В предпремьерных интервью Марюс Ивашкявичюс сказал, что не решился бы писать свою первую пьесу на современном русском, а обращение к эпохе Толстого дало дистанцию и чувство свободы. Действительно, давно ни одна русская пьеса так не захватывала, не доставляла столько радости от фокусов языка, от неожиданности разворота мыслей, от нового ракурса вечных тем.
В пьесе литовского автора не только передан синтаксис и словарный запас героев Толстого, но уловлен склад души и круг мыслей их автора. Драматург угадывает за метаниями Левина с его любовью к Кити жениховские страсти молодого Льва Толстого, сближает гибель Анны Карениной под поездом и смерть на забытом полустанке автора. Жизнь перетекает в литературу, а литература в жизнь с головокружительной свободой.
Эпизоды идут внахлест – сцены в усадьбе Левина сменяются сценами в доме Толстых, мужицкая изба крестьянской зазнобы Толстого Аксиньи – комнатой Анны Карениной, полустанок Обираловка – эпилогом в Ясной Поляне…
Русоволосый Левин (Алексей Дякин) жалуется старой экономке Агафье Михайловне (Майе Полянской) на отказ Кити: «Никогда больше не смогу так стоять перед женщиной! Я же не только себя ей предложил, но всех своих предков, свой род…» И все утешения мудрой няньки с ее певучим говором напрасны. Если не суждено жить с суженой, то и никакую другую представить женой невозможно, – в голубых глазах горит непреклонное упорство.
Впрочем, действительно, такую Кити некем заменить. Как разгневанно она отказывается снять блузку в докторском кабинете: «Стыдно!» Как накидывается на прогрессивного доктора (Сергей Удовик) и кокетливую мать (Юлия Силаева). Вера Панфилова играет Кити с таким жарким целомудрием, с такой страстью жизни, что рядом с нею как-то тускнеет и отходит в тень даже обольстительная грешная красавица Анна Каренина (Мариам Сехон), твердо знающая, что она рождена не для жизни – для любви.
Но вот Кити (или уже юная Соня Берс?), простив жениху весь его разгульный опыт с проститутками, девками, бабами, стоит под венцом. И умудренная Софья Андреевна (Евгения Симонова) нежно гладит ее по лицу, – ободряя-благословляя на до-о-олгий путь такую юную и отважную себя саму.
Сценограф Сергей Бархин выстроил на авансцене череду полосатых диванов, венских стульев вокруг большого семейного стола, бросил стог сена… А на заднике взлетели вверх гигантские колонны невидимого храма. Миндаугас Карбаускис стилистически точно и тонко выстроил неторопливое разворачивание жизни в присутствии вечности, соседство быта и духа.
Отношение режиссера и драматурга к Льву Толстому в этой постановке на удивление объемно: тут и любовь, и насмешка, и нежность, и восхищение, и ужас, и жалость (оказывается, Толстому можно и нужно посочувствовать!). Так же объемно и их отношение к жене гения – к женщине, которая имела право великого писателя, проповедника и учителя называть «своим Левочкой»…
В «Русском романе» отношения Толстого и его жены далеки от всех избитых клише о «Сократе и Ксантиппе». И драматург, и режиссер не пытаются рассудить и осудить, но пытаются понять этот сложнейший семейный роман, в котором нутряная ревность соседствует с вершинами самопожертвования, а страсть с годами не только не затухает, но разгорается сильнее. Мне всегда казалось, что и Толстой, и Софья Андреевна в своих семейных проявлениях – чистые персонажи Достоевского с их опытом душевных бездн, с их одержимостью, с их накалом чувств.
Толстой в пьесе не появляется. Его ждут, к нему апеллируют, к нему адресуются. Софья Андреевна ведет с ним нескончаемый диалог, пытаясь опереться на свои права жены, помощницы, музы. Героиней Евгении Симоновой владеет «одна, но пламенная страсть». Она хочет быть не только матерью детей Толстого, но и соучастницей его «духовных детей» (муза, которая требует, чтобы за ней признали соавторство).
Софья Андреевна ревнует Толстого и к полногрудой Аксинье, чья полная грудь снилась писателю столько лет), и к его близости с Чертковым. В спектакле обоих «разлучников» играет Татьяна Орлова. Актриса-мастер несколькими штрихами создает образы вроде и бытовые, подсвеченные юмором, но ведь и серой от ее Черткова явственно пахнет. Так что Софья Андреевна отнюдь не зря кропит кабинет мужа святой водой (и фамилия-то от «черта»), а бес беспечно выходит из шкафа и только отряхивается: ишь, что удумали!
Софья Андреевна ревнует мужа ко всему, что не она, и борется со всеми, кто хочет отнять у нее ее Левочку, – даже с великим Львом Толстым, уходящим все дальше от семьи и быта к духу и вечности.
Она хитрит, взывает к здравому смыслу и состраданию, закатывает истерики и не стесняется шантажа. Но, главное, страдает и любит. И невозможно удержаться от вздоха боли, когда ты видишь ее съежившийся силуэт под окнами той избушки стрелочника, где умирал сбежавший из дома Лев Толстой. И наблюдаешь ее бесполезные попытки пробиться из-за спин равнодушных фанатов, окруживших его последнее ложе…
В эпилоге драматург и режиссер подарят ей длинную сцену вымечтанного покоя: на сцене за столом соберутся дети, даже умерший Ванечка пролетит летучей мышью. Лев Львович изобразит «папа», все будут радоваться сходству. А потом, оставшаяся одна в яснополянском доме, Софья Андреевна будет читать длинные и путаные письма сына, с умилением вглядываясь в подпись: «Любящий тебя Лев Толстой».
Когда-то Владимир Немирович-Данченко писал после постановки «Братьев Карамазовых»: «Разрешился какой-то огромный процесс, назревавший десять лет». Миндаугас Карбаускис мог бы повторить слова Немировича. Многофигурный, масштабный, неровный «Русский роман» выводит и самого постановщика, и театр в целом на какой-то абсолютно новый путь, живой, увлекательный, непредсказуемый и настоящий.