– Яна, в июне состоялся ваш дебют на московской сцене – вы сыграли Панночку в театре Табакова. Как сошлись звезды таким причудливым образом?
– Божий промысел. Как-то Вася (Василий Сигарев. – «НИ») в несерьезном разговоре с актером Андреем Фоминым упомянул, что хочет поставить «Вия», и что «Фома» – готовый Хома, а я – готовая Панночка... Предложили «Табакерке», они тут же согласились с радостью. Мы даже и не верили, что получится. Обронил слово – а оно и сбылось. Я в профессии придирчивая, и, если состав не мой, – не буду работать. Но актеры «Табакерки» мне всегда нравились – в спектакле заняты Роза Хайруллина, Женя Миллер (мегаорганичный человек и актер!), и Яна Сексте, которая снималась в картине Сигарева «Жить». В паре я работаю только с Андреем Фоминым, а на остальных любуюсь из-за кулис.
– Как долго репетировали спектакль в новом для вас пространстве?
– Репетиции длились 3–4 месяца. Но мои сцены зависят напрямую от декораций, а их сделали ближе к выпуску. В результате мне досталось всего пять дней репетиций, а потом последовали прогоны. Этого, конечно, мало, тем более что я уже 10 лет в театре не работаю. Кино – это другая профессия. Поэтому я все еще репетирую.
– Ваша трактовка нечистой силы разительно отличается от роковой чаровницы-Панночки...<.b>
– Изначально это совсем не ведьма, как у Гоголя, в версии Сигарева Панночка – жертва насилия со стороны Хомы. Которая умерла, но продолжает жить в его голове, в душе. И которая дает ему шанс покаяться. Трижды! Но он им не пользуется. Поскольку мой персонаж – материализация внутренней борьба Хомы, я не играю что-то конкретное. Это какая-то субстанция, которая выходит и говорит: «Все, я от тебя устала. Покайся – и будет тебе царствие небесное – уже здесь, на земле». Каждый человек устраивает его себе сам. Если у тебя все плохо, значит надо покаяться. Хома не кается – и погибает.
– Когда вспоминают актрису Троянову, первый вопрос, который возникает у зрителя: она такая же в жизни, как в кино? Где вы больше играете?
– Конечно, в жизни играю намного больше. В кино – живу. Мне нравится, что кино дает мне возможность обнажиться. Я себя в жизни даже иногда пугаюсь. А вот роли мои меня не пугают. Ни роль «анти-матери» в первой картине – «Волчок», ни такая погранично эмоциональная роль, как в картине «Жить», – о том, как переживается смерть близкого человека. А Ленка из «Страны ОЗ» удивила: «Неужели я и так могу?» Как он это чувствует, Сигарев? Он знает меня лучше, чем я. Когда он дал мне сценарий «Страны ОЗ», я сказала: «Вот это ты ошибся. Бери актрису-флегму. И она будет ходить и молчать». А он ответил: «Это неинтересно. Интересно, когда такая, как ты, вдруг откроет в себе разные стороны». Я обнаружила в себе какой-то лучик света, за него зацепилась и потянула, как за ниточку – получилась Ленка. Светленький человечек.
– Я увидела в этой роли совсем другое – блаженное существо. Незащищенное. Жить с этим опасно...
– Поэтому я боялась этой роли – если бы она во мне победила, это был бы конец. Поэтому у меня на площадке случались такие истерики, что меня успокоить не могли. Мои внутренние качели раскачивались, борьба внутри шла между добром и злом. Когда светлое стало наступать, пришлось расставаться с верными подругами – агрессией и злобой. Которые всегда защищали – стоило кому-то на меня неправильно посмотреть, я уж такую рожу сострою, что люди подходить ко мне боятся.
– Работаете над собой?
– Если человек говорит о своих недостатках – это уже работа над собой. Мне Бог дал познавание себя. Я познаю себя и это – страшно. Неприятно. Работа над собой – дело тяжелое. Порой просто не можешь себя от чего-то удержать.
