– Елена Антоновна, сегодня многие сравнивают нынешнюю ситуацию в стране с советскими временами и, в частности, вспоминают, как нелегко было пробиться талантливым людям. Расскажите, пожалуйста, а как вы готовили свою первую в сольной карьере программу?
– Мне хотелось сплести что-то вроде венка из песен, посвященных юным героям гражданской войны, которые не вернулись домой. И когда я показывала песни высокому начальству, то больше всего досталось именно этим песням. Зарубили так, что камня на камне не осталось от всего цикла. Другим моим песням тоже досталось: меня обвинили в том, что они «ни о чем». И хотя в программе звучали композиции на стихи Булата Окуджавы, Новеллы Матвеевой и Юлия Кима, репертуар назвали антисоветским. Но эти же чиновники мне тогда подсказали самую великую вещь, что песни еще можно пропустить, «но что это за интонация, с которой вы их поете? Она явно не наша». И тогда я поняла, что самое главное в творчестве – это интонация. И нельзя маршировать под песню «Орленок», потому что это монолог мальчика, которому в шестнадцать лет не хочется умирать. А «Гренада», «Там вдали за рекой» – это не поют, об этом плачут. Каждая песня – история, и каждая история – трагедия.
– Вы всегда исполняете настоящую поэзию, чего не скажешь про многих современных певцов. Сейчас исполняют песни не на стихи, а на слова. Вам не кажется, что поэзия уходит?
– К сожалению, это так. Поэтому я – сама маленький оплот сопротивления этому явлению. И наш театр тоже. Мы не только ставим музыкальные спектакли, но и регулярно проводим вечера художественного чтения. Потому что я считаю, что это великий жанр. У нас есть два подвижника – Антонина Кузнецова и Рафаэль Клейнер, у каждого из них в репертуаре – по сорок программ. Это и композиции, и спектакли. И они неизменно собирают полные залы. Вообще, у нас в театре прошли вечера актеров, прекрасно читающих стихи и прозу. Их целое созвездие: это и Сергей Юрский, и Александр Филиппенко, и Авангард Леонтьев. Валерий Золотухин тоже у нас провел незабываемый вечер. Еще у нас есть такая чудесная форма общения со зрителями, как «Нездешние вечера». Это вечер в стиле прошлых лет, когда на устные журналы в небольшие залы приглашали творческих людей. И герой вечера рассказывал о себе, отвечал на записки. Первым, кого мы пригласили на такой вечер, был мультипликатор Юрий Норштейн. А совсем недавно два замечательных вечера подряд провели композитор Владимир Дашкевич и режиссер Гарри Бардин.
– При создании своего театра вы высказали желание, чтобы это был не просто театр музыки и поэзии, но и театр хороших лиц...
– Да, и чтобы эти хорошие лица были и по ту, и по другую сторону рампы. И я считаю, что нам это удалось. Когда в Ночь театра мы встречались со своими зрителями, я была просто счастлива, потому что видела, какие к нам приходят люди. А какие чудесные вопросы они задавали! И ты понимаешь, что бы ни происходило вокруг, мы просто обязаны ставить спектакли ради таких людей. Чтобы делиться с ними добротой, которая внутри спектакля, которая разлита в музыке. Например, наш музыкальный спектакль «Капли Датского короля» – посвящение Булату Окуджаве, все творчество которого пронизывают доброта, интеллигентность, свет и желание сделать мир лучше. И спектакль тоже очень добрый, поэтому его ходят смотреть не по одному разу. Люди хотят попасть в атмосферу добра, погрузиться в этот добрый светлый красивый мир. А концерт-фантазия «P.S. Грезы…» основан на песнях Шуберта и Шумана и погружает зрителя в красивейший мир музыки великих немцев. Есть немного агрессии в музыке Пьяцоллы в спектакле «Времена… Года…», который мы называем концертом без слов. Он поставлен по музыке композиторов, в чьих сочинениях есть циклы «Времена года» (Вивальди, Чайковский, Пьяцолла). Но тут эти нотки агрессии продиктованы художественной необходимостью, они нужны для создания сложного образа современного города, современного мира.
– На мой взгляд, в музыке Пьяцоллы, скорее, все-таки не агрессия, а экспрессия.
– Да, его музыка чувственная, эмоциональная, и она очень талантливо написана. И даже те агрессивные ноты, о которых я упомянула, берут свое начало в бешеном ритме XX века. Он продиктовал вот это броуновское движение людей. И наши феи, которые безмятежно существовали в двух предыдущих частях спектакля, вдруг оказываются в этом мире, надевают современную одежду и вливаются в поток довольно резко и агрессивно звучащих скрипок. Но в итоге все равно все заканчивается красотой и гармонией, покоем. Спектакль очень интересно решен режиссером Иваном Поповски, он сумел претворить свою фантазию в дивные графические решения. Он и Олег Синкин, наш музыкальный руководитель, – основные создатели наших музыкальных спектаклей. Вот уже четвертый спектакль ставит у нас Олег Кудряшов, выдающийся театральный педагог, создатель театра «Третье направление», тонко чувствующий жанр, совмещающий музыку и слово. Ну и, конечно, ничего не получилось бы без наших чудесных музыкантов и певцов.
