Воск Кранахов

К Лукасу Кранаху Старшему и его сыну Лукасу Кранаху Младшему, которые на протяжения столетия – фактически весь XVI век – считались одними из главных художников Саксонии, у критически настроенных искусствоведов есть две претензии. Первая художественного порядка, а другая – чисто житейского. Хотя обе лежат в одной плоскости – слишком уж семейство Кранахов предприимчиво для служителей высокого искусства.

В картинах и гравюрах основателя мастерской находят постоянные заимствования у Дюрера или нидерландских мастеров. Его обвиняют в тиражировании мотивов (Кранах Старший навострился писать по шаблону несколько портретов с одного человека, который ему лишь раз попозировал), в недостаточной проработке образов и, как следствие, в халтуре (показатель последнего – неумение писать руки). Ему даже ставят в упрек идейную неразборчивость: он с одинаковым энтузиазмом панибратствовал и с венскими гуманистами, и с протестантом Мартином Лютером, и с его католическими противниками (князьями и епископами), создавая картины с их любимыми символами. Наконец, отец и сын Кранахи постоянно заседали в городском совете Виттенберга (то есть вовсю использовали «властный ресурс»), распоряжались большим количеством недвижимости и эксплуатировали подмастерьев. Иными словами, эдакие арт-олигархи, для которых успех стоял превыше всего.

Впрочем, в противовес этим обвинениям в потакании заказчикам и тиражности имеются веские аргументы в пользу Кранахов, которые подтверждает и выставка в Пушкинском музее. Лукасу Кранаху Старшему, как и Дюреру, был свойственен ренессансный вкус к смелому эксперименту. Вот знаменитая «Венера и Амур» (1509 год, из Эрмитажа) – мало того, что новаторская вещь в плане светской живописи (у более осторожного художника тут должна быть Ева), так еще и безусловный шедевр в изображении обнаженного тела – эту немецкую Венеру резонно сравнивают с нераскрывшимся бутоном.

«Этот художник изображает людей так, что они как бы продолжают жить и все их узнают. Вот наивысшая похвала, и достается она лишь немногим из смертных», – писал о Кранахе восторженный современник. Было даже такое выражение – cera Lucae («воск Лукаса»), которое обозначало умение быстро и четко схватить черты портретируемого, запечатлеть сходство. Поэтому стоит открыть любую энциклопедию Возрождения, и добрая половина великих немецких деятелей эпохи предстанет в кранаховских «фотографиях». Что уж говорить о лютеранстве – всякий, кто пытается понять, с какими лозунгами Лютер восставал против папы римского, обязательно изучит картину или гравюру Кранаха Старшего. Грех осуждать в живописце трудолюбие и живой интерес к литературе. В конце концов, Кранах воплощал истинный идеал художника Ренессанса – именно изобразительное искусство концентрирует в себе все эпохальные идеи, смыслы, чувства и научные истины (на этом особенно настаивал Леонардо да Винчи).

Так или иначе, выставка в ГМИИ дает большой простор для изучения и оценки творений Кранахов. Ее главная заслуга – картины, привезенные из всех российских хранилищ, из Берлина, Будапешта и, конечно, из замка Фриденштайн в Готе. То есть вполне серьезное представительство. Экспозиция академична, без особой интриги или парадоксов (западный куратор их обязательно бы придумал). Но в этом тоже есть свое достоинство – в Пушкинском пока еще продолжаются традиции скрупулезного изучения Ренессанса. А всякого рода интригующие факты и споры остаются критикам. Пусть они будоражат воображение будущих зрителей, которые и без того (как показывают очереди) тянутся к классике.