Москвовед Константин Михайлов описал 19 ужасов и прелестей парка «Зарядье»

По мнению Константина Михайлова, новое "Зарядье" невозможно оценить однозначно. И вот почему:

1. В кругу градозащитников новый парк в Зарядье принято было ругать еще до его открытия, но погуляв по нему вечером 9 сентября, я понял, что ничего плохого сказать собственно о нем не могу. Напротив, могу даже сказать хорошее. Это необычный для наших палестин артефакт, он спроектирован и построен с нездешним, скажем так, вкусом. И местами даже с изяществом.

Архитектура его, конечно, в мировом контексте совсем не нова, но для Москвы это в определенной степени новость. Не дешевая, конечно. Однако 14 миллиардов рублей оказались потрачены не только на то, чтобы москвичи развлекались в новом парке и любовались кремлевскими видами, но и на то, чтобы они смогли сделать кое-какие выводы.

2. Конечно, весь этот «природный урбанизм», все это объединение «дикого» ландшафта с «инфраструктурой междисциплинарного культурного кластера» (цитирую официальный буклет), все эти стеклянные чешуи и изгибы – не менее прекрасно смотрелись бы на ЗИЛе, в Карачарове, Хорошеве-Мневниках или в Коммунарке.

И Кремль с Красной площадью – символы Москвы и объекты Всемирного наследия ЮНЕСКО – не получили бы столь катастрофического соседства.

3. Но понятно, что на ЗИЛе и в Коммунарке никто такого строить бы не стал. Не прикольно. Не круто.

А в Зарядье круто, потому что Кремль и Красная площадь в разы повышают, скажем так, творческую и социальную капитализацию всего, что находится в их окрестностях, не говоря уж о капитализации экономической.

Новый парк в Зарядье эксплуатирует это свое катастрофическое соседство с Кремлем на всю катушку. Горки, параболический мост, видовые площадки – создатели парка отлично понимали, как использовать географию.

4. Но они не то что не понимали – они и думать не хотели о том, что несет их творение соседним московским символам.

Никак иначе не могу я расценить все эти распрекрасные и полные уверенности в собственной правоте рассуждения о поступках, которые архитектор должен совершать у стен Кремля, а не слушать тех, кто боится что-нибудь нарушить.

«Поступок» само по себе звучит в этом контексте смешно. Эти стены видели столько, что их не удивить подобными экзерцисами. Ни стеклянным фасадом филармонии, зачем-то воспроизводящим снесенную «Россию», ни прочим «хай-теком».

5. В любом городе есть святыни, есть такие места, где архитектурные «поступки» невозможны и неуместны. Как и архитектурное самомнение, самохвальство и прочие амбиции.

Если в нашем городе не осталось таких мест, значит, в нем не осталось святынь.

Ничего личного, это ведь не про архитекторов текст, а про всех нас.

6. Нет, понятно, что все зависит от шкалы ценностей и от системы координат. Грубо говоря, от того, с чем сравнивать.

Если сравнивать парк Зарядье – по градостроительной роли и принципам взаимодействия с Кремлем - с фостеровским проектом эпохи лужковского всемогущества, то он просто прекрасен.

Если сравнивать парк Зарядье с гостиницей «Россия», то он почти великолепен.

Если сравнивать парк Зарядье с проектом высотного здания сталинской эпохи - то он покажется не только гениальным, но даже и гуманистическим.

7. Можно, конечно, сравнить парк Зарядье с настоящим историческим Зарядьем – тут сравнение будет не в его пользу. Но подлинного Зарядья давно нет, и идеальным оно кажется лишь на фотографиях, и не парк Зарядье убил его.

8. На открытии парка вечером 9 сентября начальник московского Департамента культуры Александр Кибовский рассказывал, как на совещаниях у Сергея Собянина перебирались варианты разнообразного коммерческого девелопмента, пока из уст мэра не прозвучало – давайте проработаем вариант с общественным парком.

Общественное пространство – безусловно, благо, если оно не становится предметом «урбанизма» в нынешнем столичном варианте. Общественное пространство у стен Кремля – безусловно, благо, если оно не делается предметом наибанальнейшей постмодернистской игры в "контрасты" и "диалог старого и нового".

