Этюд в багровых тонах

У российских слушателей этого «Трубадура» есть еще и собственная, в программке пропечатанная гордость: Анна Нетребко, давно уж носительница титула «наша Аня», ее наперсница из Мариинского Екатерина Семенчук в партии Азучены, не чужой нам Алвис Херманис и практически родной Джанандреа Нозеда, десять лет пробывший главным приглашенным дирижером Мариинского театра и первым зарубежным музыкантом на этом месте. Художник по свету Глеб Фильштинский вообще «не в счет», уже много сезонов кажется, что он, как домовой, ворожит в каждом хорошем спектакле.

«Трубадур» не напрасно вызывает у постановщиков трепет. Перескажи его фабулу из жизни цыган и благородных графов Испании XV века, поделивших в детстве родных братьев, так и неясно, это дешевый латинский сериал или великая опера Верди. Режиссер Алвис Херманис действовал решительно. Он отправил оперу в большой и прекрасный музей, более всего напоминающий Галерею Уфицци, с громадными ренессансными полотнами на стенах. Прекрасная Леонора (Анна Нетребко), из-за которой сойдутся в смертельной схватке ставшие взрослыми братья, пока что типичный синий чулок с очками на носу, трепетная музейная смотрительница. Коварная цыганка Азучена – «униформенная» музейная тетка, старший брат, он же Граф ди Луна, шеф музейной охраны. Его (согласно либретто) начальник стражи Феррандо – верткий гид, толкующий шумным экскурсантам сюжеты старинных картин, в том числе предание о благородном испанском семействе, связанном проклятием со старой цыганкой. Едва музейные залы пустеют, а лампы гаснут, впечатлительная Леонора слышит голос ожившего Трубадура с картины, все оживает, толпа экскурсантов делится на стражу Графа ди Луна и цыганский табор, тревожные багровые тона заливают сцену.

В этой кажущейся удобной идее много опасных мест. В самом деле, костюмная мелодрама, в которую после неглупого введения превращается «Трубадур», давно уже переносится с трудом, и в том же Зальцбурге бывали оперы записных классиков, где герои в картонных доспехах пели посреди хора в костюмах деревьев (именно эта сцена лихо осмеяна в фильме «Неприкасаемые»). Здесь же браво художнику по костюмам Еве Дессекер, сумевшей «всамделишное» сценическое превращение дополнить легкой иронией. Толпы и главные герои облачаются во вроде бы достоверные одежды эпохи, но тона подчеркнуто вторят доминирующим тонам картин, а точно копирующие живописный образец платья, как на Леоноре, крепятся сзади на кукольных завязках. Это все-таки не Испания XV века, а сон о ней. В самые тревожные моменты спектакля оживают стены, перемещаясь и до гипноза тасуя картины. А к неминуемо трагичному финалу все будто бы возвращается на круги своя, и Леонора снова влезает в рабочую спецовку, и суетятся техслужбы, но нет: в музее смена экспозиции, картины заколочены в деревянные коробки, как в гробы, так что влюбленной в них героине остается только умереть.

Над всем этим визуальным счастьем парит Верди – беспредельно мелодичный и самый чуткий психолог мелодрамы. Ведущий оперу маэстро Джанандреа Нозеда, законный хранитель ценностей туринского Театро Реджио, точный, решительный, давным-давно вышедший из тени Гергиева, с итальянским (хоть убейте, именно с итальянским) «чувством Верди», дал услышать каждый нюанс в игре оркестра и держал идеальный баланс с солистами, не взнуздывая, но и не идя на поводу. Главные героини Леонора и Азучена, оживляя в перегруженной памяти критика свои дуэты в гастрольной московской «Войне и мире» десятилетней давности, покоряли качеством пения и игры. Более того, составляли близкие к эталону ансамбли со сладкоголосым трубадуром Манрико Франческо Мели и нервным Графом ди Луна (баритоном Артуром Ручински). Как-то все сошлось на этом спектакле в зальцбургском Фестшпиле – что и есть лишнее подтверждение статуса фестиваля, на редкость стойкого на фоне меняющихся вкусов и времен.