Актриса Ирина Пегова

– Ирина, пьеса Вырыпаева «Пьяные» почти сплошь состоит из матерной лексики. Не отпугнула вас поначалу необычность материала?

– Если говорить о первом впечатлении, то я была очарована. А когда уже с пьесой соприкоснулась в репетициях, то было волнение: как это сыграть? Несколько артистов отказались участвовать в этом спектакле. А я, наоборот, в него ломанулась с большой скоростью. Вляпалась с большим удовольствием! Только жалко, что отменили мат в театре. Написано-то Иваном Вырыпаевым очень талантливо, с использованием всей палитры нашего богатого русского языка. Пришлось все редактировать, усекать крепкие словечки. А чем их заменишь? Когда персонаж в таком запредельном состоянии, такая боль, как гной из раны, тут не до того, чтобы говорить пристойно и выбирать выражения. Обидно, что в театр пришла цензура, и в результате спектакль обеднел, утратил какую-то правду.

– С другой стороны, появилась возможность найти адекватную замену, поиграть с этим. Глагол «наобманывают» уже стали использовать, и даже с каким-то шиком.

– Однако мы репетировали в оригинальном варианте, потом в отредактированном. Эти метания мешают, ведь уже привыкаешь к одному тексту, и приходится себя контролировать. Без цензуры в нем было намного больше «мяса», соли, смыслов, горечи, отчаяния.

– По сути, это первая ваша работа с режиссером Виктором Рыжаковым. Как строился диалог?

– Работа была очень быстрая, плотная, без долгих раскачек. Начали разминать текст еще в декабре. К репетициям приступили в конце февраля, и буквально через месяц уже премьера. Долго искали форму. Было важно понять само состояние пьяных персонажей. Глупо было имитировать алкогольное опьянение со всем присущим набором актерских штампов. Мне кажется, именно актрисе труднее справиться с этой задачей, чтобы не быть вульгарной, не обаятельной. Пьяная женщина – это катастрофа. Да и собственного жизненного опыта у меня маловато. Мужчины-актеры играют пьяных потрясающе, это всегда обаятельно. А от пьяных женщин воротит. В итоге поисков и размышлений мы решили, что все персонажи не просто банально пьяны, а находятся в пограничном состоянии, когда их несет и тормоза не работают. Каждому знакомо это состояние, когда окружающие недоумевают: «Ты что, пьяный? Ты рехнулся?» Пьяный человек обретает ту запредельную и опасную свободу, когда способен прорваться к каким-то истинам. Он может разговаривать даже с Богом, дерзнуть на откровения, презрев прагматизм. Для актера это невероятно увлекательная задача! Не имитировать, а именно достичь этой запредельной раскованности. В нашей актерской команде есть мэтры старшего поколения – Сергей Сосновский, Дмитрий Брусникин, Игорь Золотовицкий. Все включились в эту театральную эксцентрику с азартом, с хулиганским настроем.

– В диалоге с Виталием Кищенко вы виртуозно играете перепады настроения: то импульсы любви, то порывы ненависти. Это как-то рифмуется с театром абсурда?

– Рифмуется с нашей жизнью. Она сама порой абсурдна. Моя героиня – проститутка Роза – какой-то невероятно чистый человек, несмотря на неприглядность своего ремесла. Она способна на искренние отношения. Ее встреча с директором кинофестиваля какая-то особенная, судьбоносная. Пьеса так построена, что все персонажи залечивают свои раны общением, спасаются друг другом. И в нашем дуэте с Виталием Кищенко тоже. Пьяный бред наших героев перемежается какими-то очень искренними выстраданными признаниями.

– Виталий Кищенко – приглашенный в МХТ артист. С ним быстро настроились на одну волну?

– Всегда приятно иметь дело с крутыми артистами. Как говорит Владимир Машков, одна из страшных вещей для артиста – некомпетентность партнера, его нечувствительность, глухота. Если партнер с тобой не играет, то ты ничего не можешь сделать, ты скован, как однорукий человек. А как беднеет спектакль и материал! Очевидная вещь, но это действительно счастье иметь прекрасных партнеров.

