Вячеслав Куприянов: "Рушится наша башня потому что не может перерасти небо"

Вячеслав Куприянов родился в 1938 году в Новосибирске. Основатель - в числе 4-х поэтов - русского верлибра. Самый переводимый на другие языки поэт в мире.

Автор стихотворных сборников: «От первого лица», «Жизнь идет», «Трезвое эхо», «Домашние задания», «Отчет об ангеле», «Как стать жирафом», ( на русском и немецком), «Памятник неизвестному трусу» ( на немецком), «Призыв к полету», «На языке всех», (на русском и английском), «Лупа железного времени», (на немецком 1-е место в списке лучших книг Юго-Западного радио) ,«Дайте договорить», «Телескоп времени» (на русском и немецком), «Земное небо» (на сербском)., «Лучшие времена», «Бумажная ложь», (на русском и фламандском), «Мгла рождает вести» (на армянском), «Ода времени», (на русском и сербском), «Уроки / Leçons», (на русском и французском) и других.

Награжден премиями: Фестиваля поэзии в г. Гонеза (Италия), Европейской литературной премии (Югославия), Министерства культуры и образования Австрии, Имени Бранко Радичевича (Сербия), «Моравская грамота» (Сербия), Лауреат Бунинской премии (Москва, 2010), журнала «Дети Ра» (Москва, 2015).

Член Союза писателей России и Сербии. Член русского ПЕН-центра.

Известно, что верлибр переписать силлабо-тоническим стихом не удается даже самым мастеровитым переводчикам. В свою очередь, стихи, написанные классическим стихосложением, даже если убрать все рифмы и нарушить все размеры - не превращаются в верлибры.

На Поэтическом фестивале в городе Сямыне в Китае стихотворение Вячеслава Куприянова сначала читает сам поэт, потом читает переводчик на китайский Ван Яньцзяо, а следом стихотворение Вячеслава Куприянова китайцы поют хором!

Это действо у меня вызывает изумление. Видео можно посмотреть здесь.

Прекрасная Лидия Григорьева (автор рубрики "поэт о поэтах в "НИ") отметила, что Вячеслав Куприянов - самый переводимый в мире поэт!

Поразительно! Видео из Китая и меня совершенно убедило, что так оно и есть.

С Вячеславом Куприяновым мы познакомились в середине 70-х - во времена жестких идеологических рамок. Тогда верлибр вызывал крайнее раздражение всех начальников от литературы, поскольку не соответствовал призывам и требованиям соцреализма. Верлибр был совершенно вне привычных поэтических канонов, который выработали, и неустанно блюли “литературоведы в штатском”.

Необходимо заметить, что Вячеславу Куприянову, как и всем родоначальникам, очень повезло, что верлибр, как жанр, определился достаточно поздно. Верлибристы не были объявлены со всех трибун лицами «враждебными социалистическому строительству ”, и поэтому их не настиг, и не изничтожил лагерно-процессуальный каток, под который попали, например, обэриуты - Даниил Хармс, Александр Введенский - исчезли в лагерях, Николай Олейников был расстрелян. Великий поэт Николай Заболоцкий отбыл срок, потом ссылку, изменил свою поэтику, и рано умер от второго инфаркта.

Конечно, подобные оперативно-силовые решения литературных диспутов совершенно не приемлемы. Вполне достаточно эпиграмм - например, в 70-х годах часто цитировалась в буфетах и бильярдной ЦДЛ:

Вы будете, наверно, жить в веках

На многих иностранных языках.

Но мы, к печали, может быть, для нас,

На вашем на родном читаем вас...

Верлибру не свойственны, и не применимы фразеологизмы и штампы, так называемой, "патриотики". При чтении верлибра у читателя не могли возникнуть порывы к "социалистическому строительству", к прокладке магистралей и пр.

Верлибр, как жанр, не несет "положительных и отрицательных" примеров, призывов “на перевыполнение плановых заданий”, изначально отсутствует и "пафосное принуждение".

