Народный художник России Татьяна Назаренко

– Татьяна Григорьевна, появились ли в последние годы, на ваш взгляд, интересные молодые художники, чьи имена, возможно, станут известны не только в России?

– Таких человеческих открытий, какими были в свое время, скажем, Павел Никонов, Игорь Обросов или Виктор Попков, увы, нет. Понимаете, яркие звезды возникали, когда художники не сильно озабочивались продажей. Я не ратую за то, что надо просто бескорыстно писать и где-то бескорыстно выставляться. Этот путь тоже тупиковый: никто потом тобой не заинтересуется. Но и вечно думать, как нарисовать картину, которую непременно купят, тоже нельзя. Если хочешь высокого результата. Но сейчас не до него. Почему? Потому что художнику тоже надо на что-то жить, а роль изобразительного искусства сегодня очень низкая. Обслуживающая. Правда, художники всегда работали на заказ. Исторически так сложилось. Но тут важно, кто заказчик. Если какой-нибудь просвещенный монарх или кардинал, тогда да, создаются шедевры. Но где такие заказчики?

– А коллекционеры? Эти знатоки и ценители живописи не перевелись?

– Если говорить о моем поколении художников, то наши ценители – те, кто помнит какие-то наши работы, помнит время, в которое они создавались, помнит реалии советского времени. И все это вместе взятое им дорого и близко. Но таких людей все меньше, это поколение уходит. А молодые коллекционеры – они другое знают, другое читают, хотя, скорее, вообще не читают (смеется), они по-другому себя ведут, у них иное мировоззрение. Их мало интересует то, что было раньше. Главным достоянием для них являются художники, которые когда-то уехали из страны или здешние, но сумевшие засветиться на западных аукционах – скажем, Миша Рогинский, Оскар Рабин или Олег Целков… Хотя, по сути, российским покупателям живописи должна быть абсолютно чужда их эстетика. Этими картинами нельзя украсить интерьер. Их можно только положить и ждать, когда они начнут подниматься в цене. Но я не очень грущу, что нет тех коллекционеров, которые приходили, например, в мою мастерскую или к моим коллегам и: «Ой, как интересно!» Какой смысл грустить, если так распорядилось время? А сейчас вообще кризис, и люди предпочитают вкладывать деньги не в искусство, а во что-нибудь более материальное – в яхту, в автомобиль, в домик на берегу моря в каком-нибудь приличном государстве… И еще. Вспоминаю время, когда мы только-только начали выезжать за рубеж. Все казалось безумно интересным: карнавалы в Венеции, в Рио-де-Жанейро, какие-нибудь упоительные средиземноморские пейзажи, ресторанчики, парижские бульвары. Для всех нас – и художников, и зрителей – это была такая красивая и притягательная экзотика! Художники азартно это писали – люди раскупали, украшая картинами о «прекрасной загранице» свои дома. А потом «ценители живописи» вооружились фотоаппаратами и камерами. Теперь они делают селфи на фоне бразильской танцовщицы или африканского льва и этим довольствуются.

– Выходит, люди перестали ощущать волшебную притягательность подлинного искусства – в частности, живописи?

– Не знаю. Ведь крайне редко кому-то выпадает родиться с развитым вкусом, с тягой к подлинной красоте. Поэтому тут нужны воспитание, образование. И пропаганда искусства! Я, когда открываю какой-нибудь массовый журнал, про художественные выставки нахожу в нем в лучшем случае несколько строчек. Афиша, говорящая о выставке, просто исчезла как класс. Ну, разве что баннер повесят на входных дверях музея. Художники перестали быть властителями дум. Вот писатели еще держат позиции. На книжных ярмарках хвосты за книгами. А живой интерес к изобразительному искусству исчез, как исчезли уроки рисования, кружки «умелые руки»... Многое исчезло из того, что развивало в ребенке вкус и умения. По-моему, все это ведет к оскудению представлений человека о себе, о том, что он может, к обнищанию его потенциала, и как следствие – к его неспособности чувствовать то волшебство, о котором вы говорили. Для меня, например, никакая большая цветная фотография не заменит картину. Даже смешно сравнивать. Но для многих постер – гораздо интереснее, уместнее в его интерьере, чем хороший портрет, хороший пейзаж, хороший натюрморт.

– Однако вы, несмотря ни на что, как художник не стоите на месте, любите экспериментировать, удивлять…

– Да нет, все равно повторяются какие-то приемы. Но я стараюсь. Действительно не люблю повторяться. Меня всегда интересовали люди, и я по-прежнему не могу отказать себе в удовольствии писать людей. Хотя раньше к своим героям я относилась с сочувствием чаще всего, а теперь иногда даже неприязнь проскакивает. Я, когда пишу, никогда не думаю, где могут оказаться мои работы. Я никогда не представляла их в каком-нибудь интерьере с мебелью из карельской березы, не думала, попадут ли они в музеи. Никто из нашего поколения не думал об этом. Мы заботились лишь о том, как выразить какие-то свои чувства, мысли. Я продолжаю подходить к работе с этой меркой. Вот последняя серия – о событиях в Донбассе – написана просто потому, что… ну, все вокруг пронизано духом войны, неприятия, жестокости. Я же не могу абстрагироваться, потому что живу среди этого. Я не знаю, на каком самолете мне полететь, чтобы долететь до места назначения и не видеть внизу полыхающего костра. В прошлом году я летела из Болгарии и видела внизу ярко красное зарево, когда под нами была Украина. Очень страшно. Причем нам обещали, что над Украиной не полетим, а все равно полетели. Это было до того, как упал «Боинг». Может, эти мои новые работы абсолютно никому не будут нужны. Но я их написала просто потому, что не могла не написать.

СПРАВКА «НИ»