- Вы не раз заявляли в публичном пространстве, что являетесь пацифистом. Что вы вкладываете в многомерное понятие пацифизма?
- Можно сказать, что пацифизм - это синоним гуманизма, а еще лучше - человеколюбия, человекосбережения… Я часто слышу речи так называемых «государственников», они шаманят и заклинают, твердят о «государственном интересе», ради которого нужно жертвовать частной жизнью, детьми, затягивать пояса и т.д. Но государство существует, чтобы в стране были мир и сотрудничество, его задача сглаживать противоречия, которые, естественно, есть всегда, а не провоцировать вражду и конфликты в режиме нон-стоп.
После бесславного завершения советского проекта, оказавшегося на поверку не футуристической утопией, а регрессией в самую дремучую архаику с использованием рабского труда, уничтожением или изгнанием инакомыслящих и просто мыслящих людей, способных адекватно оценивать ситуацию, в России началась эпоха «подросткового» индивидуализма, на грани нарциссизма. Это ни плохо, ни хорошо – это неизбежный этап взросления. Но модель управления осталась прежней, порочной – ведь именно советская элита с её практикой постоянного насилия над экономикой и здравым смыслом довела страну до распада, а не коварные марсиане и не войска НАТО. Зачем же испытывать судьбу ещё раз?
Но есть одна нерешенная проблема. В 91-м произошло радикальное изменение экономической и политической парадигмы, но не случилось главного, что делает революцию революцией – смены элит. Очевидно, у нас произошла революция сверху, во многом спланированная её бенефициарами: партийной номенклатурой, сотрудниками спецслужб, теми, кто считал себя хозяевами страны. Поэтому «незрелое» и прекраснодушное население очень быстро лишили политической субъектности, отстранили от принятия важнейших решений. Начальство лучше знает – не потому что оно умнее или компетентнее, а потому что на нем благодать и погоны.
Силовая бюрократия видит общество как казарму, где приказы не обсуждаются, а отчёт офицеров перед рядовым составом, в принципе, невозможен – иначе беда, армии конец.
Но общество постоянно усложняется, ему для нормального развития необходима свобода – мыслить, творить, выбирать. Именно в этой точке интересы «новых дворян» (милое самоназвание) и рядовых граждан трагически расходятся. Само собой, в атмосфере страха большинство выбирает тактику таракана – впадает в каталепсию и ждет, когда колесо истории как-нибудь само провернется. Людей, чьи родные весь ХХ век безвинно погибали в концлагерях и на полях сражений, язык не поворачивается упрекать в излишней адаптивности – они-то знают, что молох советской власти никого не щадил.
Солидарности в обществе нет, но не потому, что у нас народ какой-то особенно испорченный – просто в одиночку легче выжить, спрятаться от хищного государства в норку частной жизни. Но какова перспектива? Есть ли будущее у такого анти-государства?
По-моему, сейчас это главная опасность – раскол в обществе пошел по многим направлениям: тут и война, и религия, и социальное неравенство, и национальный вопрос, и гендерная революция. Люди войны и люди церкви, архаики, все, кто настроен патриархально – их раздражает женская эмансипация, ЛГБТ сообщество, их много что раздражает. И в каком-то смысле это их частное дело. Но, приватизировав государство, они открыто шельмуют права и свободы, закрепленные в Конституции. Они ссылаются на неписаные понятия, скрепы, традиции, то есть утверждают свою корпоративную культуру как единственно возможную. Это и есть тоталитарное мышление.
Разруха опять в головах. Любые меньшинства в их восприятии враждебны государству. Хотя сами они, члены правящей корпорации, тоже меньшинство (65% национального богатства принадлежат 0,1% россиян), причем меньшинство ретроградное, ненавидящее современность. Ненависть к Западу – это эвфемизм, они ненавидят именно современность со всей её неудобной сложностью, надеются убежать от неё в прошлое, как коммунисты убегали в будущее. Их оптика морально устарела: общество модерна состоит из множества меньшинств, и число этих уникальных миров будет только расти. Никакой усредненной серой массы в 21-ом веке не будет, новой экономике нужны свободные люди – роботы в ней уже есть. Значит, о казарме, о полицейской дисциплине лучше поскорее забыть как об опасном заблуждении – с этими инструментами в новую эпоху не пускают. В этом смысле пацифизм можно назвать и синонимом (или условием) прогресса как такового.
- Насколько далеко, с вашей точки зрения, зашла на наших глазах милитаризация сознания (именно на примере нашей страны, и, в частности, в российской культуре) и какими последствиями это уже отражается на обществе?
- Гарнизонное сознание всегда было базовой идеологией советского проекта. И, разумеется, универсальным инструментом управления – без агрессивной мобилизации, хотя бы и фэйковой, было бы очень сложно управлять неоднородным обществом.
