До прохода на свои места зрители минут 10–15 толпятся на входе, вокруг кухонного столика. На нем стоит электроплитка с урчащей маслом сковородкой, железная мясорубка, разделочная доска с луком. В зале пахнет луком, селедкой, жарящимся беконом… Действие спектакля начинается на кухне, где осиротевшие мать и дочь готовят пирожки к поминальному столу. Запах готовки – единственная уступка натурализму, которую делает Виктор Рыжаков.
Сценограф Ольга Никитина придвигает вплотную к зрительному залу глухую кирпичную стену, на которой светопроекции рисуют то силуэты кухонной мебели, то – бегущую строку текста, то – праздничный салют. Между стеной и первым зрительским рядом расстояние меньше полуметра, и две актрисы – Инна Сухорецкая (падчерица) и Светлана Иванова-Сергеева (вдова) – играют, практически прижавшись к кирпичной кладке. Актрисы малоподвижны. Все действия – режем селедку, разделываем лук, фасуем по пакетикам конфеты – только называются.
«Сверхкрупный план» обе исполнительницы держат великолепно. Минимум оставленных средств оборачивается богатством смыслов.
Поворот головы, слом интонации, промельк улыбки и зажатая где-то в животе истерика, которой не дают прорваться, но которая от этого действует тем сильнее... Все понарошку (на наших глазах засунутый под кофту дочери шарик обозначит солидный срок ее беременности), все как бы в проброс. Ничто специально не акцентируется. Вот только вышли на обеих волнующую тему, как тут же предостережение: «осторожно, тесто не любит крика и споров!»
Тесто и впрямь не любит споров (может, оттого, что споров стало больше, куда-то ушло простое тепло жизни вокруг?)
Из разговора, перескакивающего, нервного, болезненного, встают реалии жизни – трудной, бедной, на износ.
Жизни, где от мужа прячут конфеты, потому что он может съесть за один присест кулек. Жизни, где жене некогда приготовить любимые семейством пирожки, потому что у нее «бизнес» и необходимость зарабатывать изматывающим трудом. Жизни, где только и вспоминается как радость поездка двадцатилетней давности в Евпаторию, где были море, и смех, и танцы.
Как так случилось и кто виноват?
Дочь обвиняет мать. Мать обращается к умершему от сердечного приступа мужу. Покойник (Александр Усердин) неожиданно вмешивается в этот давно ставший семейным ритуалом обмен взаимными упреками.
Все больно, все стыдно, все узнаваемо… Мы успели забыть то ужасное время, когда миллионы соотечественников вдруг оказались ненужными своей стране. Когда вчерашние кормильцы и защитники стали обузой. И сколько их ушло из жизни безвременно (рак, инсульт, инфаркт, скоротечная инфлюэнца), не выдержав самого страшного из испытаний – испытания ненужностью.
Между первым и вторым актом у автора проходит год, но по ощущению – пара десятилетий.
На кладбище стоит памятник. Падчерица ждет второго ребенка. Мать построила в доме дровяную печь, чтобы не зависеть от государственного газа и электричества. Воздух пахнет войной. И здесь Наталья Ворожбит снова права, точно связывая войну сегодняшнюю с болью тех, раздавленных девяностыми наших сограждан.
Папа Саша приходит с того света и просится назад. И привела его не тоска по семье, тоска мужа, отца и деда. Привела воинская присяга и желание реванша: он – офицер, он принимал присягу и теперь он вернулся сражаться за Родину. Его осиротевшим женщинам надо сделать главный выбор: допустить или нет это возвращение?
Героини Ворожбит не спрашивают своего мужчину, на чьей стороне он собрался воевать. То ли ответ и так ясен, то ли неважен. Переглянувшись, две женщины говорят войне свое «нет».
Спектакль заканчивается многоточием. Ни драматург, ни режиссер не настаивают, что они знают, «как надо», где правильный выбор, где – неправильный.
…Гремит салют. Под кофточкой Дочери дрожит воздушный шарик – будущая жизнь, такая хрупкая и такая беззащитная.