Писатель и преподаватель литературы Дмитрий Быков

– Как вы относитесь к идее создать единый учебник литературы?

– Никогда, даже при советской власти, учебник не был сколько-нибудь надежным ориентиром. Нам повезло, что сейчас в нашей школьной литературе есть идеальный учебник для 10–11 классов – двухтомник Игоря Сухих. Он сочетает огромное количество литературоведческого материала с полным нейтралитетом в его изложении. Кроме того, любой учитель всегда назначает ученику и свои предпочтения: например, в советской литературе мы вообще свободны в выборе – от нас требуется «на примере одного-трех произведений советской литературы» раскрыть тему войны, тему родины, тему революции. Кого хотим – того дадим: хотим – Дмитрия Фурманова, хотим – Александра Фадеева, хотим – вообще Юрия Лебединского. Можно назначить любой учебник литературы, но все равно учителя не будут учить по учебнику. Когда мне надо давать «Как закалялась сталь», то я советую книжку «Обрученные с идеей» Льва Аннинского, а не какой-то учебник. И концепция, и учебник придуманы исключительно для внешних целей. А наша внутренняя практика остается нашей.

– Для каких внешних целей?

– Для поддержания того имитационного процесса, которым занимается российский парламент. Для этой цели он упраздняет курение, запрещает мат, усиливает какие-то духовные скрепы, но это не имеет никакого отношения к реальным проблемам страны. Страна сама решает свои проблемы – без участия парламента. А он имитирует борьбу за духовность, за литературу, за то, чтобы школьники читали одно и не читали другое! Деятельность депутатов происходит на острове Лапуту (есть такие летающие острова у Джонатана Свифта в «Путешествиях Гулливера»). На острове есть лапутянская академия – она летает где-то очень далеко, и совершенно не нужно, чтобы она опускалась на землю.

– Есть ли в педагогическом сообществе запрос на новую концепцию обучения литературе?

– В педагогическом сообществе есть запрос на одно: «Ребята, оставьте нас в покое». В школах сейчас остались люди, которые прошли через 10 школьных реформ начиная с 80-х годов: перемена курса, перестройка, смена парадигмы всего преподавания литературы, замена Шаламова, Гроссмана и Платонова новыми патриотическими веяниями – мы все это ели большой ложкой. Если мы уже выварились во всех этих водах, то нас единым учебником не запугаешь.

– Многие учителя литературы опасаются, что в едином учебнике произведения будут рассматривать не с точки зрения художественной ценности, а с нравственных позиций. Разделяете эти опасения?

– Идея о том, что надо оценивать литературу не с эстетических, а с нравственных позиций, не нова. И реакционеры, и некоторые революционеры думали, что качество литературы определяется тем, учит ли она добру. Лев Толстой считал, что надо писать притчи и басни, которые крестьянину бы объяснили вред пития. Но это все очень глупо, это относится ко временам детства литературы. Неоднократно доказано, что литература, которая плоха в формальном отношении и хороша в содержательном, как правило, свои задачи не выполняет. Более того, обычно она имеет противоположный эффект – и тогда возникают неприятные явления, как в басне Маршака: «Мы с вами книги детские видали, пробитые насквозь гвоздем морали. От этих дидактических гвоздей нередко сохнут книжки для детей».

– Мы это уже проходили?

– Проходили. У апологетов этой идеи очень инфантильное представление – они реально полагают, что книга должна учить добру. Например, якобы «Анна Каренина» учит нас, что «женщине не следует гулять ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом, когда она жена и мать». На самом деле роман Толстого учит совершенно другому. Роман заканчивается самоубийством Анны и попыткой самоубийства Левина, который приходит к кризису, еще более глубокому, чем у нее. Мораль Толстого очень проста: «Мне отмщение и Аз воздам». Не человеческое общество решает, кто прав. Перед богом правота определяется по другим критериям: прав тот, кто проживает свою жизнь с максимальной честностью и последовательностью. Анна перед богом права, а Левин становится прав только тогда, когда говорит, что «моя жизнь наполнена тем смыслом, который я властен вложить в нее». Если вы придумаете для себя смысл жизни и будете жить в соответствии с ним, то вы правы, а если живете бессмысленно, то ваша жизнь пуста, и вы пузырек, возникший в пространстве непонятно зачем. Смысл художественной литературы неоднозначен и к этике не сводится никогда. У бога одна этика, у человека – другая. Нравственность – это правила, которые люди в разных странах и в разные времена придумывают для себя. Пушкин говорил: «Поэзия выше нравственности или, по крайней мере, совсем иное дело». Литератор же общается с этикой божественной, а не с этикой человеческих правил хорошего тона.

– Глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви и общества Московского Патриархата Всеволод Чаплин призвал дать Церкви возможность участвовать в разработке учебников. На обсуждении концепции преподавания литературы в Общественной палате религиозная составляющая также выпячивалась. Как вы относитесь к участию Церкви в составлении светских учебников?

