Амаркорд Асара Эппеля

Марсель Пруст, главный специалист по поискам утраченного времени, уверял, что ничего не воскрешает прошлое с такой легкостью, как вдруг вернувшийся запах или вкус. «Я увидел ее опять недавно и внезапно. Траву моего двора», – так начинается спектакль Светланы Земляковой по прозе Асара Эппеля. Асар Эппель воскрешает эту Атлантиду советского людского муравейника силой памяти, любви и тоски. Режиссер Светлана Землякова и актеры Маяковки точно ловят особый музыкальный ритм рассказа недавно ушедшего прекрасного и недооцененного прозаика.

Музыка здесь рождается из помешивания супа в жестяной кастрюльке, из звука пилы, из дроби каблуков. Автор (он же участник музыкального ансамбля «Парк Ф.Э. Дзержинского») Алексей Золотовицкий подхватывает любую песню, аккомпанируя ей на рояле и подпевая. Он все время рядом с разворачивающимися событиями, рядом с вызванными его памятью персонажами, но и чуть отдельно, на отшибе.

Актеры Маяковки с любовью и нескрываемой иронией рисуют обитателей давно канувшего в Лету московского дворика с беспорядочно разбросанными хибарами с их нахлобученными крышами, поленницей дров и керосиновой лавкой в конце улицы. Хороша Дарьиванна (Наталья Филиппова), счастливая домовитая московская домовладелица. Одновременно смешна и трогательна старая дева-учительница Софья Петровна, старательно отстаивающая свое единственное женское право – пудрить сизоватый нос белой мукой. И просто глаз не оторвать от Василь Гавриловича, умеющего пообщаться с поляком, немцем, гагаузом, молдаванином и даже с китайцами, крымским татарином, кроткими корейцами, но предпочитавшего объясняться на языке державных москалей.

Но сердце этого двора, конечно, местная Афродита – дочь Дарьиванны и падчерица Василь Гавриловича Валька. Вера Панфилова сумела передать действительно божественное сочетание невинности и бесстыдства. Цветение жаркой женской плоти, которая распускается, как цветок, и жадно взыскует любви. Черные глаза смотрят на редко наезжающего мужа с такой призывной тоской, что камень бы растаял. И тает добрый молодец, «секретный летчик» Николай (Евгений Матвеев), который жаждет отбомбиться со своим заплатанным «У-2» в секретной Корейской войне. Жаждет он «отбомбиться» и дома, на побывке. На сцене удалось передать то свойство прозы Эппеля, которое писательница Татьяна Бек определяла так: «Полузвериная-полукрылатая эротика, когда «Песнь песней» словно пересаживается (и прорастает!) в помоечную почву задворок».

«Николай, бомби» – доносится Валькин призыв с террасы, где заперлись молодые, и «уже третий час аж даже гвозди ходили в досках». На сцене ходит ходуном простыня, завешивающая крохотный встроенный шкаф с полками, заставленными соленьями. Сценограф Алина Бровина использовала минимум аксессуаров – распахивающиеся в стене окна, где плывут облака и нависает голая голодная луна. Черные скамьи, железные двухъярусные кровати, черная вышка радийной кабины, где вальяжно расположился Диктор всесоюзного радио – Алексей Сергеев, который читает сводки погоды, включает оперные арии и выступления Молотова…

Странным образом, чем тщательнее воспроизводит режиссер-постановщик давно ушедшее время, тем острее чувство дежа вю. Приметы начала 1950-х вдруг так накладываются на переживаемый момент, что и иголочки не просунуть. Очередной Молотов «стойко и неуклонно, неколебимо и неуступчиво, несмотря на происки поджигателей войны, четко и недвусмысленно проводит миролюбивую и последовательную политику, как мирную, так и оборонную, как защищая, так и отстаивая». Наши летчики снова бомбят чужое государство, откуда привозят домой ароматные палочки и веера. И, небось, снова действительны инструкции сбивать вражеский американский самолет, даже ненароком попавший в твой квадрат.

Стоя на скамейке, два секретных летчика – наш Николай (Евгений Матвеев) и американец Зяма (Алексей Золотовицкий) – уверенно маневрируют, сжимая в руках оконные рамы и иногда переговариваясь в эфире. Но вот помахавший крыльями на прощание Зяма попадает в квадрат обстрела отличника боевой подготовки Николая, и его лицо мертвеет. Но вопреки строжайшей инструкции Николай не нажимает гашетку, а кричит в мегафон: «Ручку возьми на себя, падла! Тинь-тинь-теньк-теньк! Бери свой курс, эбьёна мазер!..»

И это один из лучших моментов богатого на эффектные сцены спектакля.

…Ощущение жизненного тупика, выпукло описанного Асаром Эппелем, дополняется и углубляется в спектакле ощущением тупика исторического. Как будто сама история движется не по спирали, а по кругу. И тайные благодатные возможности растущих на твоем дворе трав открываются только тогда, когда уже нет ни двора, ни травы, ни тех, кому бы ты хотел помочь…