Певец мира горнего

В семье Чюрлёнисов в Оранах под Вильной, а потом в Друскениках говорили исключительно по-польски (во второй половине XIX века это был язык почти всех литовских интеллигентов), даром что подробнейшие записи в своем дневнике Микалоюс делал на этом же языке, зато посвящено все было любимому литовскому отечеству, которое, впрочем, в ту пору было частью огромной Российской империи.

И хотя первое образование юный Микалоюс получил в польской школе Михаила Огинского – потомка и тезки автора того самого полонеза «Прощание с родиной», а также в Варшавском музыкальном институте и Лейпцигской консерватории, однако слава к уже не очень молодому сочинителю пришла все же в России. И при этом вовсе не как к композитору, а как к чрезвычайно своеобразному художнику. Будучи всесторонне одаренной натурой, Чюрлёнис проявил свой талант живописца (окончательно отточенный в варшавских школах рисования) ничуть не менее, чем композитора. Петербургская публика была без ума от странного литовца, он вошел в моду, а следовательно, и во все художественные (и не только) салоны города на Неве.

Внук простого литовского крестьянина и сын провинциального органиста, человек по-своему религиозный и неистово-творческий, Чюрлёнис терялся в светском обществе, которое в свою очередь уж никак не хотело потерять из виду новую знаменитость. Творческий метод Чюрлёниса, его художественная манера, его краски – все это было словно специально создано для господствовавшего тогда во всем мире стиля ар-нуво.

Принятый как равный в кругу петербургской богемы, Чюрлёнис, приглашенный в столицу России знаменитым поэтом и издателем культового журнала «Аполлон» Сергеем Маковским, вошел в круг художников «Мира искусства» и стяжал лавры как звезда выставки «Салон», устроенной в 1908 году в Санкт-Петербурге самим Мстиславом Добужинским. Знаменитый акварелист и непревзойденный иллюстратор в своих воспоминаниях с большим пиететом писал о петербургском успехе Чюрлёниса. Следствием которого стал «бенефис» литовского живописца на выставке «мирискуссников» в Санкт-Петербурге год спустя. Картины Чюрлёниса соседствовали с полотнами Александра Бенуа, Льва Бакста и Константина Сомова. Если добавить, что к тому времени Чюрлёнис сочинил еще и несколько симфонических произведений, то вполне можно понять чувства его современников-земляков. Эмоции их переполняли. И подобно католикам всего мира (которые, не без гордости, говорят: «У нас есть папа», после избрания очередного понтифика) литовский народ мог гордо произнести: «У нас есть первый национальный композитор».

Жизнь мастера оказалась короткой, а семейное счастье с восторженно любимой им литераторшей Софией Кимантайте и вовсе мимолетным. Они прожили вместе всего лишь два года. Но об этом времени София Кимантайте-Чюрлёнене с благодарностью и светлой грустью вспоминала потом всю свою жизнь.

Микалоюс Чюрленис и сам был светлым. Во всех смыслах. Только такой человек и только такой художник может так видеть окружающий мир, распознавая в нем те самые «тени несозданных созданий», о которых писал современник живописца поэт Бальмонт. Ну а столкновение с реальностью приводит к крушению иллюзий и к... лечебнице для душевнобольных. Впрочем, последние дни Бог даровал Чюрлёнису все же провести рядом с его родителями и умереть у них на руках. Этот добрый и скромный человек, во многом повлиявший на творчество композитора Скрябина и восхитивший своим тонким даром Ромена Роллана, в твоем творчестве пусть хоть и едва, но приоткрыл завесу Божьего мира. Который еще зовется миром горним.