9. А в игры, увы, наши и не наши архитекторы и урбанисты играют по своим правилам.

Скромность, смирение, чувство такта, почтение к древностям – это они оставляют нам, боязливым дилетантам.

А они – профессионалы, они совершают поступки.

Их красота требует жертв.

Холмы и горы перекроют виды на храмы?

Ничего, залезайте на холм – и все увидите.

Парящий мост перерезает кремлевскую панораму?

Ничего, зато с моста панорама будет такой, какой до этого никто не видел.

В хартиях ЮНЕСКО что-то написано о негативном воздействии на восприятии памятников Всемирного наследия?

А у нас воздействие позитивное, и ЮНЕСКО нам все позволила.

10. И я даже не хочу вопрошать: а где та бумага, в которой ЮНЕСКО все позволила? И не хочу спрашивать: вот приедет миссия ЮНЕСКО и вас не одобрит – что тогда?

Бессмысленно.

Не будет ЮНЕСКО за нас охранять и сохранять наши памятники, виды и ландшафты.

Не будет ЮНЕСКО за нас бороться за наши города.

Если мы сами за них не боремся.

11. И мост, кстати, красивый, и решение смелое, хотя это, наверное, единственный в мире мост у реки, по которому нельзя перейти на другой берег.

Но решительность его создателей – не нова. Еще Никита Хрущев говорил, когда ему пытались заметить наши предшественники, что его вожделенный Дворец съездов перекроет вид на кремлевские соборы: «Ничего, будут с другой стороны смотреть!»

Вот и здесь, шестьдесят лет спустя, все то же самое. Матрица работает. Одно поколение реформаторов сменяется другим, а сумма познаний о доверенном им городе в лучшем случае остается прежней. И представления о градостроительстве в историческом окружении – в лучшем случае пятидесятилетней давности.

Не получается у них, не черпается ничего из ноосферы.

Одну панораму перерезали, ничего, другой полюбуетесь.

И нас еще благодарить будете.

12. Я, конечно, не застал, как это было при Никите Хрущеве, но московское Зарядье-2017 никто ни с кем не обсуждал вообще.

Выставка проектов – была. Жюри конкурса – было.

А вот обсуждения концепции и деталей реализованного проекта – высоты холмов, общей стилистики, высоты и очертаний отдельных зданий, расположения моста, панорам и видов, визуально-ландшафтного анализа – не припоминаю. Никакого градостроительного совета, никакой общегородской экспертной дискуссии.

А ведь это охранная зона Московского Кремля.

И это в городе, где на «Активном гражданине» голосуют за то, в какой цвет красить дверные ручки.

В общем, «как пожелаем, так и сделаем».

Как в «Вороньей слободке» Ильфа и Петрова.

13. Нет, я объективен, поэтому сейчас опять начнется позитив.

Очень хорошо и красиво сделан подземный археологический музей. Познавательно, с интерактивными экспозициями и подлинными артефактами с раскопок в Зарядье.

Он занимает примерно сто квадратных метров, насколько я мог оценить на глаз. Из почти 84 тысяч квадратных метров, которые составляет общая площадь всех объектов в парке Зарядье.

Эта пропорция очень хорошо показывает, какое значение создатели парка уделили историческому наследию и историческому значению настоящего Зарядья.

Посреди музея красуется фрагмент могучего белокаменного основания Китайгородской стены, что стояла до 1950-х годов вдоль Москворецкой набережной.

А в печуре ее, в нише с внутренней стороны, со стеклянной инновационной пластины глядит на посетителей персонаж в европейском одеянии. Как рассказывают сотрудники музея, это Петрок Малой, строитель Китай-города.

Еще они уверяют, что через несколько недель их Петрок Малой заговорит. И будет что-то рассказывать москвичам.

А пока вот молчит.

Я его понимаю.

Если бы я был Петрок Малой, у меня тоже не было бы слов.

14. Парк «Зарядье» нам преподносят теперь как «новый символ Москвы и России».