В разговоре о поэзии Вячеслав Куприянов делится:

"Наша переводческая индустрия породила подстрочники, как явление.

В те годы стихи западных поэтов-верлибристов - уже в виде подстрочников - попадали в руки наших переводчиков, не знающих иностранных языков, но кормящихся возле издательств. Этим ловким людям нужно было поправить - в их понимании - только знаки препинания. Это и породило предвзятое отношения к верлибру, как к жанру.

Тем более, что и штатные редакторы тоже очень мало в этом деле смыслили.

Я помню, как я пытался сохранить какие-то формальные моменты, работая над переводами. А мне в самой редакции вдруг говорят:

"Наш читатель не поймет! Вы обязательно подрифмуйте."

К сожалению, даже сейчас подобное происходит - переводчик в издательстве получает подстрочник, подготовленный филологом, а потом практически портит этот подстрочник своей правкой.

Видео-интервью с Вячеславом Куприяновым полностью:

В советские годы некоторые называли верлибристов - "эстетическими диссидентами". В то же время среди эмигрантов верлибром занимались очень немногие. Существует не только поэзия и проза, но и переходные формы. Но исторически переходные формы вдруг могут оказаться первичными. Мы находим нерифмованную поэзию и у греков, и у народов востока. Многие подчеркивают мнемоническое значение рифмы, как инструмента запоминания.

Один русскоязычный поэт из Израиля на прошлогоднем семинаре был особенно категоричен, и требовал оградить верлибристов от читателей. Все-таки хотелось бы, чтобы читателям, наконец, самим предоставили выбор, что им читать, а что нет...

Как писал когда-то Ницше -

"Надо пройти в своем обучении через определенный фильтр трудного текста".

А мы плохо знали, и все еще недостаточно знаем нашу литературу 18-го века. Совсем недавно вышел объемный том Сумарокова, который по праву считается первым профессиональным русским литератором. И у Александра Петровича Сумарокова я нашел верлибры..."

И вот стихи -

Равновесие несправедливости

В свободной жизни соседствуют

простые люди и люди с двойным дном

гении и злодеи

спасатели и наемные убийцы

блюстители закона и воры в законе

публичные фигуры и отъявленные мошенники

(иногда даже в одном и том же лице)

В тюремных стенах соседствуют

схваченные на месте преступления

и просто попавшиеся под руку

нагло шедшие по трупам

и случайно оступившиеся

те кто отделался незначительным сроком

за значительное душегубство

и вовсе невинно осужденные

Так поддерживается в мире

неустойчивое равновесие

человеческой несправедливости

Вавилонское столпотворениe

Мы строим Вавилонскую башню

Мы договорились ее построить

Мы строим за этажом этаж

Мы строим и строим

А кто-то уже пытается жить

На недостроенных этажах

На этажах построенных не ими

С ними нельзя договориться

Потому что тех кто спешит заселиться

Больше чем тех кто строит

Их все больше и больше

И они не дают нам спуститься на землю

Мы должны гнать этажи все выше

В надежде что и нам найдется место под солнцем

Место в построенной нами башне

Но нам не дают остановиться

Те которых все больше и больше

Они вечно занимают наше место

Обвиняя нас в вечном грехе

Будто мы на них свысока смотрим

Потому что и они сами смотрят

Сверху вниз с этажа на этаж

Презирая языки друг друга

И потому рушится наша башня

Потому что не может перерасти небо

Бои невидимок

Мои засекреченные друзья

в невидимых лабораториях изобретают

одни – неслышимые подводные лодки

другие – невидимые надводные корабли

Готовится спуск на воду

атомных Летучих Голландцев

запуск в атмосферу

многоступенчатой фата-морганы

Мои засекреченные враги

как в воду глядели

изобретая столь же

невидимое и неслышимое

О этот бумажный морской бой невидимок!

