Актриса Ксения Кутепова

– Ксения, в вашей кинобиографии есть несколько заметных имен, начиная с легендарного Годара. Какие встречи на съемочной площадке стали для вас определяющими?

– Фильмография моя невелика, поэтому большинство людей, с которыми я встречалась на съемках, так или иначе меня формировали. Большинство встреч в кино имели для меня серьезные последствия. Это и работа с Семеном Арановичем в фильме «Агнец божий», это и невероятный опыт в сериале «Без свидетелей», где со мной работали режиссеры Хлебников и Малкин. Это, кончено, Вера Сторожева, в руках которой оказалась моя первая серьезная роль в кино. Она невероятно тонкий, я бы даже сказала – строгий режиссер, ни секунды не позволяющий своим актерам существовать не подлинно. Не могу не упомянуть о своем муже, с которым я работаю не один десяток лет. У Сергея Осипьяна я начала сниматься со студенческой скамьи, еще в его курсовых работах. А если говорить о Годаре, то это было так давно, что я могу вспомнить только свой трепет и невозможность дышать рядом. У нас было всего три съемочных дня, но я успела понять, что это потрясающий человек. Что касается работы с Ваней Вырыпаевым, то это было какое-то плавание или нет, ныряние куда-то без акваланга, но очень глубоко. Честно говоря, я не оставляю надежды, что мы еще поработаем вместе в театре. У него есть масса прекрасных пьес.

– Это правда, что вы сами были инициатором постановки в вашем театре пьесы Ивана Вырыпаева «Летние осы кусают нас даже в ноябре»?

– Отчасти. Я не так давно работала с Ваней Вырыпаевым в кино, и он меня покорил. Мы снимали фильм «Танец Дели». Это было очень сложно для меня, непривычно, но безумно интересно, как работа с «Летними осами». Наши девочки из литчасти в очередной раз побывали на фестивале «Любимовка» и сказали, что им больше всего приглянулась эта вырыпаевская пьеса. Мы сговорились с режиссером из Норвегии Сигрид Рейбо. Она с удовольствием откликнулась. График у нее расписан на годы вперед. Поэтому выкроить она смогла буквально пару месяцев. Шесть недель у нас было на постановку – это очень мало. Для нашего театра это прецедент. Несмотря на то что пьеса короткая и идет всего полтора часа, для нас это нетипичный график работы, нетипичные скорости.

– Но для вас, наверно, и текст не типичный?

– Жанр нетипичный, я бы сказала, называется «вырыпаевские тексты». Это особый ритм, музыкальный строй, интонации самого Вырыпаева.

– Сам он свои пьесы даже не проговаривает, а протанцовывает. Вы же интонируете совершенно по-другому…

– Конечно, мы могли бы сделать приблизительно так, как это поставил бы сам Ваня, но сознательно пошли другим путем. Когда собрались вчетвером – Сигрид, Томас Моцкус, Леша Колубков и я, – все, не сговариваясь, сказали, что нам было бы интересно найти свое. И мы искали. Но надо сказать, что на прогоне, за неделю до премьеры, мы вдруг поняли, что двинулись в неправильном направлении – и за считаные дни всё переделали. Это был экстремальный опыт. Конечно, все испытали небольшой стресс, но лично я, вспоминая об этом, думаю: какие же мы молодцы, что не побоялись перед премьерой все ломать и менять и в результате нашли правильный ход.

– Почему ваш выбор пал именно на Сигрид? Ведь, на самом деле, Вырыпаев – лучший режиссер собственных пьес.

– Мы вначале предложили Ване, но весь этот сезон у него расписан, а ждать следующего мы не хотели. Сигрид – ученица Женовача, а Сергей Васильевич – мой педагог, педагог Томаса и Леши, один из самых уважаемых и ценимых мною режиссеров, которого я считаю своим учителем. Сам он – ученик Петра Наумовича Фоменко, поэтому все мы – скованные одной цепью, даже с этой далекой Сигрид. Когда она приехала, мы говорили с ней на одном театральном языке. Я очень хорошо ее понимала, в том смысле, что ее «театральные координаты» были мне очень понятны, близки – и это было в радость. Мы не обманулись в своих ожиданиях.

– А чем Вырыпаев вас покорил на съемках фильма?

