– Мне кажется, что интерьер нового Геликона получился избыточно красивым – зеркала, фонтан, эклектика стилей.
– Попадая в театр с улицы, зритель должен оказаться в новом пространстве – будто открыв ключиком дверь в каморке Папы Карло, попасть в другой мир. Ведь когда вы идете по Большой Никитской, то видите фасад старинной усадьбы и не представляете объема, который вас ждет внутри! Вы попадаете в другое измерение – этот эффект был достигнут, я этому рад.
– В то время как в тренде – неоштукатуренные кирпичные стены, которые не отвлекают зрителя от цели его визита...
– Кирпичные стены у нас тоже есть. Знаете, если бы княгиня Шаховская-Глебова-Стрешнева, которая перестраивала это здание 17 раз, жила сегодня, она бы это здание снесла и построила железобетонную конструкцию со стеклянными перекрытиями. Она была фанаткой перестройки: что-нибудь увидит в архитектуре – и тут же приглашает к себе архитектора на перестройку. Перестраивать главный дворец усадьбы она пригласила архитектора Рязанова, который строил храм Христа Спасителя, – и вступила с ним в конфликт, требуя все время ухода от первоначального стиля ампир (просто рисовала и говорила: хочу здесь вот так!). Он ушел и снял свое имя с проекта. И гонорар она заплатила не ему, а ученику Шехтеля Терскому – за право дать проекту его имя. У нее было имение Сан-Донато в Италии, в котором была мраморная лестница, и она захотела пристроить эту лестницу к московской усадьбе. (Тем более что ей была известна история графа Феликса Юсупова, который купил дворец в Италии, чтобы изъять оттуда лестницу для своего петербургского дворца). Так появилась наша парадная мраморная лестница. В начале ХХ века, когда в моду вошел псевдорусский стиль, начинает строиться второй фасад, который сейчас внутри зрительного зала – красное крыльцо, которое никак не вяжется с ампиром. Княгине настолько нравилось все новое, что сегодня она, наверное, сказала бы: «Что вы здесь реставрируете? Давайте снесем и построим новое!»
– Здание открылось с опозданием на пять лет. Что так затянуло ремонт?
– Реставраторы влюблялись в здание, в его историю, внутри театра была сделана скульптурная мастерская, которая делала лепнину из гипса – ни о каком пластике речи быть не могло. Научная реставрация была сделана за полтора года на высочайшем уровне. А до этого много лет шла дикая борьба за землю. Лакомый кусочек в центре Москвы.
– В этом дворе находилось же около 20 фирм…
– Плюс коммуналки! В одной из коммуналок жила женщина, которой было 98 лет, и она работала когда-то прислугой у Шаховской...
– Вы не взяли ее на работу в качестве живой реликвии?
– Ее – нет, но в свое время я взял на работу ассистентом Зою Григорьевну Соловьеву, исполнительницу роли Татьяны в спектакле Станиславского, подарившую мне прижизненный портрет Константина Сергеевича, который висит в моем кабинете. Позвонил вахтер и сказал, что внизу стоит женщина, которая принесла разорванный веер и хочет продать – это было начало 1990-х. Я спустился. Увидел бабушку, она мне назвала свою фамилию – а я ее знал по упоминаниям в мемуарах! Пожаловалась, что ее не пускают бесплатно в театр Станиславского, поскольку уже не помнят. Спросила, можно ли приходить бесплатно к нам на спектакли? И предложила мне веер, с которым играла спектакль «Чио-чио-сан» в постановке Станиславского. Зоя Григорьевна была во втором составе «Онегина», а в первом составе Станиславский с ней делал «Чио-Чио-сан». Я понял, что ей сейчас тяжело жить, и пригласил ее у нас работать. Она очень испугалась (ей было уже 97), что не справится. Но я ей сказал, что ее задача – только общаться с нашими Татьянами и рассказывать про Станиславского.
– «Евгений Онегин» – одна из премьер первого сезона нового «Геликона». Это ваша восьмая постановка оперы Чайковского и третья попытка возобновить версию Станиславского. Какой интерес каждый раз возвращаться к «Онегину»?
– Процесс бесконечный, дело темное. Можно возобновить внешний облик – мизансцену, которая зафиксирована на фотографии. Но мизансцена ведь – всего лишь финал работы, которую провел Станиславский с живым артистом. Как возобновить то, что внутри? Я занимаюсь изучением метода Станиславского всю жизнь и сам преподаю, поэтому пошел по такому пути: я приду к этим мизансценам – финальным точкам, работая с артистом по тому методу, которым шел Константин Сергеевич. Это не значит, что в моей постановке все – Станиславский. Но все сделано по его методу. Станиславский ставил «Онегина» в костюмах 1922 года, то есть в современных ему. У нас бал в Петербурге танцуют в костюмах позднего ар-деко. Постановки в джинсах могут быть такими же «вампучными», как, если бы на Радамеса надеть древнеегипетский костюм. Кстати, когда говорят «древнеегипетский костюм», забывают, что Древний Египет существовал в течение нескольких тысячелетий, и костюмы отличались очень существенно.
– Еще одну премьеру в новом здании – «Садко» – желающие могут увидеть, заглянув в незакрытое окно на задние сцены, – это концептуальное решение?
– Так это же здорово! Есть закон психологии: человек никогда не будет смотреть в открытую дверь, ему интереснее подглядывать в щелочку. Задник сцены – историческая стена, которая тянется вдоль Калашного переулка и в которой есть окна, которые, конечно, можно завесить. Но на «Садко» происходящее за окнами – часть спектакля. Ведь то, что мы видим за окнами, схоже с фантасмагорией, происходящей в этом эпосе. В жизни меняются только декорации, все остальное повторяется из века в век.
