– Владимир, вы стали лауреатом зрительской премии «Звезда Театрала». А насколько важно для вас мнение публики?
– Вообще, мнение зрителя, конечно, важно. Было бы странно сказать, что мне все равно, как меня принимает публика: я же не сам для себя играю – тогда это был бы театр одного артиста и одного зрителя. В конце концов, у любого «продукта», будь то спектакль или фильм, есть конечный потребитель – это не коллеги, не друзья, а именно обычный, независимый зритель. Другое дело, что нельзя идти у публики на поводу. Заполучить ее любовь и расположение по большому счету не очень сложно. Засчитываться могут и прошлые заслуги. Иногда люди за тебя все сами додумывают, и ты остаешься их любимцем, независимо от того, что делаешь сегодня. Поэтому некую планку отношений со зрителем все равно ты ставишь сам.
– Значит, все-таки не до конца доверяете своему зрителю?
– Мы же не стоим на месте: в своей жизни, в профессии мы постоянно хотим расти, делать что-то новое, давать и получать новые эмоции. Но если исходить только из отзывов и комментариев, то продолжить внутренний и профессиональный рост не получится. Ты всегда должен быть чуть-чуть впереди зрителя, чтобы тебе всегда было чем его удивить. Хотя иногда зрительские замечания бывают удивительными. Человек видит то, чего мы, может быть, даже не закладывали, или, наоборот, не видит того, что мы хотели показать. И вдруг взгляд со стороны открывает новые горизонты. В этом смысле созидательное партнерство со зрителем может быть интересно. А хула или восхваления – это просто данность, некие нюансы или сопутствующие бонусы.
– Многие ваши коллеги сетуют на зрителя, говорят, что раньше люди знали, зачем они идут в театр, были подготовлены. А сейчас в большинстве своем идут с расчетом на то, что их будут развлекать.
– У меня был педагог по литературе во ВГИКе, и он однажды сказал правильную вещь: как только вы начнете просвещать зрителя, он уйдет. Вы пришли, чтобы играть с ним в игру, в процессе которой происходит подспудная внутренняя работа, и она не должна быть очевидной. Не просто открыл дверь – и на тебе, все вылил, а предложил разные ключики, разные способы считать идею. Любой, даже неподготовленный зритель к игре готов всегда, а любая игра подразумевает элемент развлечения. И это не всегда плохо. Это не всегда айпад, телевизор и «на диване валяюсь». Развлечение – это возможность мозгу, который все время трудится, душе, которая переживает какие-то проблемы, вдруг расслабиться и понять, что она не одна, что есть такие же несчастные и есть такие же счастливые. Нельзя человека заставлять проглатывать «пилюлю». Нужно сделать так, чтобы он сам захотел эту «пилюлю» проглотить. И нельзя идти на сцену с протянутой рукой, с расчетом на благодарность зрителя – тебе обязательно положат в нее камень. Публику нужно обмануть, удивить, запутать.
– Для вас важно признание и мнение коллег по театру и по киноцеху? Как у вас с ними строятся отношения на сцене, на съемочной площадке?
– Мнение коллег? Конечно, важно. Я только что закончил экспедицию, снимался в фильме Андрея Звягинцева «Левиафан» с замечательной партнершей Леной Лядовой. На меня произвело большое впечатление мастерство этой артистки – человеческое и профессиональное. Со стороны – маленькая девочка, но я был просто поражен ее умением подсказать. Она всегда настолько тонко чувствует ситуацию, настолько точно понимает происходящее, что хочется спросить совета. Мы играли с ней несколько сцен, где без этого партнерского контакта никак не обойтись. Нужен именно актерский ансамбль – то, что всегда предлагает Римас Туминас: как только сложится ансамбль, внутри возникнут индивидуальности. Лена как раз предлагала игру компанией: «Давайте вместе!» Это крайне редко бывает.
– Насколько вы доверяетесь режиссеру? Вы ведомый артист?
– Я не всегда доверяю сам себе, но за большим режиссером я готов идти в любые дали. От талантливых людей идет что-то такое, чего нельзя объяснить словами. Ты видишь, как человек берется за материал, как он с ним работает, насколько он аккуратен и осторожен, насколько тебя и других понимает. Но иногда даже непонимание импонирует. Ты видишь, что у человека нет готовых схем и штампов, но есть попытка что-то найти, и он чувствует, где это искать. Когда знаешь, что можешь помочь, можешь быть инструментом, тогда за режиссером легко идти. Ты не задаешь себе кучу вопросов, а просто делаешь это, и все. Бывает наоборот: ты даже готов, но не чувствуешь режиссера, и не потому, что он плохой или ты плохой. Иногда не подходят шестеренки в механизме – и не работает музыкальная шкатулка. А достаточно просто другого человека поставить – и вдруг все заиграет.
