Знакомые позитуры

То, что русская живопись чужда «гедонистических порывов» и сдержанна в изображении плоти, говорит тот факт, что самое первое полотно на выставке датируется 1782 годом. Впрочем, «Самосожжение Геркулеса» Ивана Акимова тоже с трудом подпадает под категорию ню – заявленной магии тела тут намного меньше, чем душевной решимости героя совершить самоубийство. Для воспитанников Академии художеств важнее тела были позитуры (термин из трактата академика Урванова). То есть позы, соответствующие разным чувствам и мыслям изображенных.

Сама нагота воспринималась как классический код. Этот код – словно латынь в науке – пытались иногда переводить на русский, но не слишком успешно. Так, например, Алексей Венецианов написал «Туалет Дианы» в типичном интерьере усадебной гостиной. Но даже в таком виде (в кокошнике и со служанкой в платье XIX века) московская богиня изъясняется по-гречески – ее поза и жест идут от статуи Венеры Пудике.

Вся последующая история наготы, если следовать кураторам выставки, – это постепенное наполнение ее реализмом и эротизмом. За реализм отвечали многочисленные модели в мастерских художников. Здесь наши передвижники и модернисты (замечательные ню Ульянова и Серова) следовали за французами. Писали обнаженных красавиц как можно непринужденней. Но очевидно, что эти лежащие и стоящие модели не явились программными вещами – это либо тренировка кисти и глаза, либо чисто лирическое отступление от значимых картин (как ножки в романе Пушкина).

За эротизм каждый по-своему несли ответственность салонные художники (вроде Семирадского), мирискуссники и бубнововалетцы: здесь и пышнотелые красавицы Кустодиева, и нимфетки Серебряковой, и солдатские Венеры Ларионова. К слову, именно в начале ХХ века кроме мастерской живописца и античных памятников появился еще один источник постоянного наблюдения за телом. Это русская баня. Она стала отличным оправданием и для советских мастеров: в экспозиции выделяется масштабом и смелостью вечный символ постсталинского эротизма – «Весна» Аркадия Пластова.

Тема обнаженки в искусстве неисчерпаема. Если присовокупить всякого рода «намеки» на телесность (по выражению теоретика XVIII века, «те места, кои нечто нам обещают»), так и вовсе сюда можно записать всю классическую живопись. Здесь важно понять ракурс и цель рассмотрения. Экспозиция в Третьяковке больше напоминает реферат прилежного студента, который, полистав альбомы, увидел хрестоматийные вещи за два века как поступательное движение в сторону реалистического освоения тела. Это именно студент – так как почти вся выставка построена на картинах с женской натурой.

Здесь нет парадоксов, нет попыток разрешить вечную проблему эротики и порно, нет личных историй или символических параллелей. Впрочем, как заверяют в галерее, польза от такого рода общедоступных обзоров наготы очень большая. Во-первых, появляется возможность отреставрировать картины, которые в другое время не покажешь (например, «Обнаженную» советского корифея Александра Герасимова). Во-вторых, юные посетители музея смогут понять, что магия тела – это не только фильмы для взрослых, но еще и духовное достояние человечества.