Обидно, да? Социологи назвали главные черты постсоветского человека

Пытаясь дать исчерпывающее определение постсоветскому человеку, социологи рисуют его основные черты: подозрительный ко всему новому, иерархический, недовольный обделённостью, верит в тёмные силы и заговоры. Его разочарованность и чувство неполноценности компенсируются сознанием своей (массовой, коллективной) исключительности. Истоки этого типа ученые находят не в советском прошлом, а в XVIII-XIX веках.

Воспроизводящееся противоречие между поверхностным модернизмом и глубинным архаизмом составляет суть дуализма современного российского политического сознания.Свои наблюдения и выводы по этому поводу сотрудники Института социологии РАН Сергей Патрушев и Людмила Филиппова опубликовали в статье «Дуализм массового сознания и типология массовой политики» в журнале «Политическая наука», Блог «Толкователь» приводит этот текст в сокращении.

Характеристики постсоветского человека

Николай Розов свёл воедино черты разработанного Юрием Левадой и Львом Гудковым и подкреплённого результатами многолетних социологических опросов нормативного концепта «простой советский/постсоветский человек»:

– «массовидный, усреднённый, подозрительный ко всему новому и своеобразному;

- неспособный понять поведение другого, если оно не выражено в языке иерархии государственных статусов;

– адаптированный к существующему социальному порядку

- адаптация носит пассивный характер: массовый человек принимает произвол остающегося по-прежнему бесконтрольным «государства»;

– ограниченный (в интеллектуальном, этическом и символическом плане), не знающий иных моделей и образов жизни, ориентирующийся на упрощённые образцы отношений;

– иерархический, чётко осознающий, что не только экономические и социальные блага, но и человеческие права, внутреннее достоинство, уважение, «честь» распределяются в соответствии с социальным статусом и положением в структурах власти;

– хронически недовольный прежде всего, тем, что предоставляется ему в качестве всем «положенного», а потому разочарованный, завистливый, фрустрированный постоянным и систематическим расхождением внутренних запросов, и тем, что ему «дано»;

– считающий себя вправе обманывать всех, с кем он имеет дело: как начальство, власть, так и своих близких, лукавый, демонстрирующий лояльность властям и своему окружению, но по-настоящему заботящийся лишь о своем выживании или об очень узко понимаемых прагматических интересах;

– неуверенный в себе, он никогда не может полагаться на действие правил формальных государственных институтов, значит, на правовую и социальную защищённость, стабильность, предсказуемость условий своего существования; имеет хронический комплекс недооценённости, коллективной ущемлённости;

– вместе с тем его разочарованность и чувство неполноценности компенсируются сознанием своей (массовой, коллективной) исключительности;

– эти чувства прорываются неупразднимой ностальгией по идеализируемому прошлому, к которому относят все несостоявшиеся мечты, страхи вплоть до ксенофобии и параноидальной убеждённости в существовании внешних и внутренних врагов, тёмных сил и «заговоров» против России;

– жёсткость предъявляемых к нему нормативных требований и правил снимается не только двоемыслием и лукавостью, но и коррупцией (причём эта коррупция двунаправленная: подкупается не только власть, но и само население.

Эти социальные навыки, социальные механизмы организации жизни чрезвычайно устойчивы и важны, и они сохранились до сих пор. На них держится нынешняя культура – на таком низком уровне готовности к политическому участию, к отстаиванию своих прав, к проявлению солидарности.

Почему у Европы получилось создание «политического человека», а у России - нет?

Истоки дуализма массового сознания в России обнаруживаются отнюдь не в «тоталитарном» советском прошлом, а в гораздо более ранних исторических периодах. Исследование становления российского политического сознания выявило ряд тенденций, воспроизводство которых в наши дни кажется постоянным возращением на круги своя.

В России второй половины XVIII – XIX веков политическое сознание формировалось в условиях раскола – во-первых, между доминирующим по численности крестьянским населением и немногочисленным дворянством; во-вторых, между модернистским и антимодернистским мировоззрением (к середине XIX века этот раскол оформился в противостояние западников и славянофилов).

Одновременно сосуществовали политическое и предполитическое сознание, причём последнее преобладало Традиционная культура русских крестьян была сформирована в русле архаических суеверно-обрядовых представлений. Крестьянство было носителем верноподданнического и бунтарского типов «политического сознания». Разные группы дворянства представляли и консервативный, и либеральный, и революционный типы такого сознания. Представители «третьего сословия» склонялись к либерально-демократическому и революционному типам политического сознания.

В каждом случае сформировались свои традиции, определившие и последующее развитие политического сознания в России Процесс европеизации в дореволюционной России стимулировал антимодернистскую установку как у исповедовавших идеологию уравнительности низов, так и у образованной элиты.

«Двоемыслие» в результате заключалось в необходимости соответствовать в публичной сфере европеизированному образцу, абсолютно не органичному глубинным ценностям, архаичным по своей сути. Заимствованные у европейских народов технологии, формы организации труда и социальные идеалы парадоксальным образом воспроизводятся в социуме с глубоко укоренёнными стереотипами архаического мышления и поведения. Парадоксальным сочетанием европеизма и архаики определяются промежуточность, своеобразная двойственность российской цивилизации.

В чем причина того, что российское «двоемыслие», в отличие от «двоемыслия» западного, не способствовало формированию современного типа политического сознания?

В Западной Европе гражданское общество складывалось на договорных принципах, в результате чего при условии эквивалентного или паритетного распределения взаимных прав и обязанностей устанавливалась некая идеальная соразмерность между ответственностью перед социумом и автономией индивидов от него. В России же гражданского общества не формировалось, а основным принципом социальной организации была «соборность», разрешавшая противоречие между частным и общественным путем «растворения» первого во втором.

В этом заключается главное различие между западноевропейской и российской социальностью. Договорный принцип самоорганизации социума резко контрастировал с соборным. Если первый из них гарантировал право индивида на «свободу быть особенным и независимым» внутри любых добровольно созданных объединений, то второй принцип санкционировал его право на свободу лишь через служение социуму, где «каждый радостно отдает целому всего себя». Именно воспроизводящееся противоречие между поверхностным модернизмом и глубинным архаизмом составляет суть дуализма современного российского политического сознания.

Отчуждение от политики приводит к институциональной ловушке

Отчуждение от политики и от власти остается одной из ключевых характеристик российского массового политического сознания, при этом сохраняются и элементы патерналистской зависимости от власти. Согласно летнему опросу 2016 года, 64% россиян совершенно не чувствовали ответственности за происходящее в стране. При этом 78% респондентов не надеются на помощь государства и рассчитывают лишь на собственные силы.

В апатичности и инертности массовых слоев, в их слабости и неспособности «бросить вызов» существующему порядку вещей заключается «ресурс прочности» власти. Соответственно, власть заинтересована в консервации дуализма политического сознания путём сочетания в политическом дискурсе традиционалистской и модернизационной составляющих.

Оборотная сторона тенденции деполитизации масс – растущая зависимость власти и её носителей от аппаратных, групповых интересов, амбиций и интриг. Политические элиты не способны выработать устойчивое согласие по принципиальным вопросам развития российского общества. В сочетании с другой важной характеристикой массового сознания – отказом от ответственности за развитие страны – это приводит к ситуации институциональной ловушки».