Глава Республики Ингушетия Юнус-Бек Евкуров

– Как вы сортируете сообщения?

– Пресс-служба приносит распечатку, и я даю распоряжения, что делать в каждом конкретном случае. Если праздник, люди тяжело живут: женщина одна воспитывает детей, мужа нет, старики болеют, – тут, конечно, надо помочь. Или, скажем, супруг валяется на продавленном диване с папироской и просит, чтобы ему крышу сделали! Поэтому смотрим, кому и в чем нужна помощь. Подключаем благотворительные фонды, общественность, Совет тейпов. К примеру, обратилась с просьбой семья Ивановых. Посылаем в оргкомитет Совета: разберитесь, к какому роду принадлежат Ивановы и почему «однотейповцы» не могут им помочь? Это же очень прочный институт. У нас, когда человек сватается, всегда спрашивают: кто его отец? К какому тейпу принадлежит? И включаются общественные механизмы, которые регулируют взаимоотношения родственников. Они надежно функционируют веками, благодаря чему в республике нет ни одного детдома, брошенных детей или стариков. Бывает, конечно, что супруги развелись, муж ушел или жена ребенка забрала. Но брошенными дети не бывают: у них всегда есть крыша над головой.

– А если все будут обращаться с проблемами к главе республики, не означает ли это, что местная власть не справляется? Что их просить, если они все равно ничего не решают?

– Да, вначале была тревога, что люди отвыкнут от существующих структур власти. Поэтому мы все обращения стали перекидывать на места, приучая чиновников оперативно реагировать. Глава администрации, конечно, чувствует ситуацию лучше. Если даже муж – дурак или бездельник, то дети, их мать – они же не виноваты! Или глава семьи жалуется: «У меня нет работы!» А ему отвечают: «Вот тебе стройка. Иди работай, получая по 600 рублей в день. И сам сделаешь свою крышу». То есть здесь много деликатных моментов, где проявляет себя местная власть. И это сработало! Со временем прямых обращений к нам становится все меньше и меньше.

– Говорят, при подборе кадров вы используете детектор лжи?

– Да, сейчас все, кто претендует на должности, проходят полиграф.

– А если не хочет?

– Значит, работать не хочет!

– Бывают случаи, когда полиграф выявляет неблагонадежных?

– Очень часто! Мы планируем проводить конкурсы среди директоров школ. Так вот, полиграф – одна из важных вещей, позволяющих правильно ориентироваться. Особенно если речь идет о серьезной должности.

– Соответствует ли это правовым нормам?

– Мы не нарушаем закон, потому что предлагаем пройти проверку добровольно. Хотите претендовать на должность – вам условие предоставили.

– Можно любое условие поставить. Например, пробежать стометровку за восемь секунд.

– Не пробежишь – значит, не пройдешь! А если серьезно, мы же не все должности пропускаем через детектор. Есть 35 вакансий, считающихся коррупциогенно-опасными. Проблема не в том, что из себя представляет соискатель. Главный вопрос: с какой целью он идет – работать или зарабатывать? Вот что важно!

– Но можно пройти детектор, а коррупционером остаться. Или придет на должность приличный человек, а место его испортит – каждый день предлагают и предлагают…

– Конечно, не факт, что он будет святым. Но то, что мы на начальной стадии все выявляем, – в этом ничего нет плохого. Я даже рад тому, что мы его запустили! Вначале ведь казалось, что тест никто не пройдет. Великолепно проходят! При том что у нас не наши полиграфологи, а из Москвы приглашаем специалистов. Они дают очень высокую оценку и мотивации, и работе, и всему остальному. И действующих чиновников мы проверяем. Из двадцати обследованных на детекторе лишь по троим принято решение об увольнении. Семнадцать тест прошли. Еще до того, как подать список людей, я для себя ставлю условные или приблизительные оценки по всем пунктам: пройдет, не пройдет или в чем сомневаюсь. Хорошо, что мои оценки подтверждаются итогами исследований.

– Вы сами проходили тест?

– Прошел. Еще в самом начале. Результат неплохой!

– А кроме полиграфа есть службы, которые отслеживают взяточников?

