
этот ключ – от дома. ванечкин обыскал
все пространство треклятой прачечной и вокруг
зине свой телефон оставил и наказал,
чтоб она позвонила, если отыщет вдруг.
и решил еще раз пройти маршрутик туда-сюда
от работы до дома привычные семь минут.
5.
шел все дальше от дома ванечкин идиот,
с каждым шагом трудней вспоминая, зачем идет
по привычной дороге, по улице тихой вдоль.
и когда всё ушло, осталась брюшная боль.
он зашел в больницу, сказал себя посмотреть,
что опять беспокоит эта, ну как ее
и ему подсказали – язва, он знал себя,
но поклясться мог, что не слышал подобных слов.
а когда медсестра спросила, кто он таков,
после долгих раздумий выдавил только «ва».
ва лежит на каком-то крыльце, растревожен сном.
исчезает чувство, что мир его неделим,
будто жизнь он прожил как есть - целиком один,
ему снится входная дверь и жена с ключом.
суть жена объясняет: ванечкин, ты в беде
я ведь знаю, что лежит у тебя в столе
сколько раз любил, изменял и был разведен.
знаю каждую родинку, знаю тебя всего.
а потом – резкий свет, рывок из последних сил.
ва сидит на крыльце, понимая, что всё забыл.
***
мир белая твердь.
и корчится, и дробится,
как будто мужчина
в попытке родить ребенка.
не хочешь – не верь,
зима побрала столицу
и лишь потому
засвечена фотопленка.
сон больше не жизнь.
мерещится бой капели
на фоне глухой, нелепой
молитвы богу:
поменьше бы параллелей,
да зверя в теле.
побольше любви, терпенья
и сил в дорогу.
всё дай, передай,
реши за меня, напомни,
как в этой матросской робе
мутит, не спится.
причина тому -
зима побрала столицу,
всё в мире циклично.
горе в его утробе.
ПЛОЩАДЬ ПРЕОБРАЖЕНИЙ
1.
"в легенде говорится:
небо пало кусками осыпающейся сини,
дотоле было темным покрывало,
прибитое блестящими гвоздями,
которое стремительно чернело,
когда лисица тихо пробегала
по травам, по извилистой дорожке,
неосторожно морду поднимая
к той белой плошке, что звалась луною.
в то время люди часто повторяли,мол,
"под луною ничего не вечно",
но правда в том, что и луна не вечна,
как это очень скоро оказалось.
и всё пропало после дикой вести,
и кончилось, и заново родилось.
а если станешь вспоминать былое,
то будешь стерт из памяти вселенной",
-досказывал мой друг категорично.
кальянный дым шел вверх в пустое место.
но я решил, что я представлю небо,
как будто бы оно не умирало.
2.
душа, остановившись, угадала,
что ночь уйдет и будет слишком рано
для нового маневра или город
с преображённой площади погонит
так, затаив дыхание, взлетела
тягучий дым крылом перемежая,
растущая, дрожащая, живая
явилась пустоте совою белой.
с больших высот мерцающего века
лисицу видела - ту самую - она
смотрела, избивают человека
и ничего поделать не могла.
3.
здесь рос отец, был дом потом снесен
и бабушка ходила через сон
к ручью и дядя стягивал ботинки,
поставив рядом свой магнитофон,
не видя надвигавшихся из леса
людей, он был тогда еще живой.
молитвенно раскачивались ветви,
смотря на них в окно, сидел мой дед,
за письменным столом, почти в обед,
он клеил марки, дядю дожидаясь,
нетерпеливо записи листал,
а дядя все никак не возвращался.
4.
и где я был, но где я только не был.
я плыл, умытый древней бирюзою,
сидел в саду, бессмысленный и пленный,
увитый виноградною лозою.
как статуя второй императрицы
пил кофе по утрам почти спокоен,
отчаявшийся заново родиться
любимцем, наблюдателем, изгоем.
предупреждали: ничего не вечно,
не верилось, пока не жизнь другая.
дрожащая, летевшая навстречу,
меня само уже не узнавая.
***
знает горе болеть, реветь
всё быстрее вперед нести
я туда ухожу теперь
никому меня не спасти
отвернулась, иду – герой
прикусила себе кулаки не вижу,
как над горой
распустили кровавый флаг
ничего не бывает зря
за отчаянной за чертой
потому и ушла – туда
что никто не пойдет за мной
ВТОРОЙ ПИЛОТ
рассветает во мне, я серые скалы помню.
