– Алена Юрьевна, когда я готовился к нашей встрече, меня удивили прежние ваши интервью. Такое впечатление, что всем интересна только ваша личная жизнь...
– Да, меня всегда раздражало, что задают одни и те же избитые вопросы. Но, будьте уверены, откровений, касающихся моей личной жизни, никто никогда не дождется.
– Поэтому я и хочу начать наш разговор с журналистики. Вы ведь учились на журфаке МГУ. А теперь журналисты сами приходят к вам на интервью. Не жалеете, что выбрали актерскую профессию?
– Нет, ни разу не пожалела, поскольку, как вы поняли, не перестаю удивляться однообразию журналистских вопросов. Однажды был случай, когда одно издание меня попросило не просто подкорректировать статью, но и придумать к ней заголовок. При этом автор ничего не знал о театре, в котором я работаю, о его истории и артистах. Я удивилась: неужели такой уровень в журналистике допустим! В наше время журналист – это был прежде всего человек особой культуры, не говоря уже о том, что он блестяще владел русским языком...
– Кстати, а что заставило вас не бросать журфак? Вы ведь одновременно два вуза заканчивали – Щукинское училище и МГУ.
– В этом действительно не было острой необходимости. Но мне по юности казалось, что каждая история должна быть каким-то образом завершена. И раз я потратила много времени и сил на учебу в университете, то просто так бросать его было жалко. Да и потом... нам читали лекции педагоги такого уровня, что они до сих пор стоят у меня перед глазами. Была, например, Елизавета Петровна Кучборская, преподаватель античной литературы. Каждая ее лекция – это был спектакль. Она была уже очень пожилая дама, говорила негромко, но, когда она заходила в аудиторию и начинала свой монолог, невозможно было оторваться. Все эти боги, герои, мореплаватели и античные драматурги как живые всплывали в твоем воображении. Это не только было интересно подано, но и давало возможность полюбить предмет. До сих пор помню, что на экзамене мне попался билет о хитроумном Одиссее. И хотя, конечно, были заготовлены шпаргалки, я ни одной из них не воспользовалась, потому что «Илиаду» и «Одиссею» прочитала от корки до корки, перевернула всю античную литературу, не говоря уже о книгах Куна, Тронского и Лосева... Или вспомнить, например, историю древнерусской литературы! Ее преподавала у нас легендарная Людмила Евдокимовна Татаринова. И нам, студентам, казалось, что получить у нее зачет – сопоставимо с подвигом. Позже, когда я поступила в Щукинское училище, то почувствовала, насколько университетские знания мне помогают. Хотя Щукинское училище всегда отличалось достойным уровнем гуманитарного образования. Отличается им и по нынешний день.
– А актерские дисциплины? У вас ведь недавно дочь окончила этот же вуз. Как говорится, есть с чем сравнить...
– Многие преподаватели главных дисциплин, на мой взгляд, оставляют желать лучшего и по своим человеческим, и профессиональным качествам.
– Это чувствуется по «новобранцам» в вашем театре?
– Если в театр попадает хотя бы один артист другой группы крови, он начинает разрушать изнутри устоявшуюся жизнь, на пустом месте появляются сплетни, непрофессионализм, недовольство всем и вся. И ощущение собственной значимости, которое далеко не всегда соответствует действительности. Надо понимать, что работа артиста – не сиюминутное явление, а далеко идущая история. История до конца жизни. Нужно уметь учиться и брать уроки у предыдущих поколений, иначе сцена потом обязательно отомстит.
– Говорят, что еще со времен Плучека закрепилось поверье, будто в Театре сатиры плохие люди не удерживаются...
– Да, наверное, так и есть. Наш театр всегда был очень позитивным. Про него говорили – самый веселый театр страны. Но все же нельзя сидеть сложа руки – с непрофессионализмом надо бороться, иначе он потащит тебя за собой.
– И боретесь?
– Борюсь по мере возможности. Просто я прожила в этом театре целую жизнь, я его люблю и понимаю... И вопрос дисциплины, вопрос отношения к профессии для меня давно стал первостепенным.
– Кстати, а почему вам так дорог Театр сатиры?
– Начнем с того, что я работаю здесь тридцать лет. И вся моя жизнь неразрывно с ним связана. Тут прошла юность, зрелые годы и, скорее всего, здесь я встречу старость. Как сейчас помню мой показ в театре... Это был первый показ нашего курса. Он состоялся в апреле 1985 года. Нас посмотрел худсовет и оставил несколько человек на допоказ Валентину Николаевичу Плучеку, художественному руководителю театра. А на допоказ, помимо меня, выпускницы Щукинского театрального училища, пришла целая толпа выпускников других вузов – Школы-студии МХАТ, ГИТИСа, Щепкинского училища и ВГИКа.
После допоказа ко мне подошел заведующий труппой и сказал, чтобы я не показывалась в другие театры, поскольку меня берут. Это было 9 апреля. Думаю, две вещи мне в тот день помогли – простуда и насморк. Все силы ушли на борьбу с ними, и волноваться в той степени, в какой я всегда волновалась, я уже не могла. А еще, наверное, не последнюю роль сыграли красивые, оголенные плечи. Показывалась я как героиня, хотя все четыре года учебы играла исключительно характерные роли. И даже на курсе это вызывало крайнее удивление.
– А что вы играли на показе?
– Роковую красавицу Марью Николаевну в «Вешних водах» Тургенева. Отрывок, сделанный Аллой Александровной Казанской, и определил мою судьбу. Кроме этого были наблюдения, танец и даже вокал, который никогда не являлся моим сильным местом.
– Но разве в Театре Вахтангова вы не мечтали работать?