В успокоенном мире никто не узнает

как неслышно тонут невидимые матросы

потом так же тихо всплывают

видимо

Невидимо

ЕВРАЗИЯ

300 лет

русские утверждали,

что монголы их угнетали,

а оказалось, монголы

просто приносили почту.

300 лет на Руси

получали письма,

но читать так и не научились.

Потому и сжигали Москву

многократно,

что надо было избавиться от тьмы

непрочитанных писем.

Но вот Иван Грозный

решился пойти на восток,

взять Казань, а письма

слать уже на запад

беглецу князю Курбскому,

на эти грозные письма

отвечал уже Петр Великий

из Голландии, из-за моря.

Затем Екатерина, тоже Великая,

наладила связь с лучшим из миров

месье Вольтера, а Наполеон

очередным сожжением Москвы способствовал

введению элегантного французского

как эпистолярной речи дворян,

дабы не смущать подлый народ

свободой, равенством, братством.

С улучшением доставки почты

декабристы слали письма

уже из Сибири, чтобы

в Лондоне разбудить Герцена.

Им отвечал уже

сам Владимир Ильич, щуря

дальновидный монгольский взор,

из Женевы, из Цюриха.

Вот и свершился

Октябрьский переворот

как следствие

монгольской почты,

как восточный

ответ Западу.

Что-то нам принесет

в ближайшие 300 лет

электронная почта

с Запада?

Сумасшедшая трава

Как в саду меня поливали,

как клялись от всего беречь!

Не приснись мне лес, я едва ли

услыхала б родную речь.

Я проснулась и понемногу

поняла, что сад близорук.

Я нашла оттуда дорогу,

и со мною широкий луг!

Среди всяких там корнеплодов

что за честь считаться травой!

Нынче клен всех времен и народов

шелестит над моей головой.

Я туда не вернусь вовек,

где по мне ступали бы все,

где ждала я — побег! побег!

Сколько света в моей росе!

Мотив Якоба Бёме

Дьявол вечно в своем аду,

невзирая на близость рая,

и надо это иметь в виду,

дьявольский путь выбирая.

Напротив, ангел всегда в раю,

даже в соседстве ада.

Предвосхищая судьбу свою,

над этим помыслить надо.

Свобода выбора

Выбирай — орел или решка!

Решай: решка или орел!

Жизнь — копейка. Судьба — насмешка.

Меньшее из двух зол.

А я не птица и не птицелов,

твержу с наивностью кроткой, —

с поры Прометея против орлов

и быть не хочу за решеткой!

* * *

Исчезновенья. Со временем замечаешь,

что жаль даже ушедшего облака. Исчезновение

цветов из сада смущает чуткую душу, хотя

это совсем не колышет сад. Исчезновение

снега с картины Брейгеля Старшего

невозможно, но вовсе не утешает

весной. Исчезновение листьев с появлением

ветра. Исчезновение хлеба со стола. Исчезновение

стола из комнаты, комнаты из пространства. Исчезновение

человека, не замеченного временем, пространством,

людьми. Исчезновение человеческого

в человеке. Исчезновение любви

в любимом. Исчезновение в любящем. Исчезновение

человека в земле, земли под снегом, снега

в такой же исчезающей душе, исчезновение

молний, еще не успевших блеснуть.

Исчезновение земли под солнцем. Исчезновение

страха перед исчезновением. Счастье

исчезновения до исчезновения всего.

Изменчивая мода

мода господа бога на людей

мода на людей с высокими принципами

с напряженным выражением лица и натянутой

улыбкой с широкой улыбкой и узким

кругозором мода на людей

скрывающих свои мысли скрывающихся

от других людей плюющих

на других людей на людей

продажных подозрительных подозреваемых

на первобытных на современных на вышедших

в люди мода на гражданских на военных

на раненых и убитых

на воскрешенных забальзамированных

на умалишенных бессердечных желчных

на человеколюбцев недочеловеков людоедов

мода на людей из народа

на людей без прошлого без будущего

без настоящего без комплексов мода

безбожных людей на господа бога

* * *

Солнце восходит над нашей пустыней.