что такое там возникает, когда теряешь,
родниковой водой утекает сквозь пальцы словно.
пролетаем над полем тающим, мимо кладбищ,
на такой высоте чего бы еще хотелось.
- я пришел, открывай, Андреас.
пролетаем опушки, зеленые ветви вижу,
отчего-то совсем не хочется верить смерти.
говорят, сюда приезжают, красиво летом.
а назавтра люди прочтут про меня в газетах.
- Андреас, открой кабину, мы все убьемся.
резкий свет, это мы пролетели напротив солнца.
среди леса домишко почти что и незаметен,
а про нас прочитают во многих таких газетах.
он стоит, деревья домик заворожили,
- прекрати, здесь женщины, дети, мы все погибнем.
дом как раз такой, в котором когда-то жили,
ты носила яркие платья из легкой ткани.
но теперь пролетаем мимо, здесь только скалы.
что такое там возникает, когда теряешь.
направляемся вниз метеором, звездой, кометой,
представители стран, они ничего не знали.
- прекращай сейчас же, люди не виноваты.
а когда решил стать пилотом, не зная словно,
родниковой водой утекало сквозь пальцы что-то,
рассветало во мне, но серое только помню,
я не знал, а потом расплата, платить не больно.
- открывай, довольно.
нет, я не знаю, что там.
* * *
долго ли падал пепел,
изнемогая падал.
или на белом свете
нет и не будет ладу.
есть ли живые люди.
падаю в этот ветер.
как я на землю лягу,
если кого не встретил.
значит, застой и падаль
или костер и воля.
кто я на белом свете,
если я не с тобою.
люди снимали фильмы,
люди слагали песни.
но они были вместе.
но они были вместе.
плакать, смеяться, верить,
нам ли бежать от смерти.
но, оставаясь верен,
я осыпаюсь в пепел.
неупокоен ветер,
неугасима воля.
бог его знает кто мы,
кто мне ответит кто я.
мы ли живем на свете
падать изнемогая.
но неизменно светит
правда ничья иная.
правда ничья иная.
правда ничья иная
* * *
говорила себе кора,
многоточия тихий хруст.
на ее оголенный вздох
обязательно оглянусь,
подойду, оботру травой
по ладоням бегущий сок,
укрывая сухой землей
говорящий себе листок.
ТРОПАРЁВО
1.
очарование вечноживой вопрос
запахом крови бродит в тени деревьев,
погоняет лодку, качает веревку-мост.
раздувает огонь, сжигая его поленья.
опадает капелью, заглядывает в окно
твоего вагона - едешь начать сначала.
при заходе в ночь становишься невесом,
замещая большое - темным, святое - малым.
постучать по дереву: как бы не сглазил кто
и не отнял то, что нажито здесь годами.
но когда бы так, тогда распущу бутон,
будет стоить иных попыток хватать руками
то очей разрез, то шрам, то родимый знак,
то изгибы рук - создание дней прошедших.
затяжной июль, потерянный твой башмак,
на окраине леса всполохи сумасшедших.
попытаться очарование превозмочь.
по частям вырывать из целого эти клочья,
уезжать туда, где жертву не видит ночь,
но всегда приезжать туда, где не видно ночи.
и нельзя понять, сжимаются все сильней
голоса, горящие синим во тьме провала
или алый бутон смеется, как воробей
от того, что со мною стало.
соберись и снова пройди по святым местам,
распуская рек рукава, собирая тучи,
создавая день, дающий простор словам,
набирающим силу в дождь -
оборот созвучий,
посреди воды оставляя пустой проспект,
чтобы все могло опираться на верный принцип,
неделимый на чет и вычет,
на да и нет:пусть случается только то, что должно случиться.
2.
пусть случается только то, что должно случиться.
сквозь потоки воды прорывается память ночи,
заставляя плеяду ветвей разделить единство.
только тени дерев становятся все короче.
только стоны качели, скрип у небесной двери,
купола у внезапной церкви сгорают синим.
оставаться всегда растерянным и красивым,
продолжать раскрываться, будто живешь впервые.
замещая большое черным, святое мелким,
проводить черту цветной меловою стрелкой,
зажимать руками кровящие перепонки -
быть предельно простым ребенком, любить ребенка.
так озера становятся глубже, а воды чище,
так бывает и это зовется духовной пищей:
что уходит - уйдет, оставшееся вернется,
нареченным очарованием обернется.
SONG
у тебя есть страна,
чтобы ее исправить.