– Вы знаете, я туда не рвалась. Да и никто меня туда не приглашал. Театр сатиры стал прекрасным началом. Я сразу погрузилась в работу. Сначала мне дали одну из главных ролей в «Роковой ошибке», потом я сыграла эпизод в «Бремени лишений» – спектакле, в котором участвовал весь звездный состав театра, потом была работа в постановке Андрея Миронова «Тени», затем моя любимая «Бочка меда», потом «Босиком по парку», Лизоньку в «Воительнице» Лескова. Всего за несколько лет я сыграла множество интереснейших ролей и огромное количество массовок...
Когда я поступала в труппу, Валентин Николаевич мне сказал, что к коллективу он относится, как к палитре, и у каждого здесь своя краска. «Вы, Лена, тоже займете в этой палитре свое место». И я действительно его заняла, но прошло лет пять, когда у меня начался своего рода кризис: я почувствовала, что остановилась и не знаю, куда двигаться дальше. Даже был момент, когда я подумывала о смене профессии, размышляла о возвращении в журналистику, но этого не произошло. Помогло рождение дочери. Маша родилась в 1992 году. Во время беременности и родов я так соскучилась по театру, что поняла: без «Сатиры» уже не могу. Вернулась, хотя и понимала, что несколько лет подряд у меня будут бесконечные вводы, потому что вечно кто-то заболевал, беременел или по каким-то другим причинам выбывал из строя.
– Это мешало профессии?
– Никоим образом. Наоборот, это помогало приобрести опыт. И я все время была на подхвате. Стала рабочей лошадкой, но я понимала, что если гордыню не смирить, то всю жизнь буду наступать на одни и те же грабли.
– В этом вас убедил Плучек?
– И он в том числе. Хотя у нас с ним довольно сложно выстраивались отношения. Был даже период, когда Валентин Николаевич два года со мной не разговаривал. Произошло какое-то недоразумение, но этого было достаточно для того, чтобы Плучек перестал со мной здороваться. Однажды было собрание коллектива, и Валентин Николаевич возмущался: вот, дескать, Алена Яковлева – человек с университетским образованием играет «Женитьбу Бальзаминова» в концертах. Я еще попыталась с ним спорить, говорила, что концерты работе не помеха и что мы с Юрой Васильевым сделали новый отрывок, придите, посмотрите.
Но надо отдать ему должное, он никогда не лишал меня ролей. Я сыграла в этот период «Воительницу», я выпустила «Бочку меда». И потом, когда наши отношения постепенно наладились, у меня состоялась премьера «Босиком по парку». Спектакль ставила Инна Данкман, но однажды Плучек пришел на репетицию, посмотрел нашу работу и сказал, что это все ужасно и что «нельзя показывать эту чушь зрителям». Он сам сел за режиссерский пульт и за месяц сделал совершенно другой спектакль.
Никогда не забуду, как он придумал первую сцену. Он сказал, чтобы я вышла на сцену, взлетела на самую верхотуру нашей декорации, там резко развернулась и съехала на заднице вниз, перекувырнулась, встала и сказала: «Вот это да!» Я растерялась, поскольку ничего не поняла: «Валентин Николаевич, а можно еще раз?» Он сказал: «Я два раза не повторяю». Я испугалась – поняла, что надо сразу выполнять все режиссерские задачи, иначе потерплю фиаско. Но все же в порядке исключения он повторил. И я эту сцену сыграла. Опыта у меня было маловато, и вдруг на одном из прогонов я слышу, как он говорит в зале своим приближенным: «Боже мой, как же она плохо играет!»
– Обычно в такие минуты артиста охватывает азарт. Вам, наверное, захотелось выйти победительницей из этого поединка?
– Ничего мне не захотелось... У меня есть плохое для артиста качество: если мне сказали, что я играю плохо, то у меня мгновенно опускаются руки. С годами, правда, это качество мне удалось в себе более-менее побороть, но по тем временам подобные реплики я воспринимала довольно болезненно. Однажды мы выпускали «Идеального мужа», и Плучек стал повышать на меня голос. Я терпела, терпела, наконец, набравшись смелости, сказала ему: «Валентин Николаевич, я не могу, когда на меня кричат. Лучше снимите с роли».
– Снял?
– Как ни странно, нет. Но напрочь забыл обо мне, как будто меня не существует. Потом мы выпустили премьеру. И однажды Плучек встречает меня возле лифта и говорит: «Вот видишь, правильно я на тебя кричал-то. Как хорошо играешь». Я говорю: да нет, тут дело в другом. Просто я всегда очень долго зрею – бывает, порой до самой репетиции. Потом в страшном волнении происходит щелчок, и роль выстраивается в правильном русле...
– Как меняет театр артиста – понятно. А изменить публику он способен?
– Непростой вопрос... Смотря какой театр... И смотря какую публику.
– Спрашиваю потому, что с начала года буквально на наших глазах театр превратился в место постоянных нападок. То скандал вокруг «Тангейзера», то недовольные священники, то чиновники, призывающие вернуть систему госприемки спектаклей... Почему это происходит, не задумывались?
– Мне кажется, в нас сильна генетическая память – советский ген, как ни странно, никуда не исчез и сидит в нашем характере. Казалось бы, еще совсем недавно Театр сатиры переживал страшное время, когда целый ряд блистательных постановок Валентина Плучека, Марка Захарова, Александра Ширвиндта, Андрея Миронова и многих других по тем или иным идеологическим соображениям выбрасывались госкомиссией из репертуара. Но прошло время... Мы живем в XXI веке, в цивилизованном обществе, поэтому я надеюсь, что все те нападки, о которых вы говорите, непременно прекратятся. Здравый смысл еще никто не отменял.