Бюрократия vs свобода: чем различается высшая школа в России и в США

При сопоставлении высшей школы России и США с точки зрения преподавателя бросаются в глаза разные типы контроля: в России все больше внедряется тотальный бюрократический контроль сверху, в США же доминирует контроль потребителя образовательных услуг (студентов). В России преподавателю необходимо ориентироваться в расстановке сил среди разнообразного начальства, в США следует наладить контакт со студентами.

Причина различий проста: в России за образовательные услуги вузам в основном платит государство, в США — студенты (с помощью образовательных кредитов) или их родители. В таких условиях можно ли нам что-то заимствовать из высшей школы США, которые занимают самую большую долю на мировом рынке образовательных услуг (22% от всех иностранных студентов в 2014 году)?

Мои размышления основаны на опыте преподавания в нескольких вузах (Университете Ратгерса, США, Финансовом университете при Правительстве Р Ф, Дипломатической академии МИД РФ, МГУ, РГУ нефти и газа им. Губкина, ГУГН и ВШЭ). Ключевое отличие в том, что в США нет системы высшего образования в полном смысле этого слова. Министерство образования США занимается финансированием отдельных проектов в средней школе, оставляя за бортом университеты. В России же есть жесткая централизованная система, в которой государство определяет количество студентов по тем или иным специальностям и финансирует их обучение. Содержание учебных планов контролируется через государственные стандарты. Под контролем находится и система аттестации научных и педагогических кадров (о прискорбном состоянии этой системы свидетельствует «Диссернет»).

Большая часть университетов в США частные и финансируются за счет, во-первых, платы за обучение, которую вносят студенты или их родители, во-вторых, пожертвований бывших выпускников, аккумулируемых в специальных фондах, и, в-третьих, научных грантов.

Есть также университеты штатов (несколько десятков), которые получают субсидии из региональных бюджетов, однако эти субсидии не составляют большую часть финансирования. Так, в Ратгерсе, университете штата Нью-Джерси, бюджетные деньги составляют около трети годовых расходов. Ирония нынешней ситуации заключается в том, что стимул к качественному рывку высшей школы США дал запуск Советским Союзом первого спутника (об этом рассказывают в Ратгерсе на занятиях по «Введению в преподавание в вузе»). После этого был запущен целый ряд программ (Агентство по передовым военным исследовательским проектам, Национальный научный фонд), которые постепенно привели к появлению группы исследовательских университетов, где коренным образом изменилась роль преподавателя: из учителя он стал ученым. Основной критерий при приеме на работу в такие университеты — количество публикаций в ведущих профессиональных журналах. Теперь уже наша страна сильно отстала в сфере высшего образования и науки.

На основе своего опыта я сформулировал несколько предложений для улучшения качества высшего образовании в России.

Первая задача, которую следует решить, — снижение бюрократической нагрузки на преподавателя. В нынешней системе преподаватель завален горой бумажной работы, которая не оставляет времени на занятия наукой. Приведу конкретный пример. Каждому преподавателю в США и России нужно предоставить рабочую программу дисциплины (РПД) по своему курсу. РПД, которые мне приходилось составлять в российских вузах, составляли 25−36 страниц, программа по курсу «Заинтересованные группы: политический лоббизм», которую я сдал в ноябре прошлого года в Ратгерсе, — 7 страниц.

Различие в шаблонах РПД. В США в РПД необходимо включить темы занятий и рекомендуемую литературу по ним, в России в РПД необходимо расписать компетенции, массу никому не нужных таблиц, которые дублируют учебный план, темы письменных работ, вопросы к экзамену или зачету и т. д. и т. п. Далее, в российских вузах процедура сдачи занимает несколько дней, приходится производить постоянные изменения и дополнения, поскольку у каждого сотрудника методического управления своя собственная интерпретация шаблона РПД. В Ратгерсе после отправки РПД меня никто никуда не вызывал и не требовал изменений. Любопытно, что проверкой РПД в США занимаются не сотрудники методических управлений, а студенты, которых нанимают на сверку текста РПД с шаблоном.

Представляется, что, уволив большую часть сотрудников методических управлений, российские вузы смогут сэкономить существенные средства.