– Пишут, что мхатовские актеры блестяще осваивают непривычный для себя жанровый формат и технику. Как вы балансируете на грани эксцентрики, клоунады и более привычной манеры психологического театра?

– Такая форма и есть прорыв к истине. Я очень люблю острую театральную форму. Тут невозможно существовать формально. Меня эта история трогает до слез! Особенно второй акт. Все отзывается во мне такой болью. Хотя некоторые зрители просто встают и уходят, не принимают эту стилистику.

– Получается, зритель не дорос до таких авангардных спектаклей?

– Зритель отчасти не дорос, ведь нужна внутренняя работа, чтобы ухватить смыслы, подключиться эмоционально к такому зрелищу. Конечно, хотелось бы, чтобы на спектакль приходили не случайные зрители, а подготовленные.

– В чем ищете опору, когда видите со сцены удаляющиеся спины зрителей?

– Надо это принимать, не игнорировать. В такие моменты надо не паниковать, а попытаться собраться, искать спасение в партнерах. Это момент отрезвления, адреналина.

– Постановка в МХТ копирует спектакль в Дюссельдорфе?

– Да, так задумано изначально. Вырыпаев написал пьесу по заказу театра в Дюссельдорфе, там же прошла премьера в феврале. Ее также ставил режиссер Виктор Рыжаков с немецкими актерами, но с русским хореографом Олегом Глушковым и русским композитором Александром Маноцковым. Потом эта же команда вернулась в Москву и поставила спектакль здесь, в МХТ имени Чехова. Была затея меняться площадками. Есть разница двух постановок. Немного отличается сценография, так как технические возможности театров разные. В Дюссельдорфе огромная сцена. Я видела лишь отрывки немецкой постановки в записи и пока не составила своего полного впечатления. Конечно, важна личная наполненность актера. Каждый привносит что-то свое.

– Для массового зрителя вы запомнились в мелодраме «Варенька», в роли почти тургеневской героини с русой косой. Вероятно, по контрасту западная драматургия очень притягательна?

– Для меня важнее сама роль, чем реалии западной пьесы. Важна прежде всего встреча с великим материалом. «Трамвай «Желание» Теннесси Уильямса – одна из лучших пьес в мировом репертуаре. Этот текст обладает мистической силой, и в доказательство этого – судьбы актрис, которые играли главную роль Бланш Дюбуа. Например, Вивьен Ли так самозабвенно играла сумасшествие своей героини, что сама оказалась больна. Хотя ее друг театральный критик Алан Дент предупреждал и отговаривал ее от этой роли. «Не могу не играть!» – был ее ответ. Мечта любой актрисы – сыграть Бланш. Как мечта любого актера – сыграть Стэнли Ковальского. Благо я играю Стеллу, поэтому погрузилась в работу без мистического трепета и страха за свою судьбу. Эту роль мне поневоле пришлось полюбить! Только к финалу репетиций я как-то прониклась Стеллой. Вместе с Романом Феодори мы искали корни ее большой вины перед сестрой, искали те моменты, когда она что-то могла для нее сделать, но не сделала.

– Пишут, что эта традиционная постановка словно уравновесила эксперименты Константина Богомолова, которые театральная общественность приняла неоднозначно. У вас есть позиция, каким должен быть МХТ?

– Я не берусь судить о репертуарной политике театра. Считаю, что театр может быть очень разным. Пусть приходит разношерстная публика. Главное, зрители хотят, причем не только хотят, а ходят в театр и платят деньги. Значит, театр не пропадет. Зритель имеет право выбора. Благо в Москве он есть.

– Кстати, о коммерческом успехе. Вы участвуете в новой версии спектакля Владимира Машкова «№13 D». Приставка «D» что для вас обозначает? Объема прибавилось?

– «Д» – значит, другой. Зрители очень любят этот спектакль, и мы получаем большое удовольствие и эмоциональную отдачу из зала.