– А с Римасом Туминасом вы в этом смысле совпадаете?
– Думаю, да. Я сыграл уже в трех спектаклях, которые он поставил: «Дядя Ваня», «Ветер шумит в тополях», «Евгений Онегин». Работать с ним очень трудно и легко одновременно. Но это трудности особого рода: они начинаются, когда я не успеваю за ним в понимании происходящего и начинаю злиться. Но у меня не возникает вопроса, правильно он делает или неправильно. У меня возникает вопрос, понял я или не понял. Римасу я безоговорочно доверяю: что-то в нем есть необъяснимое, он смеет чувствовать то, чего мы, артисты, не чувствуем, смеет не бояться того, чего боимся мы. Он ставит тебя, казалось бы, в дискомфортное положение, но ты, проламываясь через этот дискомфорт, понимаешь, что по-другому и быть не могло. Это не должно быть удобно. Это не должно быть привычно. Конечно, со временем это становится и удобным, и привычным, но в результате умирает. Поэтому возникают все новые и новые спектакли. Не знаю, какие-то горизонты, какие-то миры у него есть, которые он знает и может показать, может повести в эти миры, в свои. С ним интересно.
– А как вас судьба свела со Звягинцевым?
– Я с Андреем не был знаком. Много слышал, много видел. Но авторское кино всегда проходило мимо меня. И вдруг пригласили на пробы. Я поехал, познакомился – и все как-то совпало. Снимали, ездили в экспедицию, сегодня группа возвращается домой. Осталось несколько съемочных дней.
– То есть это ваш дебют в авторском кино?
– По большому счету да. Хотя я работал со странными режиссерами. «Седьмой день» Кахи Кикабидзе – совсем не мейнстрим. И предложения были заманчивые. Однажды мне звонит Фернанду Мейреллиш, человек, который снимал «Город бога», фильм на все времена, и зовет сниматься с Хопкинсом, с Джудом Лоу. Я думал, что умру от счастья. И вдруг проходят буквально три года, англичане мне предлагают проект, а я отказываюсь. Мне интересно работать со Звягинцевым, потому что это совсем другая история. Понимаю, что, если бы лет десять назад мне кто-то сказал, что британскому проекту с большими британскими артистами я скажу «нет», не поверил бы. А сейчас могу себе это позволить.
– Это действительно смелый шаг.
– Но я думаю, что он правильный. Во всяком случае, ничего большего, как удовольствие работать на картине с Андреем, я не испытывал в кино. Это удивительно, и пусть мне скажут, что я, как попугай, твержу на всех углах, насколько Звягинцев крут. Он в самом деле крут – и как режиссер, и как человек, преданный делу.
– В кино вы работаете на износ, снимаетесь без остановки. За один 2012 год – шесть ролей! Складывается впечатление, что вы – человек действия. Главное – действовать, не важно, какой будет результат. Это так?
– Нет, вы ошибаетесь. Работаю ли я на износ? Нет, просто иногда все совпадает. Как правило, полгода ничего не делаешь, а потом одновременно возникает несколько проектов. Раньше была жажда действий, погоня за количеством, которое, бывает, перерастает в качество. Сейчас я то ли цинизма поднабрался, то ли внутреннего понимания, что жизнь – это колесо, а я – белка: быстрее ты бежишь, медленнее бежишь, по большому счету ничего не меняется. Поэтому иногда могу себе позволить просто сойти с колеса и вообще ничего не делать.
– Театр не страдает от напряженного ритма? Не возникает внутреннего выгорания?
– С одной стороны, когда много снимаешься, много работаешь, притупляется все – и для театра это минус. Поэтому твоя задача как артиста – всегда быть в тонусе, чтобы ты был необходим. Театр жесток, он церемониться не будет: как только ты выгорел и стал неинтересным, тебе говорят «до свидания». Служение в театре предполагает уважительное к нему отношение. Как только начнешь думать, что ты всемогущий и можешь везде успеть, поймать бога за бороду, тебя накажут так или иначе – усталостью, отсутствием ролей, неприятием зрителя. Но самое страшное даже не это, а внутреннее разочарование в том, что ты делаешь. Зачем все это? Просто есть некая иллюзия, что люди становятся умнее, добрее, светлее. Хочется в это верить.
