Posted 15 февраля 2016,, 21:00

Published 15 февраля 2016,, 21:00

Modified 8 марта, 03:05

Updated 8 марта, 03:05

Чехов экстерном

Чехов экстерном

15 февраля 2016, 21:00
Новый спектакль в театре МОСТ экспрессом проносится по хрестоматийным пьесам «Чайка», «Три сестры» и «Вишневый сад», представляя динамичную лайт-версию самого «скучного» русского драматурга.

Когда Станиславский признавался Чехову в письме, что «плакал, как женщина, хотел, но не мог сдержаться» над его «Вишневым садом», то уже предугадывал ответ самого автора: «Позвольте, да ведь это же фарс…» Режиссер Георгий Долмазян в этом эмоциональном споре остался явно на стороне драматурга. Лихо перемешав действующих лиц трех самых известных пьес, он представил Чехова, как балагура с искрометным и всепроникающим чувством юмора.

Не прибегая ни к каким изыскам грима, актеры создают шаржи на своих героев. Актриса Юлия Вергун наделяет Аркадину мимикой вредной старушки Шапокляк, маскирующей всю досаду и ревность к Нине под не сходящей с лица иронической ухмылкой. Комическое обаяние Вергун напрочь сбивает всякую спесь и пошлость с образа молодящейся Аркадиной. Она с трудом скрывает одышку, прыгая через скакалку, но победоносно топит в ведре с водой голову Тригорина, сдавшегося под ее напором. Трагические надрывы, сцены-признания, объяснения этих шаржированных нелепых людей непременно заканчиваются хохотом зрителей.

Долмазян устраняет трагизм на уровне «днк» чеховских пьес. Никто не кричит «в Москву, в Москву», не ломает рук от слов «душа моя, как дорогой рояль…», не виснет в истерике на шее Вершинина. Сестры, кстати, обходятся вовсе без него. Тем более что Маша – одна на две пьесы. Только она успевает ответить на вопрос Медведенко про свои черные одежды (это единственная хрестоматийная реплика, которую оставляет режиссер), как тут же переходит в диалог к Ирине и Ольге Прозоровым. В пьесе, где нет Вершинина, Маша с самого начала обречена на «траур по своей жизни».

По признанию самого режиссера, список действующих лиц сложился стихийным образом. Какие актерские этюды смогли дорасти до полноценных образов, то и попало на сцену. Так, к примеру, первостепенных Фирса и Вершинина вытесняют из спектакля необязательные Федотик и Родэ. Песни Бориса Гребенщикова о русской тоске в их исполнении становятся очень уместной и колоритной «рекламной паузой».

В созвучии с белокирпичными стенами зала декорации представляются то белыми колоннами дворянского гнезда, то воздушными перинами барских спален, то ажурной сеткой приусадебной беседки. Облако сцены в треньканьях птиц и стрекоте сверчков так усыпляют бдительность зрителя мнимой легкостью, что он оказывается совершенно не готов к развязке – жесткой и бескомпромиссной.

Второй акт «Чехова» – это черный морок булгаковского «Бега». Незначительный прохожий из «Вишневого сада» у Долмазяна обретает черты беглого белого офицера, с обрывками кандалов на ногах. Он, как чума, неспешно проходит через сцену и уничтожает прежде белоснежный мир. Сорвана тюлевая завеса, и оголенная железная конструкция «зарешечивает» финал. Чемоданы, крики, хаос со скоростью наваждения заполняют сцену. Дважды звучит выстрел, и повисает тишина. Медленно затворяются только что распахнутые в фойе двери, на миг впустившие в черный зал потоки света. Медленно и навсегда наступает тьма.

Оказавшись в едином пространстве и времени, чеховские герои начинают говорить о проблемах не человека в частности, но человечества вообще. Дом в масштабах государства спустя десятилетие окажется революционной клеткой, в которой будут затравлены эти «белые» люди…

И все-таки ощущение остроумной комедии, грамотно сделанного «трейлера», который ловко заманивает школьную аудиторию в чеховскую драматургию, остается. «А Чехов, оказывается, классный парень был!», – говорит после спектакля подросток лет 14-ти. И сам Чехов над этим «Чеховым», думается, посмеялся бы.

"