Вечером 3 июля 1998 года я уже не помню, зачем зашел в кабинет Отто Лациса, экономического обозревателя «Новых Известий». Отто Рудольфович изучал утреннее заявление Мишеля Камдессю, исполнительного директора Международного валютного фонда, о невозможности организовать для России заем в 15 млрд. долларов. Великий Лацис, как волшебник, мог легко превратить сложнейшие экономические процессы в доступные публикации, понятные любому мало-мальски образованному человеку. Отто Рудольфович тихо спросил меня, храню ли я доллары в сберкассе, и посоветовал забрать их из банка немедленно. Я не понял до конца глубинной связи Камдессю и своих сбережений, но слова Лациса воспринял как руководство к действию. Так, с похода июльским вечером в банк «СБС-Агро» начался мой августовский дефолт 1998 года. Свои 5 тысяч долларов я спас.
Про «черный понедельник» 17 августа 1998 года мы знаем почти все. Грандиозная пирамида государственных краткосрочных облигаций (ГКО) рухнула, погребя под собой десятки банков, сотни фирм и десятки тысяч предпринимателей. Технический дефолт по государственным долговым обязательствам был объявлен правительством России одновременно с девальвацией национальной валюты. Курс «деревянного» за несколько дней снизился вчетверо – с 6 до 24 рублей за один доллар США.
17 августа одномоментно рухнули все несущие конструкции бюджетной и кредитно-денежной системы России, а валовой внутренний продукт страны сократился втрое и стал меньше, чем ВВП Бельгии.
У каждого россиянина дефолт был свой. Мне прежде всего запомнилось массовое паломничество граждан к обменникам, где курс доллара всегда был выставлен, а самих «зеленых» никогда не было. У банкоматов и дверей банков меня удивляли огромные очереди удивительно интеллигентных вкладчиков, желавших вернуть свои депозиты. Помню, банкоматы доллары уже не выдавали, даже с валютных счетов. За один раз можно было снять только 500 рублей, и то если повезет. Так как деньги в банкоматах кончались быстро, в очередях установили принцип советской торговли: в одни руки – одну транзакцию. Следили за этим финансовым порядком добровольные «смотрящие».
В течение многих дней я перебегал из одной такой очереди в другую и занимался исключительно своими финансовыми проблемами. Поэтому, к сожалению, фотографически этот период в истории Государства Российского я не отобразил.
Наконец родная газета напомнила мне о репортерских обязанностях, и я занялся фотосъемкой последствий дефолта. Снимать было что... Помню, почти две недели в августе не ходили даже грузовые поезда и страна замерла в шаге от хозяйственного коллапса. Осенью в Подмосковье стали отключать воду, свет и тепло. За пару-тройку безумных недель финансового кризиса обесценились доходы госказны и предприятий. Это немедленно отразилось на заработках граждан. Всплеск инфляции, банкротство банков и предприятий привело к катастрофическому падению жизненного уровня россиян. Ежедневные сводки с «кризисных полей» сообщали о бесконечных увольнениях, сокращениях и понижениях зарплат. Радовали только горькие сообщения о повышении пособий по безработице. Как всегда, за ошибки властей платил народ.
«Чую горький, отличный запах дестабилизации. Запах полного кирдыка» – так восхищенно сообщил писатель Эдуард Лимонов в статье «Да здравствует кризис!». Правда, радикальный оппозиционер это сказал уже о кризисе 2008 года, но «запах» дефолта-98 был таким же.
Конечно, кризис – это боль и мрак, и россияне были очень удручены сложившейся экономической ситуацией. Но не все обиделись на всех и согласились прозябать на нищенские пособия. Некоторые попытались быстро определиться – то ли скупать соль и спички в России, то ли новостройки в Марокко. Понятно, что у каждого были своя «соль» и свои «новостройки», но решения принимали очень быстро. Свежеиспеченные безработные махнули рукой на свои высшие образования и квалификацию, которые уже не кормили, и стали хозяевами собственных дел – «бизнесов».
Отечественный производитель буквально вышел на большую дорогу. Осенью 1998 года в Подмосковье можно было купить на обочинах автотрасс практически все. Тульские пряники и металлические чайники, гусевский хрусталь и фарфор, свиные головы, грибы и картофель, яркие полотенца, простыни и даже крупногабаритную мебель. В Тверской области, на дорогу Москва – Петербург в районе Волги, вышли патриоты – продавцы воблы – с российскими флагами в руках, которыми они останавливали проезжавшие легковушки и грузовики. Госсимволика была даже на бочках со свежевыловленной рыбой. Патриоты-покупатели затоваривались копчеными лещами, делая следующую остановку уже у придорожных развалов с дешевым пивом. Жизнь возрождалась на глазах!
В Москве появились автоцистерны «Молоко» колхоза «Борец» из Дмитровского района. Цена разливного молока была сверхдоступна, и к железным бочкам с утра выстраивались длинные очереди из пенсионеров – кормильцев семей своих внуков. На деревьях около загсов и дворцов бракосочетаний, как привидения, висели платья невест, пошитые неизвестно где. Цена свадебного наряда была ниже магазинной, что заставляло девушек торопиться под венец. Странно, но продавцы-южане на распродаже не предлагали костюмы женихам, что было несправедливо!
Но больше всего меня пугала уличная продажа на автомобилях мяса животных неизвестного происхождения. Но россияне не привередничали – наступала зима, было холодно и хотелось кушать. Грузовики с замороженными тушами у метро «Измайловский парк» напоминали передвижные «лобные места» с палачами-мясниками. Замерзший народ хватал отрубленные ребра, огузки и копыта и бежал с добычей в метро.
Страшный 1998 год заканчивался, и страна, кажется, достигла социального дна – уровень безработицы составил 14%! Поэт Андрей Вознесенский гениально прочувствовал панический ужас и душевный ступор современников, удрученных тем, что угроза массовых увольнений стала их личным кошмаром:
Поля мои лежат в глуши.
Погашены мои заводы.
И безработица души
Зияет страшною зевотой.
Столичные биржи труда и ярмарки вакансий работали почти круглосуточно и без выходных до декабря 1998 года. Огромные очереди безработных опутывали все дворцы культуры всех районов Москвы, где городские власти разместили центры занятости населения. Я заметил, что эти километровые очереди отчаявшихся людей не требовали бойцов ОМОНа и металлических турникетов. Сильные духом поддерживали слабых в многочасовом стоянии к дверям биржи, пели песни и много шутили: «Раньше у нас тоже была безработица, но только на работе» или «В программах для безработных упор делается на доступность морских круизов».
Мне запомнилась директор ДК «Красный Октябрь» Северо-Западного округа столицы, которая, как капитан на мостике, каждый час выходила на крышу здания и пыталась «увидеть Америку» – конец очереди безработных и своего рабочего дня, так как психологи и консультанты центра трудились до последнего клиента.
Отто Рудольфович Лацис часто говорил мне, что, забывая прошлое, мы лишаем себя будущего – ведь переписанная история всегда напомнит о себе и повторится вновь. Эти слова вспомнились мне в канадской провинции Квебек. Там на всех автомобильных номерах, на цветочных клумбах и фасадах правительственных зданий встречается одна короткая фраза на французском: «Je me souviens» – «Я помню». Может, потому, что канадцы помнят свое прошлое, они – в отличие от нас – куда с большим оптимизмом смотрят в будущее?..