– Если человек развивается, значит, он в любом случае становится лучше.
– Я не скажу, что он становится лучше, он становится другим. Вместе с развитием у человека появляются новые возможности, открываются новые пути. Когда ты сидишь на месте, никаких путей у тебя нет, ты просто зарос мхом. А когда есть дорога, пускай любая дорожка, она куда-то тебя ведет, и что-то в твоей жизни может измениться.
– Вы как театральный артист, наверно, давно уже переросли себя как артиста кино. А если случится наоборот? Если фильм, который вы со Звягинцевым делаете, станет новой ступенью, с которой уйдете на территорию авторского кино?
– Я на самом деле по профессии киноартист. Я учился во ВГИКе и никогда не думал играть на сцене, для меня это совершенно случайная история. И я бы не хотел, занимаясь театром, потерять кино. Многие артисты находят себя в театре и к кино относятся очень спокойно. Нет, я люблю кино, это придуманная история, придуманный мир. Я стал меньше сниматься, потому что мне показалось, что надо набрать, надо поучиться. И театр – это мои университеты. Он ни в коей мере не отнимает у меня кинематографа.
– Прибавляет?
– Да, прибавляет. Это все-таки разные профессии, но они друг друга дополняют. Вот я после съемок у Звягинцева приехал, стал по-другому играть спектакли. А поиграв на сцене, по-другому работаю на съемочной площадке. Но должен сказать, что в этом деле я еще до сих пор новичок. Дай бог хоть чуть-чуть приблизиться к представлению, что должен уметь или испытывать актер.
– У вас даже есть четкое представление?
– Есть приблизительное представление. Я ощущал это несколько раз, когда все то, чем ты занимался, чему ты учился, к чему ты стремился, вдруг совпадает в единый миг во время спектакля или съемки – и ты понимаешь: случилось то, к чему ты шел 42 года. В эти мгновения ты как тот самый проводочек, через который идет ток, как та лампочка, которую наконец включили и она горит. Ради этого ее и создавали. Ради этого и стоит заниматься театром и кино. Когда я окончил ВГИК, мне хотелось популярности. Сейчас я знаю ей цену, знаю, как это бывает здорово и как это бывает скучно. Теперь у меня деньги в другом банке, и удовольствие я ищу в другом. Стараюсь стать гурманом от жизни. Может быть, это «погоня за призраком», есть у нас такое выражение в компании друзей. Но все время хочется движухи.
– В Театре Вахтангова это есть?
– Театр не заменяет всей моей жизни, это ее часть. Вся жизнь состоит из вех: каждый спектакль – веха: сегодня, 14-го, 18-го, 28-го, 30-го. Это как некие точки, между которыми ты существуешь. Но сейчас они являются доминантой.
– Вашу роль Гусара в отставке тоже, наверное, можно назвать вехой? Вы же ее сами выдумали?
– Нет, я исходил из того, что просит режиссер. В «Евгении Онегине» он в меньшей степени занимался актерами, нежели в «Дяде Ване», но будет кощунственной неправдой сказать, что я сделал это сам. Это был титанический коллективный труд, к которому подключили даже специалистов-пушкиноведов. У нас была масса каких-то лекций, масса каких-то разговоров, то есть настолько была вспахана земля, что не вырасти в ней было бы просто преступно. Идея персонажа абсолютно туминасовская.
– Вы неоднократно цитировали в интервью своего педагога Георгия Тараторкина. В том числе говорили, что артист должен знать свои сильные и слабые стороны. В чем ваша сильная сторона?
– Сильная моя сторона в желании делать это и искать, а все остальное приложится. На самом деле я только спустя годы стал понимать Тараторкина до конца. Он привил своим студентам правильное отношение к работе. Актерская жизнь может быть легкой и стремительной, но ты все равно всегда должен понимать, что это магия, которую за фунт изюма не замутишь. Чудо до тех пор не произойдет, пока ты не сделаешь все, чтобы оно случилось. На мой взгляд, это самое важное, чему он нас научил, – работать над собой.
| СПРАВКА «НИ»
|