– Антикоррупционная комиссия существует при главе республики, Совет безопасности, ревизионный отдел в Минфине, Счетная палата плюс контрольное управление Главы РИ. Могу с уверенностью сказать, что у нас нет масштабного взяточничества и коррупционных схем среди чиновников. Вы же понимаете, что в этом вопросе я не опираюсь только на электронный механизм. Есть много способов контроля, а полиграф лишь подкрепляет их.

– Есть у вас какое-то представительство тейпов во власти?

– Этого категорически нельзя делать. Как только установишь: «за этим тейпом – вот такой пост, а за тем – такая должность», попробуй потом их замени! И возникает клановость! Общественный институт должен быть независимым, оппонировать власти и не лезть вообще в официальные структуры!

– То есть тейповая система не закладывает основы мононациональности в республике?

– Вовсе нет. К примеру, существуют этнические группы с обобщенным названием, которое переводится примерно так: «тейп русских». Не тейп Ивановых или Сидоровых, а именно русских. К ним относятся все русскоязычные жители республики: русские, украинцы, армяне, и т.д. Представители этих народностей вместе с другими входят в Совет тейпов и принимают активное участие в работе. Так что никакой моноэтничности нет. Другое дело, что русскоговорящих очень мало осталось, в основном старики.

– А евреи остались или уже все съехали?

– Два человека есть. (Смеется.) И оба входят в Совет тейпов. Кстати, про евреев. Когда ингушей и чеченцев депортировали, а дома их заселялись, то евреи – единственные, кто отказывался занимать это жилье. Более того, многие сохраняли имущество соседей – семейные реликвии, предметы старины. И когда те вернулись обратно, вещи возвращали. Мы до сих пор с благодарностью вспоминаем об этом. Были, конечно, и казаки, и осетины, и дагестанцы, которые также не желали заселяться в дома изгнанных, но их силой принуждали.

– Отразилось ли на жизни населения падение нефти, рубля, рост инфляции? Как удается преодолеть последствия?

– Как и во всех регионах, конечно, цены росли. Мы создали антикризисный план, куда включили 40 пунктов неотложных мероприятий. Большинство из них уже исполнены. Добились того, что все-таки удержали цены, даже идет снижение. Сейчас у нас восемь бригад действует на рынках, в магазинах, в торговых центрах, потому что всегда есть соблазн снова взвинтить цены.

– Какова структура безработицы в республике? У людей совсем нет доходов или ситуация как в том случае, когда говорят: «Угнали «Порше» у безработного».

– В большинстве своем безработный – это тот, кто получил диплом и ждет, пока ему предложат должность по специальности. Я всегда пытаюсь объяснить студентам, что мы уже не в Советском Союзе, где выпускников планово распределяли на работу. Пока учишься, ты уже должен искать место, предлагать свои услуги в коммерческих организациях, в госучреждениях, практиковаться в летнее время. Сейчас больше возможность себя проявить. Что касается статистики, то еще несколько лет назад безработица у нас составляла 51 процент, сегодня же – 31. Официально зарегистрированных безработных прежде было 30 с лишним процентов, сейчас только 12.

– Известно, что чем выше эта цифра, тем выше уровень преступности. Отслеживаете ли вы взаимозависимость этих показателей?

– Мне кажется, дело не в безработице, а в уровне жизни населения. У нас сегодня более 900 вакансий по различным направлениям, но зарплата 13–15 тысяч рублей. Не все соглашаются на такие условия. Но дать работу за 30 тысяч мы не можем. Это же не коммерческая структура, не бизнес. Хотя, согласен, нередко безработные действительно разъезжают на хороших машинах. Значит, есть где зарабатывать. Не только в Ингушетии, но и в других субъектах Северного Кавказа, по всей России можно неплохо зарабатывать. Мы проводили анализ по всем совершенным преступлениям, включая бандподполье, наркопреступность, разбойные нападения. Выяснилось, что 80 процентов правонарушений совершали те, кто вполне обустроен, работает, в том числе в органах правопорядка. Словом, довольно обеспеченные люди – не безработные. Так что не стал бы делать ставку на то, что преступность увеличивается из-за безработицы. Кстати, наша республика уже три года делит со Ставропольским краем по различным федеральным социологическим опросам первое­-второе место по безопасности.

– А на свадьбах все еще постреливают?