Страх и постоянная тревога, неопределенность будущего делают человека покладистым, политически пассивным. Если завтра атомная война, стоит ли беспокоиться о таких пустяках, как качество жизни? Всё, что делают российские СМИ сегодня – это старая проверенная рецептура.
Другой вопрос – что будет потом? Допустим, большинство поверило: кругом враги и предатели, мы живем в осажденной крепости, поэтому у нас неэффективная экономика и ненасытный военно-промышленный комплекс, сжигающий огромные ресурсы. Сможет ли это запуганное, пассивное большинство адекватно действовать на исторической сцене, сможет ли стать субъектом модернизации, осуществить переход к высоким технологиям? Сомневаюсь.
А, между тем, технологическая революция происходит прямо сейчас, на проклятом Западе. Например, автомобиль превращается в компьютер, становится беспилотным, заряжается от розетки, перестает быть предметом роскоши. Возможно, через считанные годы потребность в личном транспорте отпадёт, и количество машин на дорогах уменьшится на 80%. И таких революционных изменений ожидается немало. Робототехника создает абсолютно новые условия, когда главная проблема – не как заработать на хлеб, а как структурировать время, чем занять миллионы людей, не знающих, что смысл жизни в раскрытии своего личного творческого потенциала.
Обратите внимание: убийство человека и, вообще, любая жестокость, насилие на экране не вызывают вопросов – ни у публики, ни у чиновников Министерства культуры, ни у тех, кто программирует телевидение. Насилие воспринимается как бытовая норма, а вот эротика, обнаженное тело – шокируют, оскорбляют чувства, вызывают ассоциации с чем-то постыдно-запретным. Боюсь, что христианская традиция аскезы не имеет к этому сюжету никакого отношения – это садомазохистский комплекс, впитанный народом сначала в крепостном рабстве, а потом в советском.
Культура могла бы снять этот невроз, вылечить наследственную травму, могла бы стать для общества врачом-психотерапевтом – ведь культура для того и существует, чтобы расколдовывать табу (в отличие от культа, который их создает). Но и тут мы попадаем в ловушку знакомой антитезы – свобода-несвобода. На поле культуры успешно действуют свободные люди, рабы – в лучшем случае развлекают. Свобода полезна для общества, а несвобода – для силового менеджмента, для так называемого премиального класса.
Любое общество пластично, человек пластичен, его нетрудно переманить на «тёмную сторону силы», именно поэтому нужно осторожно обращаться с такими инструментами, как пропаганда насилия и ненависти. Но люди войны думают иначе, для них разговоры о «радиоактивном пепле» всего лишь часть информационной войны. Поэтому в политическом руководстве не должно быть тех, кто привык работать вне правового поля. Кстати, то же самое могу сказать про работников искусства: мы - беспринципные хамелеоны, плюс легкость в мыслях необыкновенная, – нам нельзя идти в политику.
- Вы же пять лет назад «пошли в политику», став членом Координационного Совета оппозиции. И что из этого вышло?
- Я не собирался менять профессию, политика – это не мой «путь сердца», но, чувствуя, что страна проходит точку бифуркации, я хотел по мере моих скромных сил помочь переменам к лучшему. А без реальной оппозиции, без широкой общественной дискуссии, без восстановления обратной связи между всеми стратами, эти перемены невозможны. К сожалению, Координационный Совет не понял своей роли, своей ответственности перед историей – энергия вылилась в бесконечное обсуждение регламента. Смотреть на это было грустно…
- …И сегодня вы - «режиссер-диссидент», от которого директора театров бегут как черти от ладана?
- Этот вопрос лучше задать чиновникам или директорам театров. Я на эту тему могу только фантазировать: кто там кому звонит или распространяет списки «диссидентов». Но я, конечно, обратил внимание на то гробовое молчание, которым СМИ встретили мои недавние театральные работы – «Вишнёвый сад» в Театре им. Пушкина и «Безумный день» в Театре им. Вахтангова. Раньше, по крайней мере, энергично ругали. С фильмами - та же история. После пресс-конференции на «Киношоке», где было два десятка критиков и журналистов – ни одной статьи… Я не исключаю, что мои работы перестали будить мысль, провоцировать дискуссию, возможно, они недостаточно интересны, поэтому и говорить тут не о чем. Такое ощущение, что пространство обложено старой ватой и больше не резонирует.