Как растерялись его лучи!

Солнце устало, солнцу отныне

легче живется в кромешной ночи.

Как мы привыкли к приходу мессии,

след его в каждом потерянном дне.

Похороните солнце в России,

здесь ему места хватит вполне.

Землю покинем и звезды заселим,

чтобы упрочить свое бытие.

Чем ненасытнее землю мы делим,

тем невозвратней уходим в нее.

Как безотрадны дали пустые,

храма не высветит благодать.

Похороните землю в России,

здесь ей просторнее будет лежать,

здесь, на месте пустом и высоком,

где отстояться отчаялся свет,

здесь, между западом и востоком,

где ни востока, ни запада нет.

МУЗЫКА ЛЕСА

Лесу неведомы наши поющие вещи,

где искра молнии убивает золотое время,

где гром регулируется

серебристой ручкой настройки;

березы додумались только до клавесина,

ели прислушиваются только к виолончели,

вбегает ветер – взбалмошный маэстро,

долго листает спутанную партитуру

в травах,

не может выбрать

между Бахом и Фрескобальди.

В этом залитом музыкой зале

как мы порой неуместны –

наступаем на ноги внимательным деревьям,

цветам заслоняем переливающееся небо,

мы –

позабывшие мелодию «ау» и «где вы»,

мы –

днем лицо уронившие в щебечущую чащу,

ночью падающие во мглу щемящего гула,

выключаем солнце, луну, звезды,

спим,

одно ухо к земле,

другое к небу,

наши молнии,

наши громы –

тише…

* * *

Жизнь превращается в сплошное

приращение приращений

бесконечно малые минуты счастья

о которых помнишь долгие годы

большие величины ясных дней

вычитание лун из ночей

и вечное ожидание чуда

которое тем и прекрасно

что пока не приходит

* * *

Посмотри из окна на осень

на прелестное соревнование

медных золотых вечнозеленых

посмотри на медлительный

уход лета

из своего

из чужого окна

из окна тюрьмы

больницы

сумасшедшего дома

Стрекоза и рыба

Стрекоза в полете — гроза,

если слушать ее муравьям.

Рыба смело смотрит в глаза

утопающим и кораблям.

Стрекоза

над водой — молния!

Но, ломая полета линию,

Она, в насмешку над волнами,

заденет их крыльями.

Тогда вода выдавливает рыбу.

И рыба ринется, колебля тело,

на стрекозу. В ее стремленье смелом

слепая убежденность рыбы,

что ей необходимы крылья.

Диалог с монологом

— Взыскуя себе блага,

других не лишай благ!

— Здесь тебе не Чикаго,

Благ не добудешь без драк!

— Это несправедливо —

За думу — по голове!

— Ты что, из Тель-Авива?

Думать задумал в Москве!

— Мы люди, не упыри же,

А тут без крови ни дня!

— Мы, пардон, не в Париже,

Мы в полымя из огня!

— Но жизнь неподвластна дулу,

И слово в огне не горит!

— Тебе здесь не Гонолулу:

Вулкан на обед закрыт!

— Но есть надежда на чудо,

И чудеса — велики!

— Катился бы ты отсюда

В заморские языки!

Новые веяния

Нам приносит свобода

Хаос иного лада,

Дикость иного рода,

Гадость иного ряда.

Усвоить спешит простофиля,

Потратив ума немного,

Хамство иного стиля,

Лживость иного слога.

Удаву диктует жаба,

Удобное место выбрав,

Моду иного масштаба,

Личность иных калибров.

Тупость иного типа,

Пошлость иного пола

Щупальцами полипа

Ползут в города и села.