у тебя есть власть,
чтоб за нее бороться.
у тебя есть войны,
чтоб навести порядок.
у меня есть солнце.
у тебя есть выпивка,
чтоб от всего забыться.
у тебя есть игры,
чтобы не стало скучно.
у тебя есть время,
чтобы остановиться.
у меня есть птица.
у тебя есть женщина,
чтобы тебя ласкала.
у тебя есть дело,
чтобы найти опору.
чтоб ощутить себя,
у тебя есть тело.
у меня есть - слово.
АПЕЙРОН
(от греч. apeiron - беспредельное, безграничное, безмерное) -единственное вещественное первоначало и первооснова всего сущего(Анаксимандр).Согласно Александру Афродизийскому, апейрон - это нечто промежуточное между землей, водой, огнем и воздухом.
всё - это всё:
мужское и женское,
земное, небесное,
прошлое, сущее
и грядущее.
всё - это всё.
оно всемогуще.
1. Земля
по каким степям бродила твой предок, мать?
что хотела понять, скитаясь по деревням?
удавалось больше разрушить или создать?
обнимала деревья, кланялась ли камням?
свои острые скулы, красный и тонкий рот
с кем пришлось разделить ей, чтобы пойти вперёд?
где нашла голубую расщелину - вечный лёд,
из которого протянулся наш долгий род?
только нож - или лук и стрелы - брала на бой?
в своем храме языческом кровь проливала, воск?
и теперь задается главный, простой вопрос:
разве она хотела бы стать тобой?
черепаха плывёт, поднимаясь из тёмных глубин
на пылающий день, на поверхность из меди и кварца,
чтоб очистить от соли огромного глаза рубин.
разевая космический рот, озирая пространство,
горький воздух вдохнуть - значит быть, значит снова прожить
свою новую жизнь, свою жизнь совершенно чужую:
значит снова соткать, сквозь века протащить эту нить
и потом натянуть, оборвать - но какую, какую!
будут Пушкиным звать, а родителей я подберу,
словно пазл подберу и жену, и друзей, и знакомых.
через тысячу лет станет ясно, что верен перу -
через тысячу лет моё дело и будет готово....
синий блеск первороден, могуч, безнадежно един,
ослепительный блик, за который никто не в ответе.
нежно спит океан, как ребенок безбрежно любим
и сопит, и лежит разогревшийся в солнечном свете.
только мысли и хватит, чтобы зажечь свечу,
только жизни и хватит, чтобы любить своих.
не хочу быть огнем, хочу быть большим цветком,
расцветать и страдать, ничего не просить у них.
опадать и гореть, опадая, самой гореть,
в полуночии тихо тлеть, озаряя сад.
убивать не хочу, а только бы умереть
и без слёз чужих, без прочих таких наград.
над полем кружился ястреб.
мы шли, обнявшись.он сказал мне
- осторожно, хищная птица.видишь, как гордо парит?
это потому, что свободен - сказала я.
да, но может напасть - ответил он
и добавил - я защищу.
я защищу тебя.
мне послышалось - я задушу.
глупость, конечно.но всё-таки я ушла немного вперед.
потом вернулись в дом, поставили чайник.
я отдернула штору, которую он повесил совсем недавно
и снова увидела ястреба, летающего над полем.
спускался вечер, мы сидели под старой лампой,
пахло деревом, из красного угла смотрели на нас иконы.
я рассказывала историю про свою подругу,
которая принесла домой раненого ястреба.
это невозможно! - сказал он.
потом, говорю, уехала из страны.
уехала, всё - только её и видели.
он посмотрел серьезно.мне стало скучно.
я отдернула штору -
нужно увидеть, что же там, за окном.
над полем кружился ястреб.
* * *
один глаз не похож на другой.
нет, совсем не похож.
один глаз - белёсый, слепой,
другой замечает ложь.
один глаз безголосый кит,
другой о тебе кричит.
один глаз подбивает другой
вылезти из орбит.
* * *
"Я только в зеркале живу,
Когда сверкает наяву"
Велимир Хлебников
как отразился в зеркале жених,
и вышел в дом, откуда ни возьмись,
так наконец-то всё переменилось -
всё встало на места у молодых.
по имени боялись называть:
накрытые столы, их было пять,
он внёс шестой и это божья милость.
невесте жутко наперед смотреть,
как будто нужно скоро умереть.
вода в пруду кипит, бурлит прогоркло.