- Ну почему же не резонирует? Многие прототипы фильма про Муму на вас обиделись…
- Обиделись? Ничего про это не слышал. Тем более, герои фильма – собирательные образы. А если обиделись, то могу заметить, что крайности сходятся, диалектика работает назло энтропии. Думаю, если не доблесть, то главная родовая черта интеллигенции – это её способность к самоиронии. Именно это отличает нас от наших оппонентов (хотел сказать «партнёров»), которые при всей их готовности играть в шпионские игры плохо понимают игровую природу политики. В политических вопросах они смертельно серьезны и готовы буквально на всё. Наш фильм – ни в коем случае не инвектива против «несогласных» и не пародия, хотя самоирония в нём, конечно, есть. Надеюсь, не слишком ядовитая. Мы решили взглянуть на мир глазами нашей героини – Иры Ерошиной. Она инфантильна, аморальна, плохо образована, представления о реальности у неё совершенно фантастические. То есть это тот самый «сырой материал», с которым успешно работают отечественные демиурги. Естественно, этот субъективный взгляд героини сильно деформирует пейзаж, искажает перспективу, но разве такая деформация не типичный случай сегодня?
- Вы, конечно, следили за конфликтом деятелей культуры с министром культуры. Что вы думаете по этому поводу? И нужно ли вообще получать бюджетные дотации «на культуру»?
- Если говорить в более широком аспекте, то наше спасение – в прямой демократии. Граждане сами должны определять, куда пойдут их налоги. Бюрократы управляют эгоистично, в интересах клана, корпорации, узкой группы лиц. Бюрократия диктует политическую повестку дня, которая многих не устраивает и даже вызывает гнев. Но общество терпит, пока система не вошла в зону турбулентности. Причина этого долготерпения банальна: бюрократия распоряжается нашими деньгами, деньгами налогоплательщиков. «Кто девушку танцует, тот и заказывает музыку» - вот их кастовая логика. Господин Мединский говорит об этом без тени смущения или сомнения. Хотя он не достаёт деньги из своего кармана, и мы это вроде бы понимаем, и он это понимает, а всё равно говорит. Потому что самообман – это символ веры бюрократа. Именно монополия на ресурсы (точнее, на их распределение) – источник лоббизма, коррупции и, главное, непомерно раздутого самомнения государственных чиновников.
Пусть человек сам решает, на что он готов (или не готов) потратить свои налоги и в каких пропорциях. Допустим, в моем случае декларация выглядит так: образование – 20%, культура – 20%, здравоохранение – 30%, коммунальное хозяйство, экология – 20%, безопасность, военные расходы – 9%, государственный аппарат – 1%. Естественно, другие люди будут иметь иные приоритеты, но Гаусова кривая все равно покажет объективный результат.
В США есть мощная киноиндустрия – бизнес сам себя финансирует. Есть успешные компании, типа HBO, которые работают для кабельного ТВ и интернета, они делают первоклассные сериалы. Есть независимые от государства фонды поддержки искусства. Во Франции есть налог для кинопрокатчиков – с его помощью формируется Фонд национального кино. В Канаде – система государственных грантов. Наверное, в каком-то идеальном мире все эти подходы могут сочетаться и дополнять друг друга. Проблема в том, что в РФ нет настоящего капитализма, нет конкуренции, рынок деформирован коррупцией и вмешательством государства в любое мало-мальски живое дело. Он деформирован до такой степени, что киноиндустрия не может развиваться. Талантливые люди есть, и деньги пока ещё есть, да только они все реже встречаются.
- Вы недавно говорили о реальных возможностях, в целях удержания элементарной площадки творческой свободы, работы в формате интернет-телевидения. Насколько такие проекты могли бы стать, по вашим оценкам, коммерчески состоятельными? Или это – только мечты?
- Нет, это, конечно, не мечты. Хотя из мечты, из умозрения, в итоге, всё и рождается: научные открытия, новые технологии и даже произведения искусства. Иногда стоит безответственно помечтать. Во всем мире растут интернет-продажи всех видов продукции. Торговые центры (молы) постепенно уходят в прошлое. Из цепочки выпадают лишние звенья – исчезает нужда в посредниках. Программирование своей персональной программы передач – это уже реальность. Самое главное: в интернете существует обратная связь с клиентом, это позволяет сделать продажи сериалов и кинофильмов более целенаправленными и обойтись без громоздкого маркетинга. Сеть - это огромный рынок. Он ещё не вполне оформился, не все понятно с формами монетизации, но я не сомневаюсь, что будущее именно за интернетом.
Цифровая революция в разы удешевила инструменты, она позволила кинематографистам иметь качественную картинку за сравнительно небольшие деньги, но она не может сделать киноязык более изощренным, не может сделать несвободного человека (актера, режиссера, сценариста) свободным. По-моему, сейчас правильная стратегия для российского кино: заниматься экспериментом, искать свой уникальный киноязык, не гнаться за Голливудом – всё равно не догоним.