– Человек умирает внезапно, а о свадьбе становится известно задолго. Поэтому глава администрации села или города лично разговаривает с хозяевами дома, где намечается праздник, чтобы не было выстрелов. Мы уже завели три-четыре уголовных дела по нашумевшим свадьбам. И сделали так, чтобы об этом все узнали. Знаете, резко сбавили тон! На самом деле эта пальба всех достала. Никакая это не народная традиция, а привнесенные глупости.

– Говорят, что вам принадлежит инициатива введения дикого штрафа за похищение невесты?

– Но благодаря этой инициативе похищения прекратились.

– А какую сумму составляет штраф?

– Если украл девушку, то семья похитителя платит 200 тысяч рублей, подельники – по 100 тысяч. Эти деньги поступают имаму села, и общественный совет вместе с ним распределяет их на нужды сельчан.

– Бывают кражи, когда невеста согласна?

– Хотите, открою вам страшную тайну? В 99 процентах случаев не мужчина похищает невесту, а она его! То есть является инициатором этой идеи и последующего процесса. Не случайно и в Библии, и в Коране предупреждают: «Послушай женщину и сделай наоборот». Не надо потакать женским слабостям и капризам, тогда не придется платить штраф.

– Вы возглавляете республику с 2008 года. Что вы считаете своим главным достижением на посту за это время?

– То, что прекратились убийства, разбои, теракты и участие большого количества людей в бандформированиях. Поднимите хронику того периода: практически ни одного дня без какого-нибудь форс-мажора или расстрела. Главной их мишенью были чиновники и силовики. Я помню, когда поехал знакомиться с сотрудниками ГИБДД, они признавались: «Мы провожаем экипаж и практически уверены, что он не вернется обратно на базу». Представьте, каково это слышать! Поэтому, конечно, обеспечение безопасности – это самое главное достижение. Но не только мое личное, а всего нашего общества, органов правопорядка – всех вместе.

– Вас тогда активно критиковали за то, что ведете переговоры с боевиками, предлагая им вернуться, добровольно отсидеть срок. Этот метод все-таки сработал, получается?

– Это были комплексные решения. Вы помните мои слова, что 99 процентов работы – профилактика и лишь один процент – жесткие действия органов правопорядка. Кто не понимает, тот должен быть арестован и даже уничтожен! Даже разговоров быть не должно! Я это всегда говорил и сейчас повторяю. Профилактика всегда действует эффективно, если ее правильно выстроить. В этом вопросе нам очень помог опыт Дагестана, опыт адаптационных комиссий. Мы его распространили до муниципальных образований. Сегодня не только участник бандподполья, а любой правонарушитель проходит через комиссию – наркоманы, кто в розыске федеральном находится по другим преступлениям. Но я всегда исходил из законов Российской Федерации. Если здесь прописано, что семья бандита приравнивается к бандиту и лишается всех прав – это один вопрос. Но никто же их не лишал прав, пенсий, детских пособий, школы, садика. Мы тогда общественные советы создали, в основном из женщин, которые ходили и со всеми общались. Даже с семьями тех, кто совершил тяжкие преступления. Чтобы потом из других детей или близких родственников не выросли бандиты. Ведь почти во всех случаях на путь радикализма молодой человек становится сам, и родные не в силах его остановить. Конечно, встречались и особо тяжелые случаи, когда я пытался людям объяснить, что уничтожен бандит, но вы не отталкивайте его родителей, близких, не проклинайте их! А наоборот, притягивайте к себе потихоньку! Не должно быть таких вещей, что на этом кладбище будем хоронить, на этом – нет. Бандит уничтожен – никто не должен с трупом воевать!

– Какая самая главная проблема, с которой не вполне удалось справиться и которую вы считаете самой острой?

– Тот самый процент безработицы. В абсолютных цифрах это довольно высокий показатель. Особенно среди молодых людей. Проблема даже не в том, чтобы каждому из них дать работу, а в создании условий для желающих трудиться. Хотя, понятно, что всех занять делом не получится. У нас даже в советское время были тунеядцы, даже закон против них вводили. Они везде есть.

– По итогам 2014 года из России уехали за границу порядка 600 тысяч человек. Большинство из них – чеченцы. У вас из республики многие уезжают за границу? Отслеживаете вы эти цифры?

