Мне исполнился один день, когда у Белого дома строились баррикады. Мне исполнилось два дня, когда на пересечении Садового кольца с Новым Арбатом погибли Дмитрий Комарь, Владимир Усов и Илья Кричевский. Мне исполнилось три дня, когда переворот была окончен.
Я с детства знала, что такое путч. Об этом в каждый год рассказывали по телевизору в мой день рождения: сначала «Куклы», потом – Хрюн и Степан из программы «Тушите свет». Дедушка слушал радиостанции «Свобода» и «Эхо Москвы», и приемник тихо шелестел что-то про «возврат к тоталитарному строю».
А через несколько дней всегда была годовщина акции на Красной площади: в 1968 году семеро смелых вышли «За вашу и нашу свободу» и поплатились за это своей свободой. И умные голоса дикторов выражали надежду, что свобода слова будет в России всегда.
Еще по радио читали Солженицына – о том, как людей по лживым доносам бросали в тюрьму, как избивали на следствии, как отправляли на Колыму, а от семьи осужденного отворачивались все друзья, боясь попасть в черный воронок. И дедушка спрашивал бабушку: «Помнишь, из твоего дома ночью скрипача увезли, как его звали?». А бабушка не помнила, но точно знала, что он не вернулся.
А еще были акции в честь годовщины многотысячного митинга у Белого дома, и их показывали по телевизору. Много говорили про права человека, демократию и свободу слова.
Памятные митинги все еще проходят, там всё ещё говорят и про демократию, и про свободу слова. Но по телевизору их больше не покажут, а повзрослевшие защитники Белого дом в недоумении: «Неужели мы потеряли то, за что боролись?»
И кажется, что так и есть, потому что над каждым несогласным сейчас занесен дамоклов меч, а о правах человека никто и не заикнется. Потому что адвокатов выгоняют с телешоу и запрещают выезд за границу.
Потому что журналистов избивают за расследования, а наблюдателей на выборах – за попытки предотвратить фальсификации. Потому что митинги разгоняют, недовольных задерживают, а мой муж так и вообще сидит в тюрьме за четыре плаката. Потому что старые друзья уже не звонят, опасаясь прослыть «оппозицией», а новые – всё больше из тех, кто сами отмотали срок.
Мы живем, понимая, что железный занавес опускается снова. Но мы помним, как двадцать пять лет назад наши родители без страха вышли на улицы, чтобы нам не было за них стыдно. И теперь мы должны жить без страха, чтобы им не было стыдно за нас.