Леченье – свет

Дирекция Большого театра давно мечтала заменить старую версию «Иоланты». Прежний спектакль, по справедливому мнению дирекции, морально устарел. Оперу теперь решили исполнять после музыки из «Щелкунчика»: как было при Чайковском. У дирижера Антона Гришанина оркестр (с качественными струнными и киксующими медными духовыми) скорее добротно «проговорил», чем ярко осмыслил, и сюиту, и «Иоланту». Пели хорошо. Чуть «металлическому» сопрано Екатерины Морозовой (Иоланта) под стать были голоса Игоря Головатенко (Роберт) и Эльчина Азизова (мавр-врач), короля Рене (Вячеслав Почапский) и Евгении Сегенюк (кормилица Марта). Правда, тенор Олег Долгов (Водемон) несколько терялся в пиано, зато на форте звучал внушительно.

Верилось, что Женовач, замечательный мастер психологического театра, справится, придумает нетривиальное и музыкальное решение. Но, возможно, он стушевался перед знаменитым театром. Или перед фактом своего дебюта в опере. Женовач посчитал, что в либретто нет «логики реальной жизни». Текст («примитив в хорошем смысле») кажется ему неправдоподобным, «сюжет шит белыми нитками». Как Иоланта столько лет сохраняла неведение? Как Водемон не понял сразу, что она слепа? Странно, конечно, к очевидной сказке-притче (а что это – сказка, Женовач, конечно, понимает) применять реалистические критерии: все равно, что спросить «отчего Иван Царевич ездит на сером волке, разве на волках ездят»? Допустим, что вопрос привел режиссера от буквального к поэтическому театру. Но и с поэзией не сложилось, поскольку не сложилось с театром вообще. Возник лишь театрализованный сценический «разговор». А если назвать вещи музыкальными именами, то статичный «концерт в костюмах».

На сцене воздвигнут дом без передней стены. Левая половина дома темная, правая – ярко освещена. Между половинами – стена. Понятно сразу: аллегория мира слепоты и мира света. И, как выяснилось, основная доминанта действия. Иоланта, с кудрями до пояса, живет в одиночестве слева. Все прочие – через стену, отчего герои говорят на расстоянии, лишь Водемон приоткрывает калитку. На темной половине царит мечтательная тоска (ее полчаса пластически демонстрирует Иоланта, под «Щелкунчика» бродящая или сидящая, заломив руки: по задумке режиссера, эта музыка – грезы героини, ее внутренний мир). На светлой половине как бы кипит жизнь. Художник Боровский одел героев в условные, вязано-тканые светлые одежды. Рассаживается псевдооркестр из статистов в костюмах под XVIII век, имитирующий игру на скрипках, служанки и кормилица Иоланты в неглиже играют в вакхические радости, посиживая у мужчин на коленях, распивая вино и равнодушно откликаясь на голос хозяйки. Во втором акте несколько вялая «оживленность» сходит на нет: чем ближе к финалу, тем в спектакле меньше режиссерских событий. Врач лечит Иоланту символически, он неподвижно маячит на светлой половине, даже несмотря в сторону пациентки. Фронтально развернутый, как в филармонии, ряд певцов стоит (непонятно, зачем) при дуэте Иоланты с Водемоном. Или о чем-то повествует «в зал», почти не двигаясь. Хотя, как мы помним, режиссер именно в слове «Иоланта» не видит «логики жизни». Женовач отменил актерские «страдания», но почти ничего не предложил взамен. Смыслы, каковы бы они ни были, буксуют. Внутреннее не проявлено через внешнее. Мизансцен, по сути, нет. И главное, музыка, с ее перепадами настроений и эмоций, ни на что не провоцирует режиссера. Музыка звучит как бы между тем. Фоном.

А ведь могло быть иначе. Вот зачем на темной половине поставили пюпитры для нот? Зачем между этой «не звучащей музыкой» неприкаянно бродила Иоланта? При взгляде на реквизит сразу подумалось, какое может случиться красивое иносказание музыкального театра: музыка – это и есть свет. Привиделось, как при прозрении Иоланты на левой половине исчезнет темнота, сюда придут музыканты, сядут за прежде безлюдные пюпитры, раскроют ноты и духоподъемно сыграют финал оперы, с мощной аллилуйей творцу за ниспослание света. Ничего подобного не произошло, все время висящее «ружье» так и не «выстрелило». Вообще ничего не случилось, прозренье поэтически не обыграно в несостоявшемся поэтическом театре. Лишь пюпитры уехали назад, включился свет и в ряд выстроился хор. Это была кульминация оперы без действия.