Актриса Агния Кузнецова

– Агния, в фильме «Да и да» ваша роль учительницы с дредами – это альтер эго Гай Германики?

– Эмоционально это ее история, а я, может быть, инструмент, который больше всего подходит для выражения каких-то эмоций. Но это я предполагаю. Могу точно сказать, что это было космическое путешествие, полет в черную дыру. Собрались классные, сумасшедшие ребята и пытались снимать кино практически без денег. Произошло чудо. Валерия выбрала меня на эту роль, сказала: «Ты будешь играть. Это такая история!» Прошел год-полтора, и только потом она мне звонит в Ярославль и кричит: «Агния, всё! Мы начинаем снимать!» И мы снимали месяц. Без остановки. Без выходных. Каждую ночь. И это было самое счастливое, что со мной случилось за последние два года в работе.

– Заставляла вас Гай Германика делать в кадре то, что было крайне тяжело для вас, когда приходится себя преодолевать?

– Я себя преодолевала, потому что мне почти все время надо было в кадре молчать. А я не очень умею это делать – играть девочку достаточно аутичную, молчаливую и скромную. Ни первое, ни второе, ни третье ко мне не относится вообще. Молчать в кадре – для меня самое сложное. И это было мегапреодоление. Тем более что Лера ко мне так отнеслась, с таким авансом, что я все время боялась ее подвести. Она не то чтобы не занималась мной на площадке, но была абсолютно во мне уверена. А я про себя думала, что я не могу. Но сказать «не могу» было нельзя. «Ты сделаешь это, сделаешь – как будто голос бога сверху, – ты сделаешь, я верю в тебя», – говорила Лера. Это очень сложно, когда дается такой кредит доверия. Гораздо проще, когда ты с режиссером в конфликте и думаешь: «Козел, на тебе, получи!» – и со злости начинаешь хорошо играть. У меня бывает такое. А тут любовь...

– Вы с Гай Германикой дружите?

– Я считаю, что да. Не то чтобы дружим, мы одной крови.

– Похожи по образу мысли, по образу жизни?

– Может быть, по бескомпромиссному отношению к творчеству. Мне очень нравится то, что она делает, нравится ее мир. Не могу сказать, что у нее ко мне то же самое отношение. Она режиссер, а я маленький человечек, который выполняет задачи.

– А экстремальные задачи она вам ставила, как в первом фильме «Все умрут, а я останусь», где вы мучились с мертвым котом?

– С котом был ад, конечно, но сейчас у меня была собака. Мы снимаем смену, она должна сидеть статично и не шелохнуться, а собака старая, уставала ночью больше всех нас и все время хотела лечь. Приходилось делать по девять дублей подряд. Уже четыре утра, а мы никак не можем снять простой кадр. Животные на площадке – это чудовищно. Я думаю, с мертвым котом было полегче, чем с живой собакой.

– Сам ритм съемок вас не «отжимал»?

– Мы все время были в напряжении. И только Валерия вдохновляла всех вокруг, всю команду. Пока капитан жив и говорит, что все будет хорошо, надо держаться. Из последних сил выгребали. В итоге чудо свершилось – в кинотеатре «Октябрь», на большом экране. Для меня это было вообще невероятно.

– Вы смотрели фильм на ММКФ? То есть только сейчас, спустя два года после того, как его сняли?

– Да, я видела этот фильм один раз на фестивале.

– Нравитесь себе на экране?

– Нет. Я не воспринимаю героиню, как себя. У меня абсолютное отстранение. Я даже не смотрю, как меня оператор снял, и мысли не возникает. Хотя надо бы (смеется).

– Вы критически к себе относитесь?

– Да, наверное, критически. Сама мучаюсь и мучаю всех.

– Режиссеры до сих пор видят в вас девочку-подростка? Или вы уже сломали стереотип?

– Смотря где: в театре можно всё, что угодно. В кино, конечно, ограничений больше, потому что есть рамки физических данных. Есть рамки, за которые ты не можешь выйти. У тебя, как у всех актеров, есть более или менее своя ниша, в которой ты можешь хорошо работать.

– Агния, вы не раз говорили, что репертуарный театр – не для вас. Но в театры вы все-таки показывались. Как это было?

– Когда мы, выпускники «Щуки», показывались в театрах, а это был 2006 год, работала классическая схема: ты приезжаешь, толкаешься среди выпускников других театральных вузов и, в общем, как все, показываешь парные отрывки. Сидит художественный руководитель и еще три-четыре человека. Это было почти 10 лет назад. Что сейчас происходит? Наверное, то же самое. Но показ в театре в принципе не имеет никакого смысла, а тем более сейчас.

– Почему?

– Во-первых, зачем вообще работать в репертуарном театре? Во-вторых, это все равно не больше, чем формальность. Просто берут в штат. Я считаю, нужно приходить на конкретную роль, а не показываться везде подряд. Для меня показы были самым чудовищным временем. Мне безумно жалко всех выпускников. Очень много талантливых ребят выходят, но деваться им некуда, потому что в Москве невозможный перебор артистов. Это неправильно. Раньше было распределение: не имея московской прописки, ты обязан был отработать в провинции. Условно говоря, одного выпускника приглашал МХАТ, трех – Театр Вахтангова, остальные ехали куда подальше – «поднимать целину». Сейчас театральные вузы каждый год выпускают человек по тридцать, половина из которых учатся платно. И все остаются в Москве, даже те, кого Украина, Белоруссия, Латвия и другие страны прислали, за них платят, чтобы они вернулись работать на местах. Даже в Корею не едут обратно. Даже они остаются. То есть в Москве оседают абсолютно все. Столько народа и 150 театров не вместят. Но еще раз повторяю: стремиться в репертуарный театр не имеет смысла. С моего курса почти все устроились, но уже спустя три года в театре остались работать человек пять из двадцати.

– Вы ушли из театра спустя два месяца. Быстро поняли, что не ваша история?

– При всем уважении к тем, кто работает в труппе, в репертуаре, на мой вкус – это бессмыслица. Не работает система. Понимаете, я поступила в театр... Не знаю, нужно ли называть, хотя название не имеет значения, я уверена, что в Москве 80% таких заведений. Я же общалась со своими сокурсниками, вижу, кто и что играет. Это понятно. Я поступила и уехала сниматься на все лето. Снималась в «Грузе 200» у Балабанова. Вернулась в середине сентября. Пришла в театр, где мне обещали роль. И как увидела это все, после настоящего творчества с балабановской группой, поняла, что попала в какой-то ДК. Поняла это сразу.

– Но тем не менее, в одном из интервью вы сказали, что вам интересно было бы в Театре Вахтангова поиграть.

– Не в Театре Вахтангова.

– С Римасом Туминасом поработать.

– Это большая разница. Не в театре, не в доме, не в здании, не в коллективе, а с определенным режиссером надо работать. Так работает сейчас весь театральный мир, я считаю. И ходят все на постановки хороших режиссеров.

– А на артистов разве не ходят?

– И на артистов. На антрепризу ходят или на народных по старой советской памяти. Но хороший артист – это еще не показатель хорошего спектакля. На актерские имена ориентироваться, я считаю, неправильно.