Дирижер оркестра Российской специализированной академии искусств Валерий Кораблев

– Сколько человек в вашем оркестре?

– Более пятидесяти. С учетом того, что у нас есть еще и концертмейстеры, которых мы приглашаем, чтобы «вести за собой» незрячих: учить примером, подсказать жест дирижера. Хотя есть и свои секреты, да и просто биотоки, которые связывают дирижера и оркестр. Ну, как может увидеть мой жест незрячий?! Но ведь видят, вступают. На самом деле вступают! Есть, конечно, и «выигранность», но, несмотря на все, я чувствую, что у многих ребят просто «чутье». Другое чувство какое-то работает вместо зрения.

– Значит, инвалиды по зрению в оркестре не редкость?

– У нас ведь специализированный вуз. Единственный в мире. Музыканты в основном – это инвалиды именно по зрению. Есть еще ребята с инвалидностью по общим заболеваниям, но их меньше. Как правило, у инвалидов срабатывает компенсаторный фактор. Доказано, что больше 80 процентов всей информации у человека проходит через глаза, а когда их нет, организм каким-то образом пытается восполнить это через слух, осязание, другие органы чувств. И среди таких ребят большинство – с обостренным слухом. Именно тем слухом, который нужен музыканту. Поэтому они прогрессивно, хорошо развиваются именно в музыкальной среде.

– Получается, что «слепой музыкант» – вполне современная личность, способная преодолевать барьеры, все еще отделяющие инвалидов от большей части общества?

– Искусство – универсальный язык общения, где слова нужны не всегда. Особый, международный статус – у музыки. Наш оркестр несколько международных конкурсов отыграл, а в 2013 году выступал на фестивале в Вильнюсе. То, что там было, – просто фейерверк. Ну, вы знаете сложное отношение литовцев к русскоязычным людям: как отделились, по-русски больше не разговаривают. Но когда мы сыграли свою программу, ко мне толпами подходили: «Какое удовольствие мы получили, мы 30 лет не слышали русской музыки, а она же и у нас в крови!» Мы встречались с простыми людьми, и они сами начинали беседу на родном для нас языке, говоря, что им «приятно что-то сказать по-русски». Душевная атмосфера. Искусство, особенно народное, ценят везде.

– А до поступления в академию ребята обычную музыкальную школу заканчивают?

– Специализированных музыкальных школ нет. В Москве есть несколько интернатов, но там музыкальное образование на уровне кружка. А вот в провинции поступление в музыкальную школу – не редкость. Это, конечно, нагрузка родителям – каждый раз приводить, забирать… Но там проще: перешел дорогу – напротив тебя школа, а в Москве попробуйте: на метро, потом на автобусе доехать… И дорогу так просто не перейдешь – не везде есть эта «пищалочка», которая незрячих предупреждает. А в небольших городах ребята сами приходят в музыкальную школу, и педагоги их учат, находя и даже изобретая методики. Хотя научного, методического материала, конечно, маловато. Кстати, приезжают к нам со всей России, включая Дальний Восток. Много ребят из Курска, где находится единственное музыкальное училище для незрячих. Есть и иностранные студенты.

– А как вы сами стали преподавать в специализированном вузе?

– Совершенно случайно. Так получилось, что меня пригласили восстановить оркестр при Центральном доме культуры Всероссийского общества слепых (ВОС). Я никогда не работал с незрячими, но втянулся и понял, что моя деятельность очень нужна. С удовольствием этим занимаюсь, от души. Появилась цель в жизни – серьезная, духовная. Да и опыт уже уникальный, его передавать надо.

– А что ждет выпускников за стенами академии?

– Раньше я считал, что они пытаются получить образование больше для самоутверждения, а работа в этой сфере – второй вопрос. Ведь сам я заканчивал академию Гнесиных, где из 15 человек моего курса работают по музыкальной специальности не более четырех. И хотя часть однокурсников уехали за границу, но и там они программисты или строители. А недавно проректор РГСАИ интересовался нашей статистикой. О «моих» я практически все знаю. Не поверите, почти 100 процентов работают по специальности. Играют в клубах, ансамблях, устраиваются учителями в музыкальные школы. Я просто удивляюсь, насколько ребята тянутся, превозмогают себя, остаются верными своему делу. Есть наши воспитанники и в профессиональных хорах, и в оркестрах. Кто-то и диссертации защищает. Это ценят, и спрос на выпускников РГСАИ есть. А работу они ищут просто фантастически эффективно.

– Возникают ли у вас как у руководителя оркестра проблемы с дисциплиной?

– Конечно, постоянно приходится заниматься вопросами дисциплины. Да, не все «радивые». Вот, сегодня мы полчаса репетиции потеряли из-за опозданий. Мне из оркестра предлагают продлить репетицию! Конечно, это правильно, но тут другая половина, которая пришла вовремя, обиделась. Ну, а каждый концерт для нас, по сути, – экзамен. И если можно пересдать экзамен по теоретической дисциплине, то пересдать оркестр просто невозможно. Здесь все – единый коллектив, и, как только выпадаешь из обоймы, начинаются проблемы, которые в принципе объективно решить невозможно. У оркестра есть и еще один, важнейший смысл. В нем все студенты знакомятся, общаются. Для них это – отдушина. Ведь пока не заболит, особо не осознаешь, насколько это тяжело. А здесь они знают, что у каждого точно такие же проблемы, и можно обсудить, кто как их решает. Ведь, они между собой не только на творческие темы говорят, но и просто на житейские: как пользоваться смартфоном, как сходить в театр. Вплоть до того, как семью создать. Взрослые же ребята – всем около двадцати.