Жанр, в котором работает режиссер Лев Эренбург, можно определить как «жестокий анекдот». Представьте, что двое клоунов на арене молотят друг друга дубинками к вящей потехе публики, но тут – раз – и одному проломили голову. А когда публика осознает все неприличие собственного веселья перед таким несчастьем, бездыханная клоунская тушка встанет и глумливо раскланяется с притихшей почтеннейшей публикой. В программном финале «Грозы» у Эренбурга на авансцене лежал труп утопившейся Катерины Кабановой, вокруг со скорбными лицами, стеная, сидели безутешные домашние… и тут налетали комары. Жалобные стоны плавно перетекали в яростные шлепки по зловредным тварям. И даже покойница начинала отмахиваться от надоедливых насекомых…
Выбирая самые известные классические тексты, режиссер для начала обычно резко поднимает градус отношений персонажей. Его «Бесприданница» начинается с придуманной сценки-заставки, во время которой неприятные личности пытают раскаленным утюгом Паратова (Алексей Фатеев) и грозятся в случае неуплаты долга «то же самое и с Ларисой учинить». Так что бедный Паратов уехал от обольщенной девушки если и по расчету, то по самому рыцарскому. У Островского Лариса Огудалова горько жаловалась, что никто-то ее не любит, никому-то она не нужна. В спектакле Эренбурга ее любят с такой пылкостью, что куда там прославленной Кармен... У той был один Хозе, а тут их минимум четверо, и все пылают: и души в клочья, и имущество в разнос. Скромный купчик Вася Вожжеватов (Всеволод Макаров) в порыве чувств сжигает только купленный дорогой пароход «Ласточку»: «Без Ларисы мне «Ласточка» без надобности»… Солидный купец Кнуров (Юрий Лахин) влюблен, как сорок тысяч братьев, и не только в Париж готов Огудалову-младшую повезти, но всю судьбу «перерешить». Этот степенный Мокий Парменыч, по догадке режиссера, пару десятилетий назад пылал страстью к матери Ларисы – Харите Игнатьевне, но разлучила их судьба-индейка, и вот женатый успешный капиталист готов «все бросить» и жизнь положить, чтобы окружить всевозможным счастьем любимых женщин. Огудалова-старшая (Оксана Киселева), даром, что и хороша, и моложава, – в старый роман готова нырнуть немедленно и с головой. Даже редко протрезвляющийся Робинзон (Игорь Евтушенко) не остается в стороне от чувственного угара и влюблен до отчаяния в своего благодетеля Паратова.
В постановке Эренбурга над волжским городком Бряхимовым плывут цыганские мелодии (со сцены не сходит музыкальный квинтет). И в такт лихой музыке бьются сердца, пылают прямо-таки испанские страсти, так что не только стулья ломаются, но и конечности в ежеминутной опасности пребывают. Персонажи спектакля то и дело спотыкаются и падают от отчаяния. В Бряхимове, похоже, все немного епиходовы: и сапоги скрипят, и мебель не любит, и организм-подлец то и дело какие-нибудь каверзы учиняет. Взмахнут удочкой – крючок в мягкое место вопьется. Если начнут гладить, то утюг по руке пройдется так, что она задымится. Если опустится Мокий Парменыч на колени даме любовь объявить – тут его ревматизм так скрутит, что бедной даме придется и поднимать, и волочить, и усаживать. Если уж Карандышев (Алексей Дякин) выпьет на жениховском обеде, так вытошнится прямо у стола. А начнет неудачливый жених страстный монолог во время финальной сцены о том, что он должен быть рядом с Ларисой, чтоб ее оберегать, – тут ногу судорогой-то и сведет… Да и убивает Ларису не чья-то сознательная воля, а неожиданно сработавший старый револьвер... В общем, мыли бы тщательнее полы да смазывали получше револьверы – ничего особенно плохого бы ни с кем и не случилось…
Стихия физиологического фарса у Эренбурга традиционно правит бал: ставит подножки и строит рожи. Но главное, крутит и хороводит актеров. И голос им приходится форсировать, и жест. Где надо ресницами взмахнуть – приходится лупить глаза. Где надо шепотом – кричат как зарезанные… Драматизм здесь наддают, как в хорошей бане пар…
Худрук театра Миндаугас Карбаускис строит репертуар Маяковки, как мозаику из очень разнородных фрагментов. В этом сезоне в афише появился геометрически выстроенный и кружевно вытканный «Кант» (редчайший на русской сцене образец интеллектуальной комедии) в постановке самого Карбаускиса. И рядом панорамный спектакль о жизни еврейского местечка в послевоенной России «Бердичев» Никиты Кобелева… Может действительно,после трудов, аки японская вышивальщица, актерам надо дать возможность лихого безбашенного фарса, дать покричать и покривляться? Благо Островский – один из тех великих драматургов, которые к режиссерскому произволу относятся с терпимостью, экспериментировать над собой позволяют. Разве вдруг выскочившая в финале уж совсем откуда-то из самодеятельности бабка-цыганка, она же Огудалова-старшая, с вечным воплем женщин всех времен – вдруг покажется уж совсем несуразным зигзагом постановочной мысли…