Косность иного века

В бредах своих и дремах

Смотрит на человека,

Как на досадный промах.

* * *

Необъятное гибкое тело вселенной

спирали пульсары черные дыры

белые карлики красные гиганты

все это распадается на мельчайшие подобия

медузы осьминоги улитки змеи

черепахи бациллы инфузории элефанты

все это находит прибежище в геометрии

в листах мёбиуса бутылках клейна

все это вращается развертывается

съеживается раскрывается разбухает

выворачивается наизнанку пульсирует

словом проходит сквозь свое горло

образом обрушивается в свои глаза

шорохом шумом громом полнит свой слух

древом познания добра и зла искушает

еще не пришедшую в себя от рождения душу

душа то тщетно стучится в свое глухое тело

то тщетно бьется в слишком тесном теле

то мечется между бездушными телами

не зная кому отдать себя как душу

то борется за то чтобы тело ее признало

соразмерно своему пребыванию

в необъятной гибкой непостижимой вселенной

Песня

Когда костер уже стихал, обуглясь,

И оставалось ночи полчаса,

Поочередно к песне потянулись

Их разные мужские голоса.

И вот уже их песня понесла,

Оттуда приподняв по вертикали,

Где мощному движению крыла

Деревья неподвижные мешали.

Она брала любую высоту

В слепящей мгле туманностей спиральных,

По Млечному спускалась на плоту

И плакала у звезд на наковальнях.

Так незаметно наступил рассвет,

И песню возвратил к родному стану,

Она в траве оставила свой след,

Упав росой на ясную поляну.

Она в тиши была чужой звезде

Живой водой гортани и колодца.

Она расходится кругами по воде

И тенью под глазами остается.

* * *

Высокое — неинтересно,

Оно свой смысл таит от нас.

А пошлое стоит отвесно,

И в нем все тайны напоказ!

Глубокое не входит в моду.

Опасен тихий океан.

И то неведомо народу,

Чем не горит телеэкран.

А ведь казалось, что прозренье

Затем телесности дано,

Чтобы затмение и тленье

Не застили глазное дно.

Еще в немом круговороте

Казалось, что открылся слух,

Чтобы в глухую темень плоти

Сиянием внедрялся дух.

Болтая о небесной манне,

Всё проглотил отверстый рот.

Ум замурован, взор в тумане,

И зелья требует живот.

И кто-то продолжает хмуро

Благое хаять, славя бред.

Но здесь кончается культура.

А с ней и жизнь идет на нет.

***

Море голов

где в каждой плывут обрывки мыслей

но мысли не всплывают на поверхность

и за них нельзя уцепиться

вместо них иногда вспыхивают брызги ладоней

которые рукоплещут

и пускают волну удовольствия

в которой окончательно тонут

даже обрывки мыслей.

Головы в море голов

повернуты все в одну сторону

они видят мир сквозь чужой затылок

и им не приходит в голову

что у кого-то перед глазами

может быть море мысли

и небо мысли

В море голов

лицо постепенно

превращается в затылок

* * *

Реки впадают в манию величия

Дон Джона Донна

Енисей Есенина

Горы сходят с ума

Монблан Монтеня

Кавказ Кафки

Проливы

Гибралтар

Босфор

Скагеррак

мечтают лить воду

на мельницу

изящной словесности

Озорничают озера

их смиряет море

над которым на горе восседает

Велимир Хлебников —

он еще не смещен

с поста председателя Земного шара

Стихии стиха

1.

Возвышенные стихи

проплывают вместе с облаками

не оставляя после себя

даже тени стихов

2.

Cырые стихи

выпадают вместе с дождем

но быстро высыхают

не оставляя следов

3.

Белые стихи

выпадают вместе со снегом

но их мало кто различает

на белом снегу

4.

Яркие стихи

читаются при свете молний

но мало кто успевает

уловить их блеск

5.

Громкие стихи

соперничают с громом

но их никто не слышит

гром все равно громче

6.

