Актер Сергей Мигицко

– Сергей Григорьевич, скажите, вам больше по душе режиссеры-диктаторы или те, что дают актеру полную свободу творчества?

– Я работал и с диктаторами, и со «свободолюбами», и мне было одинаково комфортно. Мне по душе режиссеры, которые знают, чего они хотят, и не путаются в своих желаниях. Профессия режиссера – очень сложная, во времена моего студенчества на режиссерский факультет принимали людей, уже где-то поработавших, знающих жизнь и настоящих интеллектуалов. Режиссер всегда должен знать и чувствовать больше артиста. Сейчас таких немного.

– А Эльдар Рязанов, снявший вас в своем фильме о датском сказочнике Андерсене, из каких?

– Рязанов хотел, чтобы артист приходил подготовленным к роли, со своими предложениями. Ему нравится, когда артист не только смотрит режиссеру в рот и ждет указаний, но готов предложить что-то от себя. Рязанов готовился к своему «Андерсену» десятилетия, и мы с партнерами уже на пробах сыграли практически весь фильм, например, я пробовался 11(!) дней.

– Рязанов не сразу увидел в вас своего Андерсена?

– Поначалу, как я понимаю, его смущала моя кажущаяся безмятежность, и однажды он серьезно спросил меня: «Ты всегда такой?» Я ответил, что все, что он видит, – это суперзанавес, за ним же у меня много проблем, а с Андерсеном у меня очень много точек соприкосновения. У меня так же, как и у него, было и остается немало комплексов… И несмотря на то, что во время съемок я прочитал гору литературы, в том числе интереснейшие труды датских литературоведов, досконально изучивших жизнь и творчество Андерсена, в фильме превалирует моя собственная трактовка… Андерсен напоминал большого ребенка, и как ребенок бывал капризен, неуправляем, взбалмошен, как ребенок впадал в истерию, из которой его сложно было выдернуть. Я старался сыграть человека со своей болью, со своей слабостью, с тяжелейшим, на мой взгляд, характером. Это, к слову, счастье сыграть сложный характер. Я вообще не люблю простоты… Игорь Петрович Владимиров этому учил и очень ценил, когда играешь судьбу и когда даже в небольшом эпизоде выходит человек с большой историей, незримо присутствующей где-то «за кадром».

– Вы много играли в эпизодах?

– Я никогда не отказывался ни от каких ролей, а свою первую главную роль сыграл на пятнадцатом году работы в театре. И случилось это, когда единственный раз в жизни, не увидев себя в «листе распределения», пошел к завлиту и предложил свою кандидатуру, так как чувствовал – эта роль моя. Это был Шариков в «Собачьем сердце». До этого же момента я играл только роли второго плана, но играл их с огромной радостью и с удовольствием.

– Можно ли раскрыться в подобных ролях и обратить на себя внимание?

– Без сомнения, не зря ведь во всем мире существуют премии за создание подобного рода образов. Но я считаю, что артисту всегда нужно давать шанс проявить себя в разных по объему ролях, а театр и главный режиссер, принимая актера на работу, должны нести за него ответственность, а не выступать в качестве «собаки на сене». Главреж должен быть не только постановщиком, но и педагогом, наблюдающим за развитием актера, умеющим оценить его скрытый потенциал. Актерский труд перекликается в этом с футболом. Вот человек сидит на скамейке запасных, а когда ему дается шанс, он «вылетает» на поле, и все видят, что его место здесь, а не там.

– Можно так всю жизнь просидеть…

– И это очень печально. Артист должен работать, молодой артист должен играть по 20 спектаклей в месяц, чтобы быть в тонусе, чтобы чувствовать зал. Я играл иногда по 35 спектаклей в месяц – это был мой рабочий ритм. Это были и детские спектакли, и массовка, но это был подарок судьбы. Именно в таком случае человек начинает со сценой дружить, не трясется, не боится, а влюбляется в это пространство полностью и навсегда.

– Сергей Григорьевич, давайте поговорим о премьере этого сезона – о вашей работе над ролью Дон Кихота. Образ получился такой пронзительный, непривычный… Вы, вероятно, привнесли в него что-то очень личное…

– Привнес, конечно, но что, наверное, и не сформулирую, поэтому лучше расскажу, куда мы хотели «завернуть». Мы с режиссером-постановщиком «Дон Кихота» Александром Баргманом близко познакомились месяца за три до начала репетиций, и в процессе общения как-то сразу стало понятно, что разговор со сцены мы хотим вести об одном и том же. У нас не было «идеологического» расхождения, как бывает, когда режиссер тащит в одну сторону, а артист упорно сопротивляется, мы изначально собирались «стрелять» в одну и ту же мишень. Мне вот кажется, что Дон Кихот есть в каждом мужчине. И я бы даже сказал, что и в каждой женщине (смеется). Но у женщин есть для этого свои «имена»…

– Каких героинь вы имеете в виду?