- Аллегорический уход в классику, когда через вечные тексты хоть как-то реально проникать сценическими способами в современность, - не превращается ли и он в прогулки по тонкому льду? Ваша история трехлетней давности с «Ричардом III» в Вахтанговском театре, когда вам был дан намёк, что даже «наш Уильям» Шекспир в вашем преломлении – не ко двору, - не тому ли подтверждение? После этого просто чудесным выглядит свершившийся факт постановки бесцензурного варианта «Трибунала» Войновича в маленьком театре «Кураж». Каких-либо сюрпризов «свыше» до и после премьеры этого спектакля не было?
- С «Трибуналом» были кое-какие мелкие «неприятности», но в целом всё прошло гладко, грех жаловаться. Что касается классики, аллюзий, эзопова языка – тут ситуация непростая… За последние несколько лет очень изменилась театральная аудитория: ушло поколение завзятых театралов, в разы выросла эмиграция, интеллигенция обнищала – не все могут себе позволить потратить три тысячи рублей и более на театральные билеты. Через два-три премьерных спектакля зал-тысячник заполняется зрителями, которым легче понимать и принимать классику. По крайней мере, они без труда считывают первый, сюжетный слой спектакля. Слой метафорический они могут интуитивно чувствовать или не чувствовать – это уже неважно, всё равно им есть за чем следить. Модернистская драматургия без нарратива на больших площадках практически не выживает. Современная российская драматургия социального беспокойства с её прямым высказыванием – тоже неуместна. Мелкая буржуазия и чиновники – это сегодня основная часть столичной публики. Последние пятнадцать лет над их сознанием энергично работали специалисты, естественно, оно деградировало, опростилось. Это и есть цена манипуляции. Вы хотите сделать население управляемым с помощью пропаганды в СМИ, кормите его ТВ эрзацами, примитивными сериалами? Нет проблем, но тогда забудьте про интенсивную экономику, про культуру мирового уровня, прорывные открытия в науке. В этом смысле театр – отменный измерительный прибор, он фиксирует изменения в атмосфере не хуже, чем Левада-центр.
Атаки тех или иных деятелей, чиновников и их подпевал, на якобы «возмутительные» интерпретации классики – это явление из того же ряда. Просто товарищи не в курсе, что они говорят прозой, что живой театр не иллюстрирует пьесу, что режиссура – это, собственно, и есть искусство интерпретации. Что формализм (полая, бессодержательная форма) не обязательно выглядит странно – он бывает вполне реалистическим.
Я люблю работать с классическими текстами – они открывают дверь в таинственное пространство, где живёт русская Психея. Пушкин, Гоголь, Чехов, Островский, Тургенев – для отечественной культуры это не просто авторы, это наша национальная мифология, это как греческие мифы для европейцев. Русские переводы Шекспира – это особая статья. Тут есть интересный парадокс: русского Шекспира не нужно адаптировать – он современен, его герои говорят на языке, который легко понимает любой лавочник.
- Александр Сокуров недвусмысленно настаивает на том, что в сегодняшних условиях дорожащим своим лицом «нужно не ждать подачи и уезжать отсюда». Вы, кому не привыкать жить и работать «там», разделяете такую точку зрения?
- Трудный вопрос и трудно давать советы. Всё очень индивидуально. Например, для актёра эмиграция означает потерю профессии. Для композитора, музыканта, художника, писателя – не самый плохой выбор. Чистая совесть – одно из ключевых условий сохранения дара. Хотя не устаю повторять – эмигрантский хлеб это горький хлеб, жить внутри чужой культуры увлекательно, это мощный экзистенциальный опыт, но это чудовищный стресс, ощущение своей неадекватности. Для режиссера драматического театра эмиграция – кислый вариант, потому что настоящий современный театр сродни поэзии – по уровню сложности художественного языка. На одних универсальных кодах, темах, сюжетах далеко не уедешь – нужно глубоко понимать культуру, в которой работаешь. То же самое могу сказать про кинорежиссуру, хотя эта профессия стала более пластична, универсальна - благодаря глобализации. Для талантливого оперного режиссера или актера музыкального театра «там» всегда найдется работа. Ну, и так далее.
- Вы по своей «закваске» – человек театра, и дело тут, конечно, не в наличии диплома ГИТИСа. Несмотря на то, что многое в нынешнем театре вам приходится ругать, тем не менее, что из последних постановок ваших коллег в Москве, Петербурге, других городах вам запомнилось, понравилось?
- Я большой поклонник театра Дмитрия Крымова. Синтез драматического театра и перформативного искусства – это прекрасно. Мне вообще нравятся кентаврические формы. Например, театр Константина Богомолова – телевидение в гостях у театра.
СПРАВКА "НИ" (взята из "Википедии")
Владимир Мирзоев выпустил три книги в издательстве «НЛО»:
Московский театр "Кураж"