– Он человек невероятно творческий, очень талантливый и не боящийся идти в неизведанных направлениях. Пьесу «Танец Дели» он уже ставил в Варшаве, и, как я сейчас понимаю, предполагал сделать фильм, отталкивался от театрального опыта. Мы репетировали неделю до начала съемок, но за это время он не побоялся уйти очень далеко от того, что было в первоначальном замысле. И в результате сделал нечто совершенно новое, не повторил путь, уже пройденный им в театре.

– Что принципиально нового вам дал опыт работы в «Танце Дели»?

– В кино я никогда не говорила монологами на страницу. Дело в том, что материал этот написан не по сценарным законам. Это пьеса, которая невероятным образом «переплавлена» в киноязык. И она совершенно не вписывается ни в какие рамки, как и сам Вырыпаев. Любое его проявление – всегда вне формата.

– Вырыпаев говорит, что «Летние осы…» – пьеса с секретом, который он не раскроет ни при каких обстоятельствах.

– Я не знаю, что имел в виду Ваня Вырыпаев, но все у меня спрашивают после спектакля: «А где был Маркус?» Да в общем и не важно, где он был. Сама ситуация и пьеса – это странный сплав комедии Уайльда с театром абсурда, с Ионеско или Беккетом.

– В этой пьесе странно все от начала до конца, от названия, которое вызывает самые разные ассоциации, до неожиданного финала. «Летние осы кусают нас даже в ноябре» – единственное, в чем соглашаются герои, и это еще одна странность.

– Нет, не единственное. Пожалуй, главное, в чем они соглашаются, – это в том, что во всем виноват дождь, который льет три дня и никак не перестанет. Но знаете, в чем для меня главное очарование этой пьесы? Это барочное построение – повторов, наслоений, кружения мотивов, из-за которых возникают новые смыслы. Это структура невероятной красоты, обаяния и юмора. Мне очень нравится, как это сделано.

– В этой пьесе, как и в других у Вырыпаева, герои решают онтологические вопросы, по-своему выясняют отношения с Богом. Для вашей героини это решенный вопрос?

– Я увидела женщину, которая убеждена в каких-то истинах, в том, как все устроено, но по ходу пьесы – когда каждый погружается сам в себя все глубже и глубже – она приходит к совершенной беспомощности. Эта трогательная, совершенно детская беспомощность – в огромном количестве вопросов, на которые она не знает ответов. К концу все герои в этом смысле оказываются детьми.

– И пускаются в игру, выплескивая друг на друга воду…

– Несмотря на то, что это адская комедия, когда добираешься до финала пьесы, становится грустно. Для меня это история о том, как люди бегут от проблем и находят спасение в очередной фантазии, в утопии. Но это мое видение мира.

– Вы в какой момент поняли, что хотите с этим текстом работать? Наверно, не сразу он вас захватил?

– Нет-нет, моментально, как только начала читать пьесу. Помню, читала я ночью, получив ее по электронной почте от Каменьковича (худрук театра «Масерская П. Фоменко». – «НИ»), и сразу стала смеяться, очень сильно. Это еще и попадание в мое чувство юмора. Наверно, оно с вырыпаевским на одной волне.

– Каменькович говорит, что нет «старой» и «новой» драмы, есть просто пьесы, и они могут быть более или менее талантливыми. Но все же современная пьеса для вашего театра – большая редкость.

– Мы играли пьесу Оли Мухиной «Таня-Таня» лет 15 назад. Это была современная драма и для нас – прекрасный опыт. Если бы появилась современная пьеса, которая нам была бы интересна, мы бы обязательно ее поставили. Нельзя говорить, что интересовались мы только «старой драмой», а теперь вдруг стали заниматься «новой». Процесс этот начался не вдруг и не сейчас. Мы всегда искали, читали – но хорошей «новой драмы» очень мало.

– В одном из интервью вы говорили, что хотели попробовать «не фоменковский театр». У вас по-прежнему есть это желание?

– Сразу уточню: я не имела в виду, что вот у нас есть своя стилистика, а давайте-ка попробуем другую. В «Мастерской Фоменко» очень много разных стилистик. Она не одна. Но, например, когда я в МХТ играла «Белую гвардию», для меня это было существование вне рамок фоменковского театра. Это другой опыт, другие театральные координаты, другое общение. Иногда нужно выпадать из гнезда, чтобы оказаться в другой среде. Это полезно.

СПРАВКА