– Роли в этом помогают?
– Да! Клянусь! Я к роли Ленки подходила очень качественно. Отбросила нецензурную брань. Завязала со спиртным. Вот только курить не смогла бросить. И это меня повело по пути очищения. Мне вдруг понравилось. Язвы внутренние стали заживать. Уже около двух лет я не употребляю спиртного и не хочу даже пробовать. Мне хочется сохранить это состояние.
– На проходившем в июне «Кинотавре» показали ваш режиссерский дебют – короткометражку, в которой главную роль сыграла Ксения Раппопорт. Почему вы взялись снимать кино?
– У меня никогда не было режиссерских амбиций. Но я много лет писала истории. Коротенькие. О своем детстве, сны интересные записывала. И вдруг затопталась во мне одна история про девушку с овчаркой, которую я увидела, когда мне было лет 12, и которая мне запомнилась, как символ тотального одиночества. Сигарев сказал: «Если история не дает покоя, ее надо отдать!» Как писатель я не могу ее никуда отдать, потому что это – детский сад. Сценаристом я себя не считаю. Но эти героини жужжали по утрам в моей голове, как назойливые мухи. Их гонишь – они возвращаются. Когда начало накрывать уже с утра, я поняла, что Вася прав. Там всего страница текста, фильм, длиной в 15 минут. Помидорка, девушка с овчаркой, река, железная дорога, товарняки – это все символы из детских впечатлений. А персонаж Ксении Раппопорт реализует образ моей мамы. Хотя мама не имеет отношения к той детской истории, но мама есть всегда и всегда меня вдохновляла, поэтому ее белый сарафан тоже попал в «коротышку».
– А как вы постигли искусство кинорежиссуры?
– Не постигла. Даст Бог – когда-нибудь постигну. Это оказалось тяжелым делом. Я была в жестоком стрессе. Когда вышла на площадку, поняла сразу: вот это – зажим. Вот это – ответственность! Стресс актерский – рядом не лежал! После короткого метра я до сих пор ничего снимать не хочу.
– Вам понравился результат?
– Да! Получилось симпатично. Может, не хватило в финале какой-то ноты. Я учту эту ошибку. Видимо, сценарий не был доделан до конца. Главное, что я это увидела. И главное – что в процесс не вмешивался Сигарев.
– Трудно поверить, тем более что он был продюсером...
– Долгое время никто не верил, что я не вмешиваюсь в его сценарии...
– С вашей стороны было бы вполне естественно попросить помощи у профессионала.
– Считаю, что, если ты сама не можешь в чем-то разобраться, или не хватает силенок – не берись! Мне нравится, что я допустила ошибку, и сама ее увидела и теперь учту. Сейчас закончила сценарий полного метра (тоже все из детства), но над финалом посижу еще год. Я его знаю, но не пишу. Продюсеры торопят: «Сдавай сценарий! Пора деньги искать!» Но я еще должна пожить с этим финалом. Должна быть уверена на 100%, что финал прозвучит.
– У кого вы учитесь?
– У советского кинематографа! Я росла на советском кино и до сих пор его пересматриваю. На авторском – не там, где Орлова флагами машет. Картины Абдрашитова, Нина Русланова в картине Германа «Мой друг Иван Лапшин» – шедевр актерского мастерства. Вообще я актрис люблю больше, чем актеров. Наверное, потому что я не могу учиться у мужчин-актеров. Хотя мне, конечно, мужская энергетика тоже подходит. Наши актеры для меня – мировая вышка. Мерил Стрип отдыхает рядом с ранними работами Чуриковой. На самом деле, западные актеры знают наших и тоже учатся у них. Но сейчас этой школы уже нет. И, когда я появилась в кинематографе, поняла, что должна нести новую школу, потому что невозможно существовать в кадре так, как существовали актеры старшего поколения. У режиссеров сегодня другие требования – документальная реальность. И для меня в этом смысле эталоном экранного существования был Бодров-младший. Понимала, что парень-то ничего не играет, на лице ничего не отражается, но ты понимаешь, что происходит внутри. Бодров-младший дал мне такую подсказку! Они, помню, приезжали со «Взглядом» в Екатеринбург и набирали в программу интересных людей. Я была еще зеленая совсем, в 21 год я чувствовала себя 13-ти-летней – позднее развитие. На программу не прошла, зато увидела их живьем.
