Народный артист СССР Владимир Зельдин

– Владимир Михайлович, традиционный вопрос: как ваше самочувствие?

– На этот вопрос у меня есть традиционный ответ: сцена дает мне силы. Зрители приходят на спектакли. Что еще нужно артисту для счастья?

– Вы счастливый человек?

– Дожить до моих лет и работать – счастье. Не верьте, когда говорят: старость – это осень жизни. Никакой осени.

– Довольно смелое заявление…

– Вы знаете, в конце прошлого сезона я получил травму, лежал в больнице, мне делали операцию. И вот тогда я подумал: неужели больше не вернусь на сцену? Был момент легкого отчаяния. Но вокруг меня было так много хороших людей… Молодые врачи меня узнавали: «Владимир Михайлович, как вы?» И я почувствовал приток сил. А осенью действительно вернулся на сцену.

– Вот скажите, пожалуйста, откуда в вас столько оптимизма? Вы ведь и голод прошли, и всевозможные коллективизации, и эпоху репрессий, и войну…

– На долю моего поколения действительно выпала тяжелая жизнь. Но, наверное, безысходность и тяжесть как раз и вселяют людям оптимизм. Надежду на то, что однажды все изменится.

– У Ницше есть слова: «Искусство нам дано, чтобы не умереть от истины…»

– Наверное, поэтому театр и кинематограф во времена моей молодости играли немного другую роль.

– Какую?

– Сейчас в театр приходят в основном отдохнуть от суеты. Режиссеры говорят, что народ хочет комедий, хочет чего-то яркого, чтобы не особенно погружаться в проблемы. Наступила сытая жизнь. Но раньше мы шли в театр, чтобы услышать правду. Конечно, было много конъюнктуры, было много агиток, но мы все равно старались хотя бы своей игрой, правдой характеров коснуться истинных трудностей жизни, чтобы зритель чувствовал: артисты – это не небожители, а такие же люди. Они ходят по тем же улицам, живут в той же стране.

– Удивительно, что вы сейчас об этом заговорили: вас ведь всегда считали настоящим баловнем судьбы, ведь и звания, и популярность к вам пришли довольно рано. И работой вы не были обделены…

– Нет, это внешнее впечатление. Я ведь помнил с детства ужасы революции и облавы на евреев, учиненные мамонтовцами в нашем родном городе Козлове. Потом моего любимого дядю Пантелеймона застрелили как иностранного агента за то, что он держал в доме иностранную литературу. Хотя он был всего-навсего инженером и действительно выписывал из-за рубежа научно-технические журналы. Пострадали и другие члены нашей семьи, но что теперь об этом вспоминать…

– То есть вы еще в юности почувствовали, что парадная витрина страны не соответствует тому, что происходит на самом деле?

– На своей шкуре я это ощутил, когда побывал на Лубянке. Я был романтичным молодым человеком. Довольно искренним и, мне кажется, незлобивым. Многое принимал за чистую монету. Поэтому, когда однажды мне (в ту пору я учился на третьем курсе) позвонили и душевным голосом попросили приехать к следователю, я ничуть не испугался. Мало ли о чем пойдет речь? Возможно, они хотят попросить молодых артистов придумать концертную программу. Страха не было. И вот я приезжаю в назначенное время, за столом сидит человек. Я здороваюсь, он вдруг подскакивает и кричит: «Ты куда дел оружие?» Я опешил: «Какое оружие?» Он наседает: «Прикидываться решил? Хочешь, чтобы мы к тебе с обыском пришли?» Я долго оправдывался: мол, произошла какая-то ошибка. И, по всей видимости, легко отделался. С меня взяли подписку о неразглашении и отпустили. Но той истории мне хватило на всю жизнь. Можно сказать, она сбила мой романтический настрой.

– Так все-таки что это было? Следователь действительно ошибся?

– Я много думал об этом. И понял, что на меня был донос. Скорее всего, его написал деревенский парень, когда наш актерский курс летом ездил в колхоз и занимался самодеятельностью. Там один парень стал расспрашивать меня об уличной преступности. И я пошутил, что хорошо бы в таких случаях носить с собой пистолет.

– Читал, что всегда своим главным оружием вы считали собственную профессию, если так можно сказать. На войне тоже оружие не держали?

– Я хотел уйти на фронт, но меня не пустили – Сталин распорядился продолжать съемки «Свинарки и пастуха». Войну я встретил в Минеральных Водах. Буквально накануне у нашей съемочной группы закончилась экспедиция в Кабардино-Балкарии. Утром 22 июня мы приехали в аэропорт Минвод и должны были лететь в Москву. Но самолета не было. Пустая взлетно-посадочная полоса. Раннее утро, солнце уже вовсю припекает… Какая-то бабка ведет козу на веревке. Пассажиров мало. Тишина. Я сел на скамейку и, думая о том, что уже сегодня окажусь в Москве, хотел вздремнуть. Но кто-то из наших сказал: «Володь, почему-то не объявляют посадку. Пойди узнай, в чем дело». Я абсолютно праздной походкой направился к диспетчеру. Но тот лишь развел руками: «Рейс отложили на полтора часа». – «А что же нам делать?» – «Ну, сходите на базар. Это минут двадцать отсюда».

– И пошли?

– Да. К артистам в ту пору было особое отношение. Мы понимали, что без нас самолет не улетит… Эта картина и сейчас у меня перед глазами… Небольшой базар наводнен покупателями. Все чего-то галдят, суетятся. И вдруг на полную мощность включается громкоговоритель – Советское информбюро передает речь Молотова.

– Жуть…

– Мы оцепенели. Никто ничего не мог понять. Но после слов: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами», – громкоговоритель замолчал, и народ стал разбредаться. Не было ни истерик, ни воплей. Люди еще не осознавали весь масштаб катастрофы. Война – это ведь где-то там, далеко.

– Вы думали в тот момент о своей дальнейшей судьбе?

– Как вам сказать… Была полная растерянность. Но я решил по возвращении в Москву идти в военкомат. Ясное дело, я был уверен, что съемки «Свинарки и пастуха» отложены на месяц-другой – то есть до тех пор, когда война прекратится. Не было никаких сомнений в том, что мы разобьем врага на его территории и что война скоро завершится. В Москве я узнал, что буквально накануне нашего приезда режиссер Иван Пырьев ушел добровольцем на фронт. А через несколько дней я и сам получил повестку и был направлен в танковое училище. Однако недели через три меня вызвал к себе начальник училища и с недовольным видом вернул документы. Оказалось, что пришел приказ, в котором говорилось о продолжении съемок «Свинарки и пастуха». Всех мужчин, занятых в съемках, вернули на «Мосфильм» и выдали бронь. Таким образом, я не смог поучаствовать в боях и не столкнулся с врагом на передовой. Моим фронтом стало искусство.