– Нет, принципиально не отслеживаем. Тем более что нет такого повального явления, чтобы жители массово покидали Ингушетию. Все же видят, что ситуация изменилась, стало спокойно. Мы даже приветствуем, когда молодые люди остаются в регионах после учебы. Это все-таки новый опыт, новые знания. А среди призывников проводим профилактические беседы, чтобы после срочной они оставались служить по контракту или шли в военное училище. Наоборот, мы поощряем миграцию. В Ингушетии плотность населения самая большая в стране – порядка 140 человек на квадратный километр, и довольно серьезная проблема с землями. Нам выгодно, чтобы ребята находили себя в других регионах: устраивались, обживались, помогали оттуда своим родственникам.

– Но тогда они будут жениться на русских, а не на ингушках. У вас, в общем-то, не очень это одобряется?

– Если любовь, куда денешься? Власти уж точно не надо вмешиваться! Это личное дело каждого. У нас, кстати, много случаев, когда жена русская, принявшая ислам. Если не приняла, то живут просто в браке. Это религией не запрещается. Я знаю факты, когда женщины в конце жизни переходили в ислам, и их могилы сейчас на общем сельском кладбище. В другом случае не приняла религию мужа, тогда ее хоронят на православном погосте. И в том, и в другом случае сыновья участвуют в процессии. Так что противоречий нет.

– Быть атеистом у вас можно? Как к ним относятся в республике?

– Вы задаете вопрос человеку богобоязненному, верующему с детства! Конечно, это ненормально! Если человек говорит, что он атеист: не мусульманин, не иудей, не православный, а именно неверующий, – значит, он без Бога в душе.

– Его могут не взять на службу?

– Никто у вас не спрашивает про веру. В анкетах нет графы «религиозная принадлежность». Вопрос в другом: если человек ходит и говорит: «Все неправильно, Бога нет», – это смахивает на призывы к чему-то! Точно так же, когда мусульманин требует: «Только ислам, остальное – никак», или православный отрицает все остальное. Это же радикализм, вещи за гранью!

– Вы же заканчивали военную академии и, наверное, сдавали экзамен по научному атеизму. Не мешала учебе или дальнейшей карьере ваша богобоязненность?

– Я впервые столкнулся с этим еще в военном училище. Во время занятий по научному коммунизму задал наивнейший вопрос полковнику: «Зачем все это? Мы же десант, нам воевать надо! При чем здесь вождь пролетариата и «Анти-Дюринг»?» Меня, конечно, повели на партсобрание. Даже стоял вопрос об исключении из партии. Но замполит училища Остапенко (до сих пор помню его фамилию) оказался человеком мудрым. Послушал и сказал: «Больше так не говори!» Здесь вопрос не в том, мешало – не мешало. Я просто этого не принимал для себя в душе.

– Но это не помешало вам сделать достаточно успешную личную карьеру.

– В армии важнее не ваше отношение к Ленину и его «Письму к рабочим и крестьянам», а то, как ты служишь и выполняешь свой воинский долг.

– Как воспринимают жители республики попытки реабилитации «вождя народов»?

– Отрицательно, в том числе и я. Хотя отдаю дань уважения за то, что он все-таки возглавил Победу в Великой Отечественной войне.

– Да, и положил 30 миллионов граждан под лозунгом «Мы за ценой не постоим»!

– Знаете, это из той же области: «Зачем нужно было оборонять Ленинград? Сдались бы в плен и остались живы»! Можно было бы никого не класть и отступать дальше, в Сибирь. С сегодняшних позиций нельзя строить догадки и делать однозначные выводы. Время тогда было другое. У меня нет поводов любить Сталина. Для моего народа он – враг номер один. Ингушей необоснованно, просто так взяли и отправили в ссылку. Всех наших ветеранов Великой Отечественной войны лишили Дня Победы и депортировали. Нам не давали званий Героев, званий профессоров, академиков. А мы не заслужили такого отношения. Во все времена ингуши неразрывно были связаны с Россией и русским народом. В Русско-турецкую войну из пяти дивизионов, которые получили первые Георгиевские штандарты, один дивизион был ингушским. Это как сегодня боевое гвардейское знамя. В Первую мировую войну среди частей кавказской «Дикой дивизии» ингушский полк – единственный, который нес свой штандарт. В русско-турецкой, русско-японской, финской войне, не говоря уже о Великой Отечественной, – во всех мы участвовали. И просто так взять и вышвырнуть целый народ, лишить родины? Конечно, мы никогда этого не забудем! Но при этом, повторюсь, как военный человек понимаю, что роль Сталина в победе в ВОВ приуменьшать нельзя. В остальном – я против, чтобы его возвеличивали.