Мои бывшие коллеги рассказывают о появлении нового требования — сдачи дополнительных методических материалов (деловых игр, тестов и т. п.). Все это теоретически должно обсуждаться на заседаниях департаментов и размещаться на портале университета с выпиской из протокола. В Ратгерсе я сам определяю, какие методические материалы использовать, и не трачу впустую уйму времени на общение с надзорными методическими органами.

Вторая задача — замена государственной аккредитации на профессиональную. Аккредитация — в самых общих чертах — это проверка соответствия заявленных вузом целей образования реальной практике. В России речь идет о сверке учебной документации вуза (учебные планы, отчеты о самообследовании, методические материалы и т. п.) с государственными образовательными стандартами. Методический гнет в российских вузах связан с появлением Рособнадзора в 2004 году. При проведении аккредитации эксперты этой структуры как раз теоретически занимаются проверкой всей этой методической макулатуры. Я был объектом такой аккредитационной проверки в одном из вузов и могу сказать, что она носит довольно произвольный характер (эксперт сам решает, какие документы проверять и насколько серьезно). Репутация вуза в органах власти здесь играет решающую роль. Кого-то проверяют без излишнего усердия, а у кого-то отзывают аккредитацию и даже лицензию — вспомним случай Европейского университета в Санкт-Петербурге.

Для снижения нагрузки на вузы и преподавателей необходимо ликвидировать Рособрнадзор, передав часть функций Министерству образования и науки РФ.

Меньше вероятности, что немногочисленные сотрудники одного из департаментов Минобрнауки будут проявлять столько же надзорного энтузиазма, как армия целого федерального ведомства. Данное решение представляется целесообразным еще и потому, что последние государственные стандарты высшего образования представляют собой схему соотношения дисциплин разных категорий, в них уже нет конкретного перечня предметов, вузы теперь сами решают, чем заполнять свои образовательные программы в рамках предложенных схем. Иными словами, сам предмет для контроля сокращается и не требует целого ведомства. В США функции Рособрнадзора выполняет профессиональная аккредитация. Так, в этом году Ратгерсу предстоит пройти аккредитацию со стороны Комиссии средних штатов по высшему образованию (Middle States Commission on Higher Education). Федеральное правительство признает профессиональную аккредитацию, она дает право университету получать средства из федерального бюджета на исследования.

Третья задача, которую необходимо решать, — повышение качества профессорско-преподавательского состава, особенно в общественных науках. Есть поговорка «старую собаку нельзя научить новым трюкам». Повышение квалификации имеющихся преподавателей в рамках российской же высшей школы — малоэффективное мероприятие. Нельзя пройти какие бы то ни было курсы и научиться публиковать статьи в ведущих мировых научных журналах. Необходимо получать образование за рубежом. Помимо подготовки в сфере методологии, которую нельзя получить в России, за 5 лет обучения в аспирантуре люди обычно обзаводятся широким кругом контактов в профессиональной среде, и многие из этих людей позже становятся соавторами статей в ведущих журналах. Как ни странно, в России уже есть программа «Глобальное образование», которая решает эту задачу, именно по ней я прохожу обучение в аспирантуре (PhD program) в Ратгерсе. Однако год назад Д. А. Медведев подписал постановление правительства, по которому программа продлевается до 2025 года без выделения дополнительного финансирования. Иными словами, имеющихся студентов доучат, а новых грантов на обучение выдавать не будут.

Необходимо выделить финансирование на гранты новым студентам, также следует увеличить размер гранта и изменить его структуру.

В моем случае грант покрывает все расходы на обучение, но недостаточен для оплаты всех повседневных расходов. Из 17 тысяч долларов, которые я переводил вузу за семестр, на обучение уходило 10 тысяч, а 7 тысяч — на проживание в общежитии, медицинскую страховку и разнообразные сборы (fee). Моя квалификация позволила устроиться преподавателем-почасовиком, но не у всех студентов есть такая возможность, особенно у магистрантов. Также следует упростить требования по последующему трудоустройству: в нынешнем виде требуется отработать 3 года в организации-работодателе, утвержденной наблюдательным советом программы; при этом только 25% выпускников могут работать в Москве или Санкт-Петербурге. Другими словами, после 5 лет обучения в США в условиях нехватки средств выпускник должен вернуться в Россию, 3 года проработать в российской компании или университете, при этом с вероятностью ¾ на периферии, получая не самую большую зарплату, и отдать долг государству в виде внедрения зарубежных исследовательских практик. В свое время я приложил немало усилий, чтобы из Сибири уехать в Москву, — вероятно, придется вернуться назад на 3 года. Эти обстоятельства делали данную программу не слишком популярной.

