Милость императора

О поздней опере австрийского гения и сегодня активно спорят музыковеды. «Милосердие Тита» написано Моцартом незадолго до смерти, параллельно с «Волшебной флейтой», но исполняется гораздо реже. Кажется, тому причиной возвышенное либретто о наполовину вымышленном римском императоре. Оперный Тит – ходячий образец государственных и личных добродетелей. Считается, что Моцарт в образе Тита воспел свой идеал просвещенного монарха. Но наши современники теряются: как эту историю воспринимать? Как отнестись к доброте государственного деятеля, главы великой империи, который не то, что не угрожает и не мстит, а милует противников даже тогда, когда покушаются на его трон и жизнь? Это пример для подражания или напыщенная пародия? Утопическая позиция идиота – или долг истинного христианина с заботой о спокойствии в отечестве (даром что Тит – разумеется, язычник)?

Тем не менее директор концертных программ Михаил Фихтенгольц вряд ли руководствовался содержанием либретто, когда готовил проект абонемента «Оперные шедевры». Музыка, конечно, главнее всего. И то, как ее преподнесут. Хвалить Моцарта – все равно, что благодарить солнце за свет: без света очевидно никак. Но филармонический «Тит» – еще и редкое единство составляющих: что музыканты, что дирижер, что певцы, приехавшие из разных стран. Государственный академический камерный оркестр России под управлением европейского гостя Стефано Монтанари на редкость слаженно купался в музыке, как в огромном океане, ежеминутно меняющем настроение, перекатываясь от умиротворенной ясности до взволнованного прилива, и рождая вдобавок чудные «брызги» (два соло – кларнета и бассетгорна с выходом солистов на авансцену). О Монтанари можно говорить долго, начиная с описания внешности, манеры держаться и сценического наряда, который точнее было бы назвать «прикидом». Дирижер и клавесинист, соединивший неканонический для оперных маэстро облик рок-музыканта с утонченным проникновением в старинную партитуру, просто выбивает аргументы из рук пуристов. С одной стороны, чистое шоу (когда он играет на клавесине, дирижерская палочка небрежно засунута за шиворот; ноги расставлены шире плеч, как у вратаря в воротах; вместо поклонов публика небрежно приветствуется знаком «виктории»). Но с другой – упоительный результат, когда к звучанию оркестра ни убавить ни прибавить, есть ощущение полной гармонии, но не замкнувшейся в холодном отстраненном совершенстве, а живой и теплой. Вот тут самое время вспомнить о либретто. И неважно, что пели естественно, на итальянском языке оригинала. Главное, что благодаря Монтанари текст «Тита» перестает быть ходульным, а фабульная схема наполняется жизнью и становится тем, чем должна быть – естественным для нормального человека стремлением к лучшему.

Не часто бывает, чтобы ни к кому из солистов не хотелось предъявлять претензий – не потому, что настроение у рецензента случилось размягченное, а потому, что и захочешь – не придерешься. Вот подвижный голос Сергея Романовского (Тит) сверкает невыносимой мукой из-за предательства близких людей. Вот главная предательница, капризная Вителлия (Биргитта Кристенсен) выразительно мучается жаждой власти, а потом и запоздалым раскаянием. Вот великолепная Анна Бонитатибус в мужской «роли»: ее Секст, друг императора, любящий негодную Вителлию, страдальчески разрывается между дружбой и страстью, толкающей его к мятежу. Только добрые слова можно сказать о вокале участников любовной придворной драмы Анжеле Валлоун (Сервилия) и Оливии Фермойлен (Анний), голоса которых создают характеры истинно моцартовские: все происходит как бы и на котурнах, но одновременно – с нами и для нас, без устрашающей дистанции. Что еще? Картина маслом: угрызения совести, счастье любовных притязаний, радость прощать и быть добрым, коллективный ужас толпы, благодарность богам за спасение (отменный хор ансамбля «Интрада») – и общее финальное ликование, воспевающее «победу великодушия над законами». И становилось ясно: чем больше участники вечера передавали условности XVIII века в этой «коронационной» опере, написанной Моцартом по заказу, тем органичней эта условность становилась нашим всем, оборачиваясь сквозными, на все века, человеческими чувствами и качествами. Никакого «классического наследия», просто насущно необходимая музыка.