Чертовы дети

«Карамазовы» имеют пересечения с «Идеальным мужем», предыдущей работой Богомолова: тот же трек-лист из современной попсы и советской эстрады, те же плазменные экраны и глянцевый интерьер, та же актерская команда и изобретательный богомоловский сарказм. Главное отличие – почти неприкосновенный текст Достоевского. Он не переписан, не перемонтирован, как Уайльд. Но это только на первый взгляд. Каждую сцену Богомолов титрует слогом русских сказок. Эти ироничные ремарки складываются в параллельный ход истории и меняют смысл происходящего. Текст Достоевского на выходе не равен самому себе. Режиссерский «подстрочник» и сказочный лубок пародируют его, снижают и неожиданно сближают с текстами Владимира Сорокина. «Карамазовы» помещаются в пространство «русского сюра», в котором глянец соседствует с грязью, а души, как помои, сливаются в унитаз.

Скотопригоньевск, где живут Карамазовы, – даже не беспросветная провинциальная дыра, а чуть ли не сама преисподняя. Пространство с черными кафельными стенами напоминает морг для vip-персон. В этот пафосный и мрачный антураж вписывается и старший Карамазов, Федор Палыч (Игорь Миркурбанов), владелец сети питейных заведений имени себя, и старец Зосима, местный «крестный отец» в инвалидном кресле. За чудом к нему идут и простые люди, и те, кто при деньгах, но все получают одно – казенные и нестерпимо фальшивые проповеди. Виктор Вержбицкий произносит их механически, назидательным тоном, в котором нет ни капли христианской любви, но есть ханжество самой высокой пробы.

Нравственный распад в «Карамазовых» возведен в абсолют, выведен как закон природы, по которому дух неизбежно разлагается, как и плоть. И это необратимый процесс. Всем заправляет Черт, который под конец явится Ивану Карамазову в образе покойного отца, Федора Палыча, и недвусмысленно даст понять, что весь жизненный цикл – от рождения до смерти – находится на его ручном управлении.

Богомолов закольцовывает историю: если отец семейства, Федор Карамазов – Черт, то значит, все его сыновья, включая тишайшего послушника Алешу, – чертовы отродья, и каждого из них можно не глядя записать в бесноватые. Алеша наследует темное, карамазовское начало в том числе у матери, которая была кликушей, то есть одержимой бесами. Роза Хайруллина играет этого «черного монаха» оцепеневшим и почти утратившим способность говорить. Он как будто носит в себе не остатки, а «останки» веры, которая стремительно разлагается, как и Зосима. В студии Скотского ТВ, где эксперты программы «Вера, Надежда, Любовь» обсуждают, почему же старец провонял, Алеша срывается на крик. Это больше, чем отчаяние и шок от утраты веры. Это ужас человека, узревшего абсолютную Пустоту. Не- удивительно, что на Скотопригоньевск он смотрит остановившимся, мертвым взглядом и решает покончить с собой. Компанию ему составит и Лиза Хохлакова с деревяшками вместо ручек и ножек, озлобленная на весь мир за свое убожество. Оба – он в шляпе-котелке, она в свадебном платье – исчезнут с крыши высотного дома.

Никакого шанса на спасение не оставит Богомолов и Мите Карамазову (Филипп Янковский). Сначала он произнесет надсадный монолог из Достоевского – об очищающей силе страдания и стремлении на каторгу – а потом буднично заговорит о химии как начале всех начал. Богомолов, можно сказать, выбьет у него из-под ног краеугольный камень христианства – страдание. Митеньку приговорят не к исправительным работам, а просто вздернут на глазах у зрителей.

После «Идеального мужа», где досталось российской политической и бизнес-элите, можно было предположить, что в «Карамазовых» Богомолов сорвет покровы благочестия с «оборотней в рясах» и сочинит памфлет на пресловутую «русскую духовность». В спектакле он, и правда, лихо нарушает табу: Митя Карамазов жует с досады крест с мощами

святой Варвары, на панихиде по Федору Карамазову отец Феофан высоким женским голосом поет за упокой «Show must go on», а между ног послушника Алеши бьет ослепительный божественный свет. Но эти антиклерикальные «выверты» – не больше, чем хулиганство режиссера, затейливая часть сложносочиненного и мрачного театрального шоу.

Есть в «Карамазовых» и более крамольная вещь, принципиально значимая – старец Зосима и Смердяков в спектакле Богомолова – одно лицо. Смердяков хотел стать слугой Бога, а стал слугой Федора Палыча. С пресным лицом святоши он расскажет, как появился на свет от Федора Карамазова, то есть Черта, и Лизаветы Смердящей: достанет младенца из помойной кастрюли, а склизкую, вонючую плоть выльет в черный унитаз с датами жизни и смерти юродивой. Судя по надписям на соседних унитазах-надгробиях, в канализацию отправятся и братья Карамазовы – по Богомолову, это единственно возможный исход души после смерти. Круг замкнулся. И, по сути, вопрос о Боге снят с повестки дня. В этом смысле Константин Богомолов – при всем его почтительном обращении с Достоевским – «достоевщину» сгустил до предела и поставил спектакль про экзистенциальную дыру, где нет ни одного просвета и слишком темно, чтобы разглядеть что-то, кроме грязи. Ну, и Федора Палыча, который чертовски «любит жизнь» – и, как выяснилось, это взаимно.