откуда он пришел и почему,
я в зеркале себя не узнаю.
так верная петля сжимает горло.
и разложили яства на столах,
запели песню, разгоняя страх,
лилось вино в начищенные чашки,
деревья зарумянились к заре.
а зеркало - сверкало во дворе.
и отражало, кто в окошке пляшет.
* * *
разрушение притекает к любой судьбе.
не могла удержать собой - не была в себе.
на прощание расписал горицветом склон,
пока выдалось мне видение-полусон:
точно я превратилась в звук,
ничего вокруг.
в сжатый беззвучный крик,
укрощенный миг.
или хожу потеряна сатана,
или стою запечатанная стена -
мёртвый материк.
набежало зверье, шумело со всех сторон
разбудить, поведать:
уплыл, улетел, ушел.
и берёг, и растил, и верил - учил всему,
а сейчас гляди, бросает ее одну.
да и принял бы кто такую к себе вообще? -
подле мира стою, навязчивый гость в плаще.
всё уменье: врасти корнями, покрыть корой,
или с демоном жить в ущелии под горой.
я закрыла глаза, чтоб голос летел быстрей,
вышел шепот силен и светел:
возвратись со мной раскачивать суховей,
из лесных камней вытачивать снегирей,
уходить под воду смотреть на могучих рыб
или в прятки играть среди ледниковых глыб.
возвратись со мной воспитывать сыновей,
возвратись поджигать планеты.
ничего не ответил
у тебя есть тело.
у меня есть - слово
же час превратилась в звук,
никого вокруг.
сжата в беззвучный крик,
укрощенный миг.
побрела как есть -
потеряна сатана.
так осела грохотом каменная стена.
мертвый материк.
КАЧЕЛИ
каждое лето качели
возле тополя и камелий.
приходи покачаться,
красивый мальчик.
синий, зеленый, красный -
запылилась, облезла краска.
это значит, можно садиться.
я качели - ты мальчик.
итак, начинаем отсчет:
сколько хочешь узнать наперед,
столько раз и качнись.
происходим во имя её:
распускается новый букет,
начинается жизнь.
ты давай оттолкнись посильнее.
как даруют родители детям,
голосит победившее войско,
затихает благая девица,
над опушкой взлетают пичуги,
маков цвет вылезает из горла,
пробегает пастух по нагорью -
так и мы поднимаемся выше,
туда где легко.
но пастух не находит овечки.
за пичугами выше и выше.
маков цвет замирает и меркнет.
ты боишься и хочешь спуститься,
а девица тебя не боится.
войско видит, что город разгромлен
и родители плачут по детям.
говоришь, что устали ноги.
отчего ты не хочешь остаться
и еще на мне покачаться?
ты домой по кирпичной дороге.
одеяло твое одуванчиками расшито,
а над ними летит стрекоза
и стрекочет кузнечик из ситца.
просыпаясь ночью, почувствуешь:
ароматы травы и озона.
испугает мой зов,
этот слабый железный скрежет.
но пока засыпаешь, вместе с тобою
спят все твои друзья:
одуванчик, кузнечик из ситца и стрекоза.
то, чем ты обладаешь в уме,
я имею взаправду:
мимо скачет кузнечик,
задевает крыльями синяя стрекоза.
но тебе всё равно,
возникает вопрос - зачем
я являю собою себя,
для чего нужны качели без седока.
над поселком клубится туман,
покрывая былые грехи.
загораются звезды в пруду
и бегут водомерки по ним.
мерный скрежет отсюда-туда.
подо мной, облетая, живут
отрешенные одуванчики-стратосферы.
* * *
те, которые всегда с краю,
обращают лицо и руки навстречу свету,
потому что они идут по дороге рая,
ощущая сердцебиение человека.
огонечек тихий - мал золотник, да дорог.
превращались в людей, входили в дома и села.
им казалось, уже находятся у порога,
звон искали везде, оказалось, что наверху он.
далека дорога,
всю жизнь раскрывать объятья.
слышно сердце звенящее разве не человека.
кто сидит наверху от зимы до зимы на грани,
неподвижно прикрыв глаза ледяной рукою.
до горы далеко, а мы по дороге с краю.
поднимаю тебя.развеемся, замирая.
оставляя его в покое.
* * *
чтоб выдержать и прожить,
всё нужно переписать.
страдать заменить на быть.
поставить не страх, а стать.
с размаха обрежет нить
безличный глухой привет.
предательство заменить.
но слова другого нет.