– И Кармен, и Анну Каренину, и Жанну д’Арк… Но вернусь к Дон Кихоту. Порою он бывает спрятан в мужчине очень глубоко, а иногда лежит на поверхности. И хотелось сыграть спектакль о том, что любой мужчина, каким бы мужественным он ни был, какая бы харизма ни бежала впереди него и ни кричала «внимание, идет мужчина с харизмой», имеет свое представление о женщине, о роли женщины в жизни мужчины, о любви, без которой никакое, даже самое храброе сердце не может существовать, и о поэзии этой любви. Я хорошо помню мужчин, окружавших меня в период моего детства. Это были мамины и папины друзья, наши родственники, они только что отвоевали, кто-то был ранен, кто-то контужен, и все они в той или иной мере были Дон Кихотами. Не зря в квартире нашего Дон Кихота среди висящих на стене фотографий есть фотография моего дяди Коли, держащего меня маленького на руках, ведь и он был одним из представителей Рыцаря печального образа в СССР… А еще, так как пьеса написана Михаилом Афанасьевичем Булгаковым – одним из самых моих любимых авторов, то хотелось посмотреть на эту историю глазами Булгакова, человека, в мозгу которого рождались гениальные мысли и совершенно по-особенному чувствовавшего женскую природу. Хотели мы «попасть» и в интеллигенцию, показать конфликт интеллигентности и, как бы это помягче выразиться, не интеллигентности. Одним словом, пошли заведомо непростым путем, но, судя по всему, не прогадали.

– А в жизни вы донкихотствуете?

– Регулярно (смеется). Дон Кихот боготворил женщину, и я не могу женщину оскорбить, обидеть. И вообще, когда я вижу какую-то женщину, вижу, скорее, ее идеал. То, какой она могла бы быть при определенном стечении обстоятельств.

– То есть из Альдонс создаете Дульсиней?

– Можно и так сказать… Мне это присуще… Я учился в очень хорошей школе… В школьном театре там шли спектакли про любовь, и отношения между мужчиной и женщиной воспринимались мною уже в подростковые годы как особый знак… В театральном институте эту «эстафету» любви подхватил мой мастер – Игорь Петрович Владимиров. Настоящий мужчина, человек, умевший ярко и мощно любить, привносивший эту мощь в свои спектакли и очень остро чувствующий женскую судьбу. Любая актриса, работавшая с ним, подтвердит, что лучше, чем Владимиров, спектакли о женщинах не ставил никто…

– Наблюдательность – одна из характерных особенностей вашей актерской сущности. Другой я бы назвала умение переиначить известный образ, показать «человеческое» лицо отрицательного персонажа. Именно так было с вашим Городничим.

– Много лет назад я, молодой неопытный актер, случайно оказался в роли Хлестакова (фильм «Инкогнито из Петербурга». – «НИ»), и, как мне кажется, ровно настолько же случайно я оказался годы спустя в роли Городничего. Это можно назвать предлагаемыми обстоятельствами… Я очень люблю Гоголя, но тогда, в молодости, учитывая скрупулезность Леонида Гайдая к подбору актеров и большое количество соискателей, был абсолютно уверен, что никаких шансов оказаться в роли Хлестакова у меня нет. Ну а годы спустя, когда в театре приступили к постановке «Ревизора», не только не думал о роли Городничего, но считал тему «Ревизора» для себя попросту закрытой.

– Предложение постановщика Сергея Федотова вас ошарашило?

– И ошарашило, и огорошило, и восхитило, и возмутило (смеется)… Потому что я об этом совершенно не думал. Первым делом я раскрыл всем известную пьесу и стал читать, чтобы понять, что же можно в этой роли сыграть еще несыгранного. Федотов давал полную свободу, я же, перечитывая Гоголя, вдруг увидел колоссальную трагедию Городничего. В результате сцена разоблачения получилась, как личная драма, и зрители после окончания спектакля говорили: «Бедный Городничий». Это была награда! Это как в «Драконе» в трактовке Андрея Корионова, где я сыграл заглавную роль, получилась на выходе трагедия неплохого, в принципе, человека… Я такие перевороты очень люблю, тем более что в жизни они есть на каждом шагу.