Свободные стихи

приносит ветер

это может быть морской бриз

утром приносит

вечером уносит

7.

Темные стихи

незримы на фоне ночи

но лучше читаются со звезд

они исчезают с рассветом

8.

Новые стихи

не всем по вкусу

или не по зубам

иногда смущают размеры

тогда они просто

показывают вам язык

* * *

Поэт Геннадий Алексеев

держит в руках свою книгу

как маленького ребенка.

Умный читатель

ему говорит:

— Не усердствуй,

книга вырастет

и о тебе

даже не вспомнит!

Умный

читатель.

ЖИЗНЕННАЯ ДРАМАТУРГИЯ

Жизненная драматургия,

Сценарии бытия…

Кто там такие — другие

И не такие, как я?

Эта порода чужая

Делает вид, что родня,

Искренне изображая

Вымышленного меня.

В небо пальцами тычут,

Спинами застят свет.

Кто-то меня увеличит,

Кто-то — сведет на нет.

Так же и я неужели

Н а осуждение скор?

Тех узнаю еле-еле,

Этих не вижу в упор?

Дрогнет ока зеница,

Надо бы взор опустить,

Перед людьми извиниться,

Всех не простивших простить!

* * *

Как загадку бытия

В идят лучшие умы —

Как умеет слово «Я»

Облекаться в слово «Мы».

Мы на страже «Я» стоим,

Мы родное бережем,

Увлекаемся своим,

Заблуждаемся в чужом.

Знаем всех по именам

В замкнутом кругу родни.

Но препоны ставят нам

Незнакомые они.

Что на это скажешь ты?

Что подумаете вы?

В нас ли корень правоты?

В них ли сбой моей мечты?

* * *

Когда я думаю снова,

Что новое что-то творю,

Как самое первое слово,

Бегу я по букварю.

Из буквы смысл выбираю

В дороге от А до Я,

И так, не дойдя до рая,

Спасаюсь от ада я.

Я сам для себя как ересь,

И сам себе не сдаюсь,

Само собой разумеюсь,

И сам над собою смеюсь.

Я не опускаю руки

И речь беру в оборот,

Она же меня на поруки

И даже за душу берет.

И кто-то меня замечает

И мне же ставит на вид.

Вот так растет и мельчает

Таинственный индивид.

* * *

Как незаметно гибнут люди

В чужой продуманной игре!

Никто не думает о худе,

Когда мечтает о добре.

А кто-то думает о чуде,

Когда исчезнут все враги.

И время молится Иуде,

Сбиваясь на свои круги.

Где ладу нет, и правят страсти,

Стать хочет всем любая часть,

Мир распадается на части,

И все на всех грозят напасть.

Все брани ждут и жаждут дани,

И все друг другу здесь должны:

На поле брани много дряни

И с той и с этой стороны!

***

...И тростник над Нилом вырос,

Чтобы стать основой книг.

Ропщет мыслящий папирус,

Мудрый жрец над ним поник.

Но предугадать не мог он,

Что и свет рождает мрак.

В электронный впутан кокон

Сеть иную ткет червяк.

Он был прежде книжным червем,

Но прошел научный век.

Верит новым суеверьям

Электронный человек.

Он творец мгновенных мнений

И меняет их в момент.

Для любых недоумений

У него готов коммент.

Автор вымыслов и фобий,

В одах сам собой воспет,

Он в кругу своих подобий

Гений и авторитет…

Мы не заметим

Мир теоретически непознаваем и практически невыносим

Мы существуем вопреки времени и пространству

Н аша задача сделать необитаемой эту землю

Солнце восходит над нами через не хочу

Солнце заходит в надежде не возвратиться

Звезды совсем не хотят чтобы мы на них смотрели

Воздух тщетно сопротивляется нашему дыханию

Вода неохотно смешивается с нашей кровью

Но пока мы смотрим на все это сквозь пальцы мы неистребимы

Мы просто не заметим собственного исчезновения

К ак не замечаем исчезновения других

* * *

До рассвета залив пуглив,

в нем даже дрожат облака,

он еще не верит, что он залив,

а не смутный сон рыбака.