И никто не спрашивает, с какой это стати Москве и России понадобились новые символы.

Или с какой, например, стати Петербург будет символизировать теперь не шпиль Петропавловки, а «Лахта-центр», еще не достроенный, но уже внедрившийся в городские панорамы.

Кто, собственно, решил, что такие символы достойны соседствовать с проверенными веками символами национальными?

Когда я уже уходил из Зарядья вечером 9 сентября, со сцены доносилась очередная прочувствованная речь: в Москве появился объект новой первоклассной архитектуры, а если вы этого не понимаете, то потом поймете…

15. Я не хочу ни в чем винить американских проектировщиков и их российских партнеров. Они профессионалы, и у них хорошее портфолио.

Но меня не оставляет ощущение, что к созданию парка в Зарядье они отнеслись как к реновации заброшенной промзоны, как к возвращению к жизни обычного пустыря, заваленного железобетонными обломками.

А все смыслы, вся многовековая история места, вся его роль в городских панорамах и пейзажах, все визуальные взаимоотношения с Кремлем и Замоскворечьем – оказались на приложенной к проекту исторической справкой. Оказались пропущены мимо ушей и мимо глаз.

Они смотрели на Зарядье – и видели безобразный пустырь, видели Tabula rasa.

То есть смотрели – и не видели.

16. Впрочем, давайте спросим себя, каковы альтернативы.

Вот, например, сто лет назад, когда никому в страшном сне не могло привидеться, что район у стен Кремля будут проектировать архитекторы из Северо-Американских Соединенных Штатов, у России был национальный стиль в архитектуре.

И произведения этого стиля было не стыдно видеть рядом с национальными символами.

Этот стиль называют и «русским», и «неорусским» - чтобы не путаться в определениях, проще назвать несколько фамилий. Шехтель. Щусев. Покровский. Кричинский. Васнецов. Малютин.

Этот стиль был вариативен и разнообразен. Он был смел – и вполне практичен, он позволял заказчикам получать все, что они желали – от храмов и музеев до вокзалов и банков. Этими зданиями мы в России до сих пор пользуемся и восхищаемся.

Есть ли у нас сегодня в России что-либо подобное – по классу и художественному совершенству?

Ответ на этот вопрос – одновременно и ответ на вопрос о том, почему у стен Кремля в 2017 году вырастают объекты новой первоклассной архитектуры.

17. Покойный историк русской культуры Александр Михайлович Панченко сформулировал в одной из книг («Русская культура в канун петровских реформ») крайне важный тезис. Старинная русская культура вовсе не была косной, застывшей, не способной к обновлению. Но в старинной русской культуре, писал Панченко, обновление – «это не «новаторство», не преодоление традиции, не разрыв с нею». Это движение, направленное к идеалу, который находится в вечности, «это попытка приблизиться к идеалу».

Национальный стиль русской культуры начала ХХ века был именно такой попыткой.

18. В нынешней русской культуре мы наблюдаем, увы, настойчивые поиски иных идеалов. В архитектуре и градостроительстве это заканчивается тем, что высшей доблестью культурных и административных менеджеров считается заманить в Москву и Петербург мастеров калибра Фостера и других представителей «первоклассной архитектуры». Или хотя бы их последователей. Или хотя бы их эпигонов.

Чтобы в Москве и Петербурге все стало наконец на уровне «высших мировых стандартов», по-настоящему, «как у больших». Ради этого ведь не жаль ни Кремля, ни Зарядья, ни «небесной линии».

19. На самом деле эта тяга к внедрению в московскую почву мировых архитектурных саженцев – проявление глубочайшего провинциализма. Потому что современная архитектура, как осетрина, бывает только первой свежести. И только на своем месте.

А нам – на десятилетия - остается в результате «Пикник на обочине», столь пророчески описанный Стругацкими и нарисованный Тарковским в «Сталкере». Аномальная зона, где совершил однажды техническую посадку звездолет передовой архитектурной и ландшафтной мысли.

В которой сбываются такие желания, что их авторам – когда проходит эйфория - делается страшно.