– Советское кино закончилось 30 лет назад, Бодров ушел из жизни 15 лет назад, а из ныне живущих вы так высоко никого не оценили?
– Я теперь не учусь, а просто люблю такие индивидуальности, как Роза Хайруллина (абсолютная инопланетянка, приземлившаяся у нас, – от нее в любой работе глаз оторвать невозможно) или Рената Литвинова. Понимаю, что я сама в каком-то смысле в том же ряду. И мне приятно. Сильные актрисы. Подражать им – смешно. Надо нести свое. А это – работа нескончаемая.
– У меня ощущение, что вам это дается легко...
– И слава Богу! Я хороший акробат, который много тренируется, чтобы потом выйти и легко сделать сальто. А на самом деле – болит все тело. Я, на самом деле, годами встать не могу – после таких картин, как «Жить». И сниматься не хочу. Это кровью сделанная роль, не знаю, как моя печень все это прокачала. Но это мой путь. Я пока не умею по-другому. Это, если хотите, даже непрофессионально. Год может тянуться опустошение, после того, как ты выложился в роли.
– Как вы восстанавливаетесь?
– Лежкой! Я мало выхожу из дому, много лежу. С книжкой, с телевизором, с ноутбуком, с собакой, с друзьями настолько близкими, что можно не вставать перед их приходом и не причесываться. Какие-то маленькие родственники, которые приедут и будут ползать по мне. Горы семечек вокруг. Свинья эдакая. Дом, уют, Сигарев, который что-то пишет и растет борода. Плед... Мне очень хорошо со всем этим. Я смеюсь: «Как баааушка!»
– Вашу собаку зовут…
– Эми Уайнхаус.
– Откуда такая кличка? Похожа?
– Да! Употребляет виски.
– Насколько я знаю, вы категорически отказываетесь возвращаться в театр в Екатеринбурге...
– Я уже категорически отказываюсь возвращаться в сам Екатеринбург! Бог даст, останусь в Москве. И весь домашний уют перетащу в Москву. Вплоть до самых маленьких статуэточек и салфеточек. Кирилл Серебренников пригласил поработать в своем театре. Попробуем сделать постановку либо с Кириллом, либо с Жолдаком.
– Полюбили Москву?
– Мы работали с Москвой с первого фильма, жили здесь по году, а потом возвращались восвояси. Екатеринбург когда-то был знаменит и рок-движением, и Балабанов там родился, и Глеб Панфилов, киностудия Свердловская была роскошная, со своим стилем – все умерло. Правда, сегодня англичане называют Екатеринбург центром мировой драматургии. Но все наши драматурги, кроме Коляды, живут в Москве. Литературное пространство там пока остается – до сих пор рождаются писатели и поэты. И умирают. Но Москву я не любила, думала, что агрессивней Москвы ничего не бывает. Потом разобралась – это моя проблема. Это я агрессивна. Раздражало, что все здесь какие-то занятые, куда-то несутся, не могут нормально поговорить. Звонишь московским друзьям, предлагаешь где-нибудь посидеть, а они: «Ой, да у меня работа...» Думаешь: «Да пошла она, эта Москва!» А сейчас поняла, что в Москве надо работать. Если ты будешь здесь рассиживаться – эдакая арт-хаусница с сигареточкой – быстро состаришься и никому нужна не будешь.