Народный артист СССР Владимир Зельдин

– Владимир Михайлович, годы летят, но вы гордо несете звание «Легенды сцены». Через полтора месяца вам исполнится 101 год, а вы продолжаете играть. Вот и 11 декабря вы выйдете на сцену в роли Кутузова в спектакле «Давным-давно»…

– В этой постановке я не играл, кажется, с весны, потому что в конце прошлого сезона я получил травму и какое-то время лежал в больнице. Но сейчас восстанавливаюсь.

– Как себя чувствуете?

– Этот вопрос мне часто стали задавать. Вам любой артист скажет, что сцена дает силы. Приходят дорогие моему сердцу люди…

– Но ведь цифра впечатляющая. Вы единственный актер на планете, который в сто лет не расстается со своими ролями и зрителями…

– Меня даже занесли в Книгу рекордов Гиннесса. И все спрашивают: в чем секрет? Как быть в форме?

– А в чем секрет?

– Честно – не знаю. Не пил. Не курил. С женой мы живем в полной гармонии. Но сколько таких семей! Я люблю зрителей, театр и своих коллег. И эта любовь, смею надеяться, взаимна.

– Еще восемь лет назад вы стали первым лауреатом премии «Звезда Театрала» в номинации «Легенда сцены». А вообще, что такое легенда сцены для вас: вы себя чувствуете патриархом, мэтром?

– Не чувствую, потому и за наградами никогда не гнался. Не придавал им серьезного значения. Не выпрашивал, не просил, чтобы меня представили к какому-нибудь высокому ордену. Для меня самая большая награда в том, что я в своем возрасте продолжаю играть. Лет десять назад моим девизом стали слова Дон Кихота, которого я играю в «Человеке из Ламанчи»: «Мечтать! Пусть обманет мечта. Бороться, когда побежден. Искать непосильной задачи. И жить до скончания времен».

Нет, не чувствую себя легендой, хотя все кругом и пытаются на меня навесить этот титул.

– А кто был для вас легендой? Понимаю, что для артиста, который видел спектакли Станиславского, Мейерхольда, Вахтангова и Таирова, это вопрос непростой…

– Вы правы… Трудно кого-то выделить. Осталось ощущение времени… Каждый театр отличался своим неповторимым стилем. Как забыть, например, Игоря Ильинского – одного из лучших мейерхольдовских актеров! У Мейерхольда вообще все актеры отличались энергичностью. Или, скажем, великую Алису Коонен – супругу Таирова. Она выходила на сцену Камерного театра и… невозможно было дышать: настолько точна и интересна была любая ее роль.

Но все-таки моим самым любимым артистом являлся Остужев. Говорили, что с Остужевым не надо репетировать: после первой же читки можно играть премьеру. И это было похоже на правду. Дореволюционная школа. Сегодня так не умеют.

– Говорят, он всех поражал в «Отелло», хотя роль свою получил в 60 лет…

– Я не могу вам передать, какое это было волшебство! У Остужева был своеобразный, «не бытовой» голос, выработанный многолетней работой на сцене. Буйный темперамент! Когда он играл Уриеля Акосту, сердце разрывалось. Перед отречением от веры Акоста медленно, издалека шел к сцене – и кричал. Это был отчаянный, страшный рык раненого зверя. Мурашки бежали по телу. Настоящая трагическая роль.

– В современном театре нет трагиков. Да и трагедии не особо ставятся. Вы не задумывались: с чем это связано?

– Изменилось время. Театр стал другим. Не скажу, что он упростился или опошлился. Просто он другой. Во времена моей молодости много внимания уделялось внешней стороне образа: накладные носы, парики, бакенбарды, походка, жесты, гримасы… Актеры делились на амплуа: трагик, комик, любовник, резонер и так далее. А потом им на смену пришла другая традиция – синтетический актер, который, считается, должен уметь все.

Если сейчас послушать запись Остужева, его манера игры покажется старомодной. Даже знаменитый монолог Чацкого в исполнении Качалова звучит как голос из прошлого. А ведь в тридцатые годы этой работой мы восхищались.

Здесь нет ничего странного. У каждого времени – своя интонация. Сколько раз приходилось наблюдать: поменялась эпоха, а артисты играют по старинке, словно остались в другом измерении, не слышат современной тональности.

– В Москве целый ряд таких старомодных театров. А кто виноват: руководство? педагоги? режиссеры?

– Мне трудно сказать. Но, думается, дело не только в руководстве. Однажды Юрий Любимов пожаловался, что современная молодежь плохо говорит со сцены и на любое его замечание отвечает: мол, так говорит народ. Но ведь голос народа тоже надо уметь сыграть, поскольку есть правда художественная и правда документальная. Для артиста голос – важнейший инструмент, который надо уметь настроить. А у некоторых современных артистов уже после второго-третьего спектакля появляются сипение, хрипота, сбивается дикция…

Причем, как правило, именно такие артисты и заявляют: мол, все ваши довоенные звезды безнадежно устарели. Остужев, Качалов, Тарасова… Ну что это за имена! Могу их утешить: через 10–20 лет они сами себе тоже покажутся устаревшими, поскольку театр отражает ту жизнь, которой рожден. В те времена, когда жил Остужев и встречался со своими зрителями, он был современен, поскольку чисто «звучал». Его любили, носили на руках, он был созвучен эпохе. Вот это и есть для меня настоящая легенда.