Четвертая задача — изменить распределение учебных обязанностей с целью снижения нагрузки на штатных преподавателей. В США аспирантов активно привлекают к учебному процессу для проверки письменных работ и иногда даже к чтению отдельных курсов. Например, в прошлом семестре я проверял письменные работы по курсу «Институт президентства США», заработав в сумме около 800 долларов после вычета налогов. В России есть должности ассистентов, но они крайне низко оплачиваются и предполагают огромный объем нагрузки (около 900 часов).

Также преподаватели в России неохотно делятся «нагрузкой», поскольку им необходимо выработать определенный минимум (около 700 часов для доцента, 650 для профессора). Штатный преподаватель в исследовательском университете в США читает две дисциплины в семестр, что в год составляет 156 часов аудиторной нагрузки, преподаватель в вузе более низкой категории — три предмета в семестр (234 часа аудиторной нагрузки). В одном из российских вузов мне однажды пришлось читать шесть предметов в семестр. Просидеть в офисе 9 часов или заниматься физической работой намного легче, чем работать в аудитории (много лет назад я подрабатывал рабочим на заводе «Канадский дом», а после окончания НГУ — товарным аналитиком в управляющей компании «Инмарко-Менеджмент»). Эту простую вещь почему-то не понимают или не хотят понимать начальники в России. Предлагаю в национальных исследовательских университетах аудиторную нагрузку доцентов и профессоров сократить до 156 часов в год, а в остальных российских вузах до 234 часов в год. После этого уже можно вводить требования по количеству публикаций в ведущих журналах.

Если предыдущие четыре задачи теоретически может решить даже российское государство во главе с Владимиром Путиным, то пятую — защиту университетских свобод — может реализовать только человек с другой фамилией. Ученый должен иметь право заниматься исследованием любой темы в рамках своей квалификации, свободно общаться со студентами, не опасаясь обвинений в принадлежности к «пятой колонне», и выступать в СМИ с экспертными комментариями. Основной механизм защиты свободы слова в американских вузах — пожизненный контракт (tenure). Требования политической корректности также прописаны в университетских нормативных документах, но если за подобные нарушения в частном бизнесе увольняют, то в вузах лишь подвергают административным взысканиям. В прошлом году профессор Ратгерса с пожизненным контрактом Майкл Чикиндас сделал пост на своей странице в «Фейсбуке», который посчитали антисемитским; в результате его сняли с должности директора Центра проблем пищеварения, оставив должность профессора, а также предписали ему пройти тренинг о «культурно-чувствительных темах».

В России ситуация с академическими свободами прискорбна. Преподаватели проходят через «конкурс ППС» каждые пять лет, находятся в постоянной зависимости от начальства. В российском политическом руководстве вузовских преподавателей рассматривают как государственных чиновников, которые должны поддерживать «линию партии и правительства». Даже мои обычно малозамечаемые статьи или комментарии в СМИ в паре случаев приводили к звонкам из «высших органов власти», в результате которых я терял работу. Также руководство российских вузов всячески поощряет кляузы на преподавателей со стороны студентов по самым разным поводам.

Где в США действует жесткий регламент и процедура, в России процветает бесконтрольное доносительство. В отдельных вузах попытки все контролировать доходят до того, что вводится система аудио- и видеозаписи в аудиториях. Проштрафившихся преподавателей вызывают к руководству для разговора. В последнее время в России созданы довольно некомфортные условия для работы в высшей школе, которые приводят к «утечке мозгов». Масштабные вливания по отдельным проектам, такие как «мегагранты» для ведущих ученых, не изменят ситуацию коренным образом, поскольку общие условия труда намного важнее конкретной суммы гранта.

Полная версия материала в проекте «План перемен»