А рыбак видит седьмой сон,

сон смутен и неумолим,

в нем ворочается рыба сом,

и плещется рыба налим.

До рассвета рыбак сонлив,

но не хочет сон пропустить,

где он может спокойно выпить залив

и облаком закусить.

* * *

Спит спокойно медведь в берлоге, и

Он не слышит сквозь зимнюю тьму,

Как глобальные технологии

В се плотнее подходят к нему.

Все пространство необитаемое

З аселить хочет умный народ.

Вдруг полезное ископаемое

Он в медвежьей берлоге найдет?

Ну и что, что медведь не готов еще

К дележу пространства с людьми!

Он не знает, что люди — чудовища,

И не слышит вещания СМИ,

Что недолго блуждать ему в чаще и

У блажать свое естество,

Что готовят ему настоящее,

Не подумав о прошлом его.

Человек человеку…

Человек человеку — друг!

Но идет в нем отчаянный бой

загребущих собственных рук

с размышляющей головой.

И в выборе разных дорог

и левых и правых сторон —

идет состязание ног —

то вверх, то вниз под уклон.

Еще надо беречь живот,

по ветру держать нос.

Не разевать рот —

с разини какой спрос!

И в каждом живет поэт,

пока он за горло не взят!

Человек сдал мозг в Интернет,

Зато увеличил взгляд.

Но все у него впереди,

человек не верит в конец!

Сердце бьется в его груди —

против чужих сердец.

Организм

Организм не терпит скуки,

Он с самим собой знаком,

Он озвучивает звуки

С амым устным языком.

Организм дорогу знает,

Организм не лыком шит,

Он, покуда все рыдают,

Сам смеется и смешит.

Он хранит свой облик зверий ,

Он вошел в капитализм.

И плюет на всех бактерий

Э тот стойкий организм.

Он глядит вперед сквозь призму

Механических наук,

Где на смену организму

Робот выдвинется вдруг.

И, согласно этим сменам,

Будет он сильней стократ,

Робот будет бизнесменом,

Будет робот демократ.

Будет он в большом и в малом

Регулятором страстей,

Будет робот либералом

В смысле смены запчастей.

А носителям харизмы ,

Организмам прежних эр,

Будут ставить механизмы

Бюсты — роботам в пример.

* * *

Это забота толп

В вечной добыче благ:

Не налететь на столб,

Не угодить в овраг.

Чтобы не сбили с ног,

Чтобы не застили свет,

Чтобы, толкая в бок,

Не обогнал сосед.

Чтоб не втоптали в грязь,

Не обокрали тайком.

Чтобы, в лицо смеясь,

Не сочли чудаком,

Чтобы на этом бегу

Н е уронить суму.

Чтобы назло врагу

В ыжить. По одному.

***

Мистическое очарование очевидного

вот оно тебе улыбается

даже тогда когда оборачивается к тебе спиной

улыбается потому что знает

больше чем показывает

улыбается

потому что ты еще что-то видишь

А вот оно плачет

чтобы скрыть от тебя за слезами

какую-то горькую для тебя правду

или плачет оттого что ты его в упор не видишь

закрываешься от него натруженными руками

страницами увлекательных книжек

экранами дисплеями

собственными фотоснимками

якобы доказательствами твоего бытия

зеркальными отражениями

якобы доказательствами твоей очевидности

которые способны существовать для тебя

без тебя и после тебя

Послание

Ничего не могу дать нищим -

не позволяет бедность

ничего не могу взять у богатых -

не позволяет гордость

пишу послания древним китайцам -

либо дойдет до Ду Фу

либо отклик придет от Ли Бо