– Надо разделять мораль современной РПЦ и огромную церковную историю. Конечно, Церковь должна участвовать в литературном образовании: у нас 1000 лет христианской культуры! Без религии русскую литературу понять нельзя. Школьники не поймут, почему Толстого отлучили от церкви и как это связано с его художественным методом. Если бы появился богослов – умный, авторитетный, причем филолог такого же класса, как Игорь Сухих, который бы сумел написать хороший учебник на тему «Христианство в русской литературе», он бы смог, например, прояснить сложные отношения Пушкина с христианством. А в литературе XX века есть существенная тема – место Магдалины в евангельской истории. Мы знаем, что Мария из Магдалы вела грешную жизнь, раскаялась и пошла вслед за другими учениками Христа. Она знает только один вид любви, и она с этим видом любви пытается прийти к Христу. Пастернак написал об этом «Доктора Живаго», где Лара – это Магдалина, а Юра – новый, современный Христос, и вывод сделан очень страшный: любовь между Магдалиной и Христом возможна только во время великих потрясений, а в остальное время их затягивает и губит повседневность, и они не могут принадлежать друг другу. У Блока апостолы убивают Магдалину – об этом поэма «12»: Андрюха и Петруха убили Магдалину, которую в поэме зовут Катькой. Убили, потому что любовь отвлекает их от служения Христу. Леся Украинка в поэме «Одержимая» трактует так: Христос призывает к всепрощению, а женщина, принципиально честная, говорит: я не могу прощать фарисея, не буду любить твоих врагов, и я за тобой в этом не пойду – ты их прощаешь, а они тебя убьют. И в конце ее побивают камнями, а она говорит: «Не верю, что воскрес – не стоите того вы». Как официальная церковь может к этому относиться? Тут нужно серьезное богословие – думать, чем любовь земная отличается от любви христианской и почему путь Магдалины к Христу настолько сложен. Что могут сказать об этом Всеволод Чаплин или Тихон Шевкунов?

– Павел Пожигайло (разработчик концепции преподавания литературы в школах и вузах) считает, что «литература – это предмет о человеке, поэтому на уроках нужно воспитывать нравственность и патриотизм». О чем предмет «литература», по-вашему, и должна ли она что-то воспитывать?

– Смотря что вкладывать в понятие «воспитание». Должна ли она менять мир – да, безусловно. Она должна нравственно, философски, социально влиять на читателя. Но она делает это своими способами – не прямыми, не лобовыми. Она не говорит: «Ходи сюда – не ходи сюда». Литература рассказывает, как прекрасно зимнее утро, и почему-то после этого нам хочется жить. Литература – способ введения читателя в транс определенного рода: в поэзии это более откровенно, в прозе – менее. Даже если литература хочет учить добру, всегда получается по словам Алексея Толстого: «Честность, стоящая позади моего писательского кресла, говорит мне: «Не пиши хорошего конца, поставь точку». Это финал «Ибикуса».

– Так ли принципиален учебник на уроках литературы, если все зависит от учителя?

– Учебник бывает нужен в основном для понимания контекста, в котором появилось произведение. Нужно знать, что такой-то роман Достоевского возражает такому-то роману Алексея Писемского, корреспондирует с такой-то книгой Лескова. «Бесы» не на пустом же месте появились: они возражают «Взбаламученному морю», прямо полемизируют с Тургеневым. А если дети не читали «Призраков», они не поймут, что на литературном вечере читает Кармазинов. Если учебник дает контекст – благо ему, если нет, то хороший учитель должен сам уметь это рассказывать.

– Если единый учебник все же появится, как учителя это воспримут?

– Подавляющее большинство будет преподавать, как и преподавали. Московские словесники – это очень небольшой круг: мы все друг друга знаем, бегаем друг к другу на уроки посмотреть, кто как справляется с трудностями процесса. Я к Евгению Ямбургу и Льву Айзерману хожу, все мы ходим к Сергею Волкову, а Волков ходит к нам. В регионах учителей еще меньше, они работают в еще более тесной связке. Зачем нам учебник?

– Как вообще преподавать литературу современным школьникам?

– У нас есть живая проблема – как сделать, чтобы школьник на уроке не тыкал пальцами в гаджет, а слушал учителя. Наличие гаджета вообще сделало учителя ненужным – школьник откроет Интернет и все прочтет, скачает из банка рефератов, что ему нужно, и у него от зубов отскочит какая-нибудь тупая концепция. Лекция как жанр стала уделом взрослых, которые могут долго слушать. А в классе учитель должен на каждом уроке устраивать живейшую дискуссию, чтобы ученики все время спорили, постоянно делились собственными догадками. Я дошел до того, что стал запрещать чтение отдельных текстов – это единственная гарантия того, что они их прочтут. Чтобы заставить детей прочитать русскую классику, нужно объяснить, что это связано с их жизнью, что многие девочки не наделают грубых ошибок, узнав историю Татьяны Лариной. Ведь Онегин, как всякая пустота, страшно привлекателен. Но как доказать, что Онегин – отрицательный персонаж, что Пушкин ненавидит Онегина, что он – надменный бес, что он пародия? Или показать, как выстраивается ряд: Онегин (река Онега), Печорин (река Печора), Рудин (река Руда), Волгин (Волга). Кто следующий? Ленин (река Лена)! Ленин делал себя по этому образцу, Волгин – его идеал. А Самгин (река Самга) – следующий тип лишнего человека: у Горького нет случайностей. Надо объяснить, что это – тип человека, оторванного от жизни, жаждущего реализации своих концепций, своего превосходства. Нужны методики, которые позволяют учителю отличаться от компьютера. Нужен учитель, с которым интересно.