Народный артист СССР Зураб Соткилава

– Зураб Лаврентьевич, говорят, что вы давно не бывали в Абхазии и Грузии. В это не верится: широко известна преданность кавказского человека своим корням…

– Я скучаю по родине, по местам моего детства, но так сложилось, что 300 тысяч моих соотечественников в свое время выгнали из Абхазии и не пускают обратно. И если я туда поеду, представители моей нации, из тех, кого выгнали, меня не поймут –скажут: «Пусть Соткилава сделает так, чтобы и нас тоже пустили». Но я не в силах этого сделать, от меня это не зависит. И чтобы никого не обидеть, ни в Грузию, ни в Абхазию я не еду. Международные конфликты – это все звенья одной цепи. Мне порой кажется, что человечество не умнеет, а, наоборот, глупеет. Причин много, но одна из них, безусловно, в том, что заметно снизилась роль просвещения. Я по студентам сужу: как мало они читают! Интернет, гаджеты свели поиск информации к нажатию одной кнопки. Наверное, это хорошо, но нарушается системность мышления. Конечно, «Анну Каренину» можно пересказать и языком комикса, но суть классического произведения от этого потеряется. Дело ведь не столько в сюжете, сколько в тех чувствах, которые переживает читатель. А их ни один комикс передать не сможет…

– Вы уже сорок лет преподаете в Консерватории, сильно ли изменился за это время вуз?

– Многое изменилось. Когда в 1976 году меня в числе других солистов Большого театра – Владимира Атлантова, Тамары Милашкиной, Юрия Мазурока, Евгения Нестеренко и Елены Образцовой – пригласили в Московскую консерваторию, это было потрясающее время. Какие талантливые, творческие люди! Правда, они ушли, и в итоге остался я один. А потом и меня выгнали... Но вот я снова здесь и с сожалением вижу, что многое изменилось не к лучшему. И самое обидное, что хорошие талантливые ребята не могут здесь заниматься, поскольку бюджетных мест мало, а на платном отделении нужно заплатить 600 тысяч рублей, что под силу далеко не всем. Впрочем, это не вина консерватории: это по-прежнему звенья единой цепи. Сейчас такая ситуация во всей системе образования.

– Самое печальное, что за этими финансовыми обстоятельствами стоят судьбы людей, желающих учиться…

– У меня под контролем был потрясающий мальчик из Самары, который хотел перевестись в Москву. Но когда ему сказали, сколько нужно заплатить, он переводиться не стал. И этим летом тоже были два замечательных тенора, но они ушли туда, где можно учиться бесплатно. Жаль, что такая высокая плата отбрасывает талантливых ребят. Но я все равно люблю Консерваторию. Это моя жизнь. А мои студенты – это мои дети. Когда я с ними, мне кажется, я такой же молодой, как они.

– Не чувствуете усталости? Ведь воспитать оперного певца – это титанический труд.

– Моя преподавательская деятельность доставляет мне удовольствие. Хотя, безусловно, это огромная ответственность, потому что я должен дать человеку специальность, которая определит его дальнейшую жизнь. Именно поэтому в моей практике были случаи, когда я отказывался брать ученика и говорил, что ему не стоит заниматься вокалом. Они, конечно, обижаются, ведь каждый считает себя гением. А действительно состоявшиеся артисты, которые поют во всех театрах мира, никогда не обидятся на критику, поскольку всё про себя знают. Я занимаюсь с вокалистами, обладающими разным тембром, но больше всех люблю теноров, потому что это самый трудный голос. К тому же хороших теноров сейчас мало. Даже Большой театр тенорами не может похвастаться: они наперечет. Сегодня любой крупный российский театр, вместо того чтобы растить своих солистов, приглашает певцов со стороны, которых даже не слышно из зрительного зала. Однажды я сказал директору одного такого театра: «Как можно ставить «Кармен», если у вас в труппе нет ни Хозе, ни Кармен, ни Эскамильо?» Может, эти певцы в других залах хорошо звучат. Но у вас огромное пространство. Здесь нужен артист не только с голосом, но и с полетным звуком».

– Полетный звук – это что значит?

– Это когда голос певца летит в зал без нажима. Причем голос не обязательно должен быть мощным. Вот, например, выдающийся баритон Юрий Мазурок. Голос у него был небольшой, но певец никогда его не форсировал, давал звука ровно столько, сколько нужно, чтобы этот голос летел и заполнял зрительный зал. Сейчас таких мало, а между тем оперный певец должен петь сам. Микрофон – это для эстрады, там он просто спасает певцов, которые, к сожалению, в большинстве своем не имеют музыкального образования. Я вообще был потрясен тем, что многие эстрадные певцы не могут спеть целиком всю фразу. Они поют буквально по две ноты, а потом все это склеивают. Но зато у них целая армия поклонников, поскольку главное не талант, а раскрутка…

– У оперных певцов тоже всегда были поклонники и даже фанатки. Достаточно вспомнить враждующих между собою «лемешисток» и «козловитянок». А у вас были такие оголтелые почитатели?

– Поклонники были и есть до сих пор. Но в оперном мире все держится в интеллигентных рамках. Приходят в театр, ждут с цветами после выступления. Хотя помню, когда пел в Глазго, поклонники подхватили меня и таскали на руках, да так рьяно, что порвали мне брюки. Но такое может быть только на концертах, в серьезных залах такого не бывает.

– Думали в юности, что однажды станете всемирно известным певцом?

– Я никогда не был мечтателем. Никогда не задумывался о том, что будет. Мне нравилось тренироваться – я тренировался. Мне нравилось играть в футбол – я играл. Сначала за юношескую сборную, затем за взрослую. В 16 лет меня взяли в тбилисское «Динамо». Потом я стал капитаном сборной Грузии, и мы выиграли чемпионат Советского Союза. И я горжусь этим чемпионским званием. Никогда не предполагал, что буду петь в опере. Но так случилось, что стал петь. Не думал, что меня возьмут в Тбилисский театр оперы и балета и не мечтал, что буду петь в Большом театре. Но все это произошло. Правда, одна мечта у меня все-таки была – петь так, как поют мои любимые певцы, записи которых я слушал в юности. Это, конечно, Беньямино Джильи, которому я подражал. Но таких, как он, не будет никогда. Это явление природы. Раз случилось – и всё. А как непревзойденно он пел в операх Верди...

Полную версию интервью читайте в мартовском номере журнала «Театрал».

СПРАВКА «НИ»