– Намечаются ли какие-то конъюнктурные перемены репертуара на новообретенных площадях?
– Перемены происходят в стране, и они, конечно, касаются театра. Потому что все это хозяйство приходится содержать – мы должны зарабатывать деньги, бюджет не покрывает всего. Я планировал, например, в будущем году сделать «Катю Кабанову» Яначека по «Грозе» Островского – в память о своем педагоге Георгии Павловиче Ансимове, который начинал ее делать в Большом театре, но не завершил. Достал уникальные материалы, Наталья Зимянина перевела на русский язык. Собирался сделать это с легендарным художником Виктором Вольским, который работал с Ансимовым, чтобы возобновить внешний облик, задуманный моим педагогом. Но пришлось отказался от «Кати» в нынешнем сезоне – это название не гарантирует продаж! То есть сегодняшняя экономическая ситуация грозит репертуарными потерями. Сейчас можно ставить только те спектакли, которые «медийны», на которые гарантированно пойдет публика.
– 23 года назад «Геликон» впервые привлек массового зрителя вашей постановкой оперы «Паяцы» – во дворе усадьбы. Скоро это название вновь появится на афише «Геликона» – надеетесь, что название вновь принесет удачу?
– Просто у нас давно не было веристских опер. Делать «Паяцев» будет Дмитрий Белянушкин – позапрошлогодний победитель нашего конкурса НАНО-ОПЕРА, Гран-при за который – постановка в нашем театре. Молодой режиссер, который, пока мы ждали открытие нового здания, успел осуществить постановки в Большом театре и в театре Станиславского и Немировича-Данченко.
– Вторая постановка нынешнего сезона – никому не известная опера «Доктор Гааз». Думаете, это будет кассовый спектакль?
– Может оказаться кассовым – во-первых, потому, что либретто впервые в своей жизни написала Людмила Улицкая. Во-вторых, история интересная, в-третьих, мировая премьера. И ставит очень востребованный сегодня молодой режиссер Денис Азаров, который много работает на российских сценах. Хотя режиссер он драматический, но – сын ректора Академии хорового искусства в Москве. То есть из очень музыкальной семьи и с музыкальным образованием. Людмила Евгеньевна сама нашла композитора – талантливейшего молодого парня Алексея Сергунина – и принесла мне готовое произведение. «Доктор Гааз» – потрясающая документальная история уникального человека, который перестроил всю систему тюремной медицины в начале XIX века и спас жизни многих людей в застенках тюрем. Федор Петрович Гааз в этом году канонизирован Католической церковью. И до сих пор к его могиле приходят люди за исцелением – эта история мне тем более интересна, что мы находимся в стенах бывшего Дома медика.
– В ожидании ремонта девять предыдущих лет «Геликон» существовал в неправдоподобно тяжких для театра условиях – в помещении без репетиционных залов. Какие потери понес театр?
– Наш театр лишился замечательных теноров – Николая Дорожкина, Алексея Косырева и Димы Иванчея, лауреата «Золотой маски», замечательного сопрано Анны Казаковой – все они сегодня поют по всему миру. Мы потеряли Максима Миронова, россиниевского тенора, который теперь живет в Италии, его недавно приглашали спеть премьеру «Итальянки в Алжире» в театре Станиславского и Немировича-Данченко. Но мы все в прекрасных отношениях. Ведь век певца – очень короткий. Связки – живые струны, их нельзя заменить. Это инструмент, и возраст этого инструмента очень важен. Оперный голос в мире очень ценится – за один спектакль за рубежом певец получает сумму, равную заработной плате за несколько месяцев в России. Недавно в это помещение на Новом Арбате временно переехал театр «Эрмитаж» Левитина. Я пришел – и поразился: как это было возможно – там выжить? Две гримерные комнаты на 600 человек и два туалета.
– Как в тюрьме...
– Да! Отсидели срок! Но это было важно! Войдя в новое здание, мы очень резво открылись по той причине, что мы – здоровый коллектив с большим репертуаром. Мне не приходится искусственно придумывать, что нам теперь сделать с этим зданием. И мы продолжаем омолаживать труппу – в новое здание приняли четырех новых певцов при конкурсе 520 человек на место. Тот же «Онегин» вышел в молодежном составе. Наталья Загоринская – потрясающая артистка в отличной форме, певшая совсем недавно Татьяну, поет помещицу Ларину. А саму Татьяну – две молодые певицы. Свой конкурс был у хористов – все обязательно с высшим музыкальным образованием, с обязательным знанием иностранных языков и с обязательным владением инструментом. Хор у нас – высокоинтеллектуальный. В нашем театре это – звезда.
– Вы уже освоили все возможности сцены, или есть какие-то хитрые вещи, которых нет нигде?
– У нас есть то, чего, действительно, пока нигде нет. У нас на сцене новое поколение машинерии, немецкая система serapid – 26 подъемных площадок, накатной круг и платформы. Конечно, мы всего еще не показали.
– В афише нынешнего сезона больше нет ваших премьер – что будете делать?
– Сейчас еду в Хельсинки – ставить в Национальной опере Финляндии «Похождение повесы» Стравинского. После этого – в Дюссельдорфе буду ставить «Золотого петушка» в Deutsche Oper. А новую постановку в «Геликоне» начну в начале будущего сезона.
| СПРАВКА «НИ»
|