– Не так давно в обществе была дискуссия по поводу многоженства. Как вы к этому относитесь?

– Мое мнение такое: не надо этот вопрос поднимать, выводить на федеральный уровень. На Кавказе и в советское время встречались факты многоженства. Не так много, но были. Недалеко от нас жил сосед, у которого две жены. Одна здесь, вторая – в другом селе. И никто к нему не приходил с вопросом, почему у него две жены. Это личное дело каждого. Взяв вторую жену, мужчина совершает религиозный обряд – никях, после которого ему надлежит выполнять ряд обязательств, предписанных верой. Он должен содержать и опекать обе семьи, никого из них не выделяя. Даже прописано, как он свои супружеские обязанности должен выполнять. Поэтому я против принятия каких-то законов, как и против вмешательства в процесс извне, тем более – запретов. Если человек женится по традициям, обычаям, по религиозному убеждению – это никому не мешает.

– А разводов много в Ингушетии?

– Очень мало. По статистике разводов больше было там, где случались так называемые похищения невесты. Брак на Кавказе – это наши обычаи, которые устоялись и помогают сохранить отношения. Вспомните, как прежде было у славян: не просто же так девушку выдавали замуж? Выбирали родители, сваты – целая система была. А сейчас приходит сыночек и ставит перед фактом: «Вот моя жена!» Или дочка приводит: «Вот мой муж». Не знаешь, кто она, кто он, вообще откуда родословная. И вынужден идти на поводу у детей. У нас не так. Конечно, мать обязательно спрашивает у дочки, есть ли у нее кто-нибудь. А после начинается проверка: из какого они рода, какой фамилии? То же самое у парня спрашивают. И так находят себе вторую половину. Вот вы в коллективе работаете. Зачем вашему сыну жениться на ком-то постороннем, когда у вас отличная девочка работает? Почему не познакомить? Этот брак, проверенный вашей дружбой, узами взаимоотношений, будет прочнее.

– Но они еще должны полюбить друг друга! Просто так же не обяжешь!

– Дети повстречались три дня, поели мороженое, сходили в кино, вышли оттуда и сказали: «Я тебя люблю», – вы верите в такую любовь? Это немного другая вещь. Любовь должна быть подкреплена материальными возможностями и расчетом. Как только заканчивается свадьба и деньги, которые собрали родственники, тут уже начинается другая «любовь». Это детские сказки, которые вложили им в голову: «исключительно только по любви». Конечно, должно быть взаимопонимание. Но чувства больше укрепляются в тех случаях, когда есть материальная база и трезвый подход. И обязательно должен быть расчет.

– Почему вы не носите Звезду Героя? Некоторые ее не снимают даже ночью.

– Я не общественный деятель, а руководитель субъекта. Звезда Героя – это обязательство. Ее значимость терять нельзя. Когда надел Звезду, должен совершенно по-другому себя вести. А так можно хотя бы расслабиться. Есть места, где уместно носить. Но если ты везде с ней, то люди привыкают к самой Звезде. Представьте, что я педагог и каждый день надеваю ее перед уроком, а не раз в год на 9 Мая. По-другому ведь смотрится! Это мое мнение, конечно: нельзя, чтобы к Звезде Героя привыкали, как к обычному галстуку.

– У вас в республике есть оппозиция?

– Конечно, есть. У нас и СПС, и «Яблоко» в муниципальных образованиях представлены депутатами. У всех существуют шансы. Вопрос в другом, что многие из них начинают активизироваться аккурат перед выборами. А в остальное время почему-то активность проявляют «Единая Россия», КПРФ, «Справедливая Россия и даже ЛДПР.

– А оппозиционная пресса? Если да, то может она вас критиковать?

– Конечно! Правда, делает это не всегда корректно, даже с оскорблениями. Но я не беру это в расчет. В газетах, журналах тоже есть критические темы. Мы на них реагируем. Но если ложь, вранье, навет, то через пресс-службу даем соответствующий ответ. Уверен: если человек грубо выражается в ваш адрес, в адрес ваших родных, то в первую очередь оскорбляет своих родителей, а не вас! Культурные люди не могли дать детям такое воспитание. Тем более на Кавказе, где эти вещи всегда были святы.