– Ваш театр можно назвать вполне успешным, вы всегда собираете полные залы...
– Согласна, но мне все равно как-то грустно. Видите ли, у нас много потенциальных зрителей, которые просто не знают о Театре музыки и поэзии. Нет достаточного количества рекламы. Конечно, счастье, что нас поддерживает московский Департамент культуры, мы получаем дотацию на коммунальные услуги и заработную плату. Но у нас нет возможности платить 500 тысяч в месяц, чтобы строчка о нашем театре появилась в сводной афише на рекламных тумбах города, в театральных кассах. И поэтому мы остро нуждаемся в спонсоре. Мне очень хочется, чтобы люди перестали говорить: «Надо же, такой хороший театр, а мы о нем ничего не знали». Его должны знать. И не потому, что я им руковожу, а потому, что театр прекрасный. Но нас мало кто знает даже в театральном мире. Даже на фестиваль камерных театров России нас не приглашают.
– Кстати, о фестивалях. Почему вы не принимаете участия в Грушинских фестивалях бардовской песни? Это же практически ваша тема...
– Везти спектакли на этот фестиваль невозможно, это не та история. Хотя когда-то, в самом начале, когда спектаклей еще не было, а собрались первые артисты, мы с ними ездили на этот фестиваль. Один раз, и этого оказалось достаточно, чтобы больше никогда туда не стремиться. Приехав, я увидела совсем не ту картину, какую хотела увидеть. В основном, как я поняла, туда приезжают просто потусоваться. Конечно, встречались какие-то небольшие очаги, в буквальном смысле слова – костер, вокруг которого сидят ребята и тихо поют песни. Но это отдельные площадки. А в целом полная неразбериха, никто не знает, где, кто и когда выступает. Нет того романтического настроения, которое было присуще первым фестивалям. Я предложила руководству как-то все упорядочить, вывешивать афиши, объявления, организовать вечер, на котором представить наш театр. В течение года мы созванивались, и меня убеждали, что все сделают, как надо. Мы приезжаем на фестиваль, и такое впечатление, что нас не ждали... Но деваться некуда, мы уже здесь. И нас буквально заставляют выйти на площадку, расположенную рядом с футбольным полем, на котором идет игра, загоняют голы, кричат зрители. И рядом с этим мы должны петь. Это было так унизительно. А потом мы с таким трудом оттуда выбирались... Впрочем, это было уже довольно давно. Может, сейчас что-то и изменилось, не знаю. Как правило, когда меня зовут на бардовские фестивали, я отказываюсь. Моим песням нужна сосредоточенность концертных залов. Есть философские песни, которые нужно не хором петь, а послушать, призадуматься.
– Можно ли говорить о том, что на ваше творчество повлияло знакомство с выдающимися актрисами Цецилией Мансуровой и Фаиной Раневской?
– Как приятно, что вы об этом спрашиваете. Потому что, к сожалению, память поколений основывается на фильмах, и о Мансуровой не так часто вспоминают, поскольку она почти не снималась. Цецилия Львовна сыграла огромнейшую роль в моей жизни, и, вспоминая ее, я испытываю такую нежность! А знакомство наше произошло удивительным образом. В приемной комиссии Щукинского училища, послушав меня, мне сказали, что я подражаю Мансуровой. Хотя такого просто не могло быть, потому что я ее ни разу не видела и не слышала. Зато позже мне посчастливилось несколько раз видеть ее в спектакле «Филумена Мартурано». А тогда, после прослушивания, одна из студенток училища подошла ко мне и сказала, чтобы я показалась Мансуровой, и дала ее адрес. Я пришла по указанному адресу, увидела табличку «Шереметев-Мансурова» и стала ждать. Цецилия Львовна куда-то спешила и пригласила меня последовать за ней. Мы шли по улице, я читала ей прозу, стихи. Это просто удивительно, сейчас такое даже трудно представить. А потом Мансурова попросила, чтобы я пришла к ней еще. И я пришла. А после того, как на третьем туре меня не приняли, она сказала: «Вот таких надо брать». Это нас сблизило, я стала бывать у них дома. А когда я уже прозвучала на радио, мы с ней подружились, и я даже бывала у нее на днях рождения.
