Екатерина Барабаш - специально для "НИ"
Минкульт долго-долго не хотел выдавать фильму прокатное удостоверение, несколько месяцев. Ничего не объясняли, просто – не давали ни проката, ни ответа. Пока, наконец, дистрибьютор Сэм Клебанов не пожаловался в прокуратуру на неправомерные действия ведомства Мединского. И Минкульт отступил. Вывод прост: не бойтесь отстаивать свои права. Хуже не будет, а лучше – вполне.
Зима 2014-го разделила российское общество (и деятелей культуры тоже) на две неравные части. Для большинства Крым стал "нашим", меньшинство придерживалось противоположной точки зрения. Накануне референдума в Крыму 500 деятелей культуры поставили подписи "за" под коллективным письмом к президенту Путину. Почти одновременно документалист Виталий Манский собрал автографы под петицией в поддержку Майдана и против войны с Украиной. Согласных с Манским набралось 140 человек – Эльдар Рязанов, Лия Ахеджакова, Андрей Смирнов, Александр Гельман, Андрей Прошкин, Гарри Бардин…
Угадайте – что ответили Манскому в министерстве культуры, когда он вскоре после этого подал заявку на господдержку для будущего фильма «Родные», в котором собирался рассказать историю своей украинско-русской семьи в свете последних событий в Украине? Естественно – в обход решения экспертного совета в господдержке ему отказали «до стабилизации обстановки на Украине».
Манский родился во Львове. Там до сих пор живет его мама, там – его друзья, одноклассники, там – его детство. Остальные члены этой большой семьи – сестры с их семьями, дяди, тети, племянники – рассеялись по Украине и осели кто в Одессе, кто в Донецке, кто в Киеве, кто в Севастополе. Как настоящий документалист с острым чутьем, уже в мае 2014-го Манский начал своё путешествие по городам, где живут его родственники, понимая, что на примере собственной семьи может получиться фильм о трагическом водоразделе сразу в двух странах – России и Украине.
Мама, суетящаяся вокруг плиты, скороговоркой рассказывает историю их семьи, по ходу дела вскользь обозначая свои политические предпочтения, которых, впрочем, по её словам, у неё и нет вовсе. Есть только стойкая нелюбовь к российским начальникам – но разве это политика? Есть четкая уверенность в том, что на выборы президента идти, несмотря на возраст и болезни – обязательно. Но разве это политика? Это просто умение смотреть дальше своего носа. Есть слезы при мысли о гибнущих украинских солдатах на Донбассе – да бросьте вы, уверена мама, какая ж это политика?! При этом мама – русская, русскоязычная. Но искренно не понимает тех, кто умудрился годами жить в Украине, так и не выучив языка.
В этой семье такое количество тетушек, что и не сразу запомнишь. Манский снимает их с удивительной нежностью, умудряясь найти в каждой тот теплый уголок, в котором так уютно прятаться от житейских и политических вьюг. Одна немолодая тетушка на старости лет увлеклась танцем живота и по вечерам ходит на репетиции. Другая рассказывает, как всю жизнь была влюблена в Никиту Михалкова и держала его портрет на самом видном месте квартиры. А после событий зимы 2013-2014-го и высказываний Михалкова по украинскому вопросу и по «крымнашу» сняла портрет и положила его в стопку газет для сдачи в макулатуру. Третья часами сидит приклеенная к компьютеру – по скайпу она из своего Крыма пытается наладить отношения с сестрой, что живет во Львове. «Мы навсегда поссорились или будем все-таки общаться?!» - кричит она ей, чуть не всовывая голову в монитор. «Да, мы будем общаться, мы сестры, но я не могу слышать, что у нас тут фашисты и хунта, тебе голову заморочили! Пока ты смотришь русское телевидение, ты так и будешь жить как зомби!» - кричит ей сестра в ответ. – «Подожди, так я не поняла – мы все-таки поссорились или как?!» - «Я с тобой не ссорилась, но ты зомби!» Примирятся ли они когда-нибудь? Возможно. Но обе понимают, что годы несутся, сжирая время и ошмётки той далекой прекрасной беспечности, когда никто и слыхом не слыхивал ни про «фашистов-бандеровцев», ни про зомбоящики. И можно не успеть на этом свете сказать близкому человеку ещё раз, что любишь и всё прощаешь. И от того, что понимаешь это, – ещё больнее.
Точно и не настырно, без закадрового текста, без собственных ремарок и дополнительных уловок фиксирует режиссёр бездонную разницу двух миров. Вот Львов. Кафе. В окне – маленькая новогодняя елочка. За столиком – две девушки, болтающие о маникюре, об университете, о молодых людях, которых забрали в армию. А за окном – траурный кортеж. Хоронят бойцов АТО. Это сочетание хрупкой красоты, жажды жизни, молодости и – смерти в шаге от этой жизни – оно кажется невозможным. Но оно, как это часто бывает в жизни, не только возможно, но порой и обязательно. На войне не бывает жизни без смерти. Когда идет война, всякая смерть – залог чьей-то жизни. И как меняется интонация фильма, когда в кадре – Донецк! Ничего особенного – просто камера выхватывает лица охранников господина Захарченко. Это лица людей, решивших раз и навсегда записать себя в звероподобных героев, потому что ни на что другое они уже не способны.
В отличие от «ополченцев», лица крымчан светлы и радостны. До того светлы, что ты, плюнув на здравый смысл и на собственные убеждения, готов чуть ли не порадоваться за них. Но через минуту эти люди открывают рот – и твои гуманные потуги сходят на нет. Как они в одночасье научились говорить штампами российского ТВ?! Фантастическая способность на ходу заучить все клише пропагандистской машины и построить на них всю, буквально всю свою аргументацию! «Как хорошо, что мы наконец в России – а то ведь Украина вступит в НАТО, и что тогда мы бы делали?», «Теперь у нас и зарплаты, и пенсии нормальные будут, жить будем хорошо, как все россияне. Россия своих не бросает!», «Спасибо Путину, что вернул нас на родину!».
Но самое смешное даже не в этом. Самое смешное – это аккуратная осторожность крымчан – Крым-то наш, но кто его знает, как там дальше повернётся? Поэтому отставной севастопольский моряк с семьёй на всякий случай встречает два новых года – российский и украинский. Послушав новогоднюю «urbi et orbi” Путина, постреляв с балкона петардами и выпив бокал шампанского, бывший моряк возвращается к семейному новогоднему столу, чтобы теперь послушать новогоднее обращение Порошенко – у Украины с Россией час разницы, - выпить ещё шампанского и хором с женой и дочкой спеть украинский гимн.
Последний кадр фильма – Большой Замоскворецкий мост, уставленный портретами Бориса Немцова и заваленный цветами. И закадровый голос Манского: «После этого я уехал из России».
Грустный и обнадеживающий фильм снял опальный русский режиссер, ныне – эмигрант. Грустный – потому что, несмотря на заверения «мы одной крови, и политикам не удастся нас поссорить», пропасть между двумя частями семьи увеличивается и будет увеличиваться дальше. И наконец обнадеживающий – потому что всё-таки, как мы видим, голос здравого смысла звучит и в России. Пусть пока и негромко.