– Вы счастливый человек. В вашей жизни случались судьбоносные встречи…
– Дальше было еще удивительнее. Когда я записала на радио свою учебную работу по «Сказкам из Италии» Горького, эту запись услышала Фаина Георгиевна Раневская – она была в это время на гастролях в Ленинграде. И Фаина Георгиевна не просто послушала запись, а еще и написала на радио письмо, начинавшееся словами: «Я никогда не писала на радио…» Когда мне показали это письмо, я не поверила. Понимаете, мне 23 года, я еще не выходила на сцену и вдруг получаю письмо от легенды. Я не верила в это до того момента, пока совершенно случайно не вошла к ней в дом. Так получилось, что к Раневской по делу пошел один мой знакомый, и он пригласил меня с собой. Мы были очень сурово встречены, потому что приехали раньше назначенного времени. Я сидела жутко зажатая. И когда Фаина Георгиевна, указав на меня, спросила: «А это кто?», я осмелела и в свою очередь поинтересовалась у нее, действительно ли она писала письмо на радио. Фаина Георгиевна заулыбалась и сказала фразу, которую я не забуду никогда: «Деточка, как хорошо, что вы не фифа». А когда прощалась со мной, сказала, что у меня такой же недостаток, как у нее, – скромность. Я думала, что это наша первая и последняя встреча. Но за четыре года до ее ухода я снова попала в ее дом, и Мальчик, ее собака, составил мне протекцию. Он вообще был суровый пес, но почувствовал, что я обожаю собак, и мы с ним подружились. После этого Фаина Георгиевна сказала: «Приходите всегда», и мы стали дружить. Это были годы тяжелейших гастролей, я работала за гроши, надрывалась. Но как только появлялась возможность, спешила к Раневской.
– Это правда, что, получая орден Дружбы из рук президента Путина, вы обратились к нему с просьбой принять закон о защите животных от жестокого обращения?
– Да, это правда. Можно сказать, что я была в сердцевине движения по созданию первого памятника бродячей собаке «Сочувствие». Половину суммы на памятник выделил Дмитрий Гаев, в то время начальник Московского метрополитена, и еще в театр приходили денежки – было очень трогательно, когда бабушки присылали по двадцать рублей. В итоге памятник мы поставили, только положение с животными лучше не стало. В нашем обществе плохо с такими понятиями, как нежность, сострадание, милосердие. И таких фильмов, как «Белый Бим Черное ухо», сейчас нет...
– Собака, которая живет в вашем доме, – клубная или с улицы?
– Мой Тошик – дивная собака, и он как раз с улицы. Мне его принесла приятельница. Она проходила мимо строительного контейнера и услышала щенячий писк, доносившийся из него. Представляете, какая жестокость страшная. Взять и бросить беззащитное животное умирать в мусорном баке. Моя подруга принесла это маленькое существо ко мне, а поскольку я по ряду причин не могла оставить его у себя, то я начала пристраивать щенка своим знакомым, написав на ошейнике номер своего телефона. Отдала, как мне казалось, в хорошие руки, и вдруг мне звонят и спрашивают, не мой ли щенок сидит на солнцепеке. Я поехала по указанному адресу и забрала его. С тех пор Тоша – мое любимейшее существо вот уже десять лет. Если бы проблема бездомных животных решалась на государственном уровне, их бы не было. Их бы стерилизовали и возвращали на место, где они доживали бы свою жизнь. Но другие не рождались бы для того, чтобы бедствовать или быть замурованными в подвалах домов. Не понимаю, почему мы стали такими жестокими, просто варвары какие-то. Мы создаем бесчисленное количество жесточайших фильмов, спектаклей, которые ничему хорошему не учат. Нашему обществу катастрофически не хватает добра. И сверхзадача нашего театра – воспитывать, прививать любовь к свету.
– Если с детства не прививать добро, ему неоткуда будет взяться...
– Удивительная страна Россия. Это огромное дышащее существо, в котором из века в век была какая-то смута или что-то подобное. Осмыслить это очень трудно. И это притом что здесь же, в России, рождаются удивительные люди. Высочайшего интеллектуального уровня, мыслители, философы, подвижники... И такой трагический двадцатый век. У нас недавно состоялась премьера «Вот вам, в сотый раз, Россия...» В этом спектакле мы обратились к воспоминаниям Астольфа де Кюстина, который в девятнадцатом веке посетил Россию и написал о том, что увидел. И у него есть такая фраза: «Россия – плотно закупоренный котел с кипящей водой, причем стоит он на огне, который разгорается все сильнее и сильнее; я боюсь взрыва». Это было написано в 1839 году. Потом, как известно, этот взрыв произошел, котел разорвался, сметая все вокруг... А сейчас мы обнаруживаем, что многое, описанное Кюстином, справедливо и по сей день.
| Справка «НИ»
|