– Как вы относитесь к новому закону «Об образовании», который вступил в силу в прошлом месяце?
– Он имеет массу довольно опасных дырок, но там есть прорывные вещи. Например, сегодня школа может набирать любое количество образовательных программ: углубленных, коррекционных. Это дает свободу создавать учреждения с учетом контингента вокруг. Отнесено к уровню школьного и дошкольное образование – это очень верно. Я в свое время жестко оппонировал Фурсенко (бывший министр образования и науки РФ Андрей Фурсенко. – «НИ»), который хотел учителей из школ перевести в детские сады. Работа в дошкольном учреждении – это не только попу вытирать и гулять, с чем даже министр и его чиновники справятся. Это очень тонкая работа. Ведь огромное количество детских проблем можно снять с 3 до 9 лет, пока не сформировались лобные доли мозга. У меня в этом году девушка сдавала ЕГЭ: алгебру она решает, как бог, но, как говорят дети, «полный тормоз» в геометрии и тригонометрии. Дело в том, что при рождении у нее была асфиксия, и образовалась минимальная мозговая дисфункция – отсутствует пространственное мышление. Это можно было поправить, попади она ко мне в детский сад или начальную школу. А она пришла в 9-й класс. Ранняя диагностика, ранняя коррекция – вот путь, если мы не хотим оскудения нации. И закон это сегодня как бы закрепляет. Одной рукой.
– А в чем «опасные дырки»?
– Мы на подушевом финансировании, и установка на повышение зарплаты колоссальная. А так как денег немного, директор сокращает дефектолога, психолога, логопеда. Ну не математика же сокращать? Мы объясняли в Кремле: получается, как, будучи озабоченными безопасностью полетов, поднять зарплату пилота в шесть раз, ликвидировав службы диспетчеров.
– Кстати, даже Федеральным институтом развития образования сейчас руководит не педагог, а психолог.
– Линия на психологизацию образования сейчас – азбука. Всем понятно, что без нормального знания психологии педагог не может. Но пробивалось это через совершенно конкретные действия. Я никогда не забуду романтические 80-е, когда Александр Григорьевич Асмолов (глава Федерального института развития образования. – «НИ»), тогда еще советник при министре образования Ягодине, доказывал, что всех педагогов надо учить психологии, без этого мы дальше не двинемся. Ягодин тогда сказал: есть деньги, чтобы обучать семь месяцев. На что Асмолов ответил: «За семь месяцев и дети не рождаются». Ягодин согласился на девять. Так появились девятимесячные психологи. Звучит анекдотически, но это – исторический факт. И эта линия живет до сегодняшнего дня, конечно, с извращениями, зигзагами.
– А если говорить об образовательных приоритетах, вы согласны с Асмоловым?
– Да, и это касается в том числе вариативности образования. Мы участвовали во многих полемиках, где вместе отвергали слово «альтернативность». Потому что надо не «или-или», а «и-и». Ведь дети рождаются разными: один с карими глазами, другой – с голубыми, и то, что одному хорошо, другому – плохо. Есть еще одна наша общая линия, заявленная Александром Григорьевичем в начале 90-х: «От культуры полезности – к культуре достоинства». Бесконечное стремление все свести к пользе, а школу сделать сферой обслуживания приводит, в общем, к цинизму. Смотрите, как изменилась коннотация слов: «амбициозный», «карьерист». Она была отрицательная, а сегодня это достоинства. Вспомните знаковый фильм режиссера Меньшова «Розыгрыш», где главный герой обвиняет отца в том, что тот – неудачник, так как всего-навсего инженер. Фильм пророческий, потому что таких молодых людей в нашей стране появляется все больше и больше. И сегодня их дорога в значительной степени является определяющей. К счастью, есть разные дети, но это говорит о том, что путь от культуры полезности к культуре достоинства – то, чего нам не хватает в любой сфере жизни. Эта линия неистребима, но требует огромного напряжения сил.
– Дети сейчас в целом стали хуже?
– Они стали сложнее. Я приведу один простой пример: если Минздрав говорит о 20% здоровых детей, то Союз педиатров дает 2,5%. Приехали, да? И в это время для «оптимизации штатного расписания» из школ удаляются дефектологи, психологи. Это – беда, и мы о ней говорим, в том числе на самом высоком уровне. Это проблема национальной безопасности. Но то, что становится жестко, не повод вбивать крюк и вешаться. Когда-то православный старец Силуан сказал: «Держи ум свой во аде, но не отчаивайся». Если мы знаем, чем болеем, значит, надо лечиться. Если прагматизм и цинизм нарастают, значит, достоинство нужно отстаивать еще сильнее.
– А учителя?
– Раньше, в 90-е, им было трудно, но глаза горели. Я помню, в Воронежской области зарплату в школе выдавали надгробными плитами, которые могли потом продать. И это не шутка. Сейчас учителям вроде бы есть что кушать, но глаза-то потухшие.
– Требованием «культуры полезности» продиктован и ввод ЕГЭ. Такая форма экзамена приносит пользу?
– Мы взяли на западе либеральные инструменты и привинтили их к «совку». Началось соцсоревнование между регионами, кто лучше сдаст. Это элементарно устранимая проблема, я говорил: «Снимите немедленно с губернаторов один из показателей эффективности их работы – сдачу ЕГЭ». Ведь одно дело – столичная гимназия с отобранными детьми, другое – поселок с маргинальным населением. Не дадут там высоких результатов! Даже сравнивать бесчестно. Губернатор должен отвечать только за материально-техническое снабжение школ и заработную плату учителей. А мы одной рукой требуем честности, другой – выламываем руки администрации и учителям, чтобы показатели губерний были высокими. Так не бывает. Нельзя в Дагестане давать 120% за «Единую Россию» и требовать честного ЕГЭ. Я в Перми не знал, плакать или смеяться: губернатор давит на начальника департамента, тот – на директоров школ. И директора заключали с департаментом особые задания, обязуясь, что их дети сдадут ЕГЭ не ниже такого-то процента. Директора тоже не идиоты: заключили договоры с родителями... Осталось только кровью с детьми подписать. Парадокс, глупость!
– А что нужно, чтобы избежать фальсификаций?
– Не надо ни ОМОНа, ни видеокамер – мы опять бьем по хвостам. Опубликуйте в январе все материалы по ЕГЭ. Их тысячи. Пусть решают. А дальше, как по лотерее: например, Якутия – вариант 24–28. И все!
– А как вы относитесь к инклюзии?
– Я занимаюсь вопросами инклюзивного обучения почти четверть века. Но, когда это выкинули, как флаг, я выступил против. Мои партнеры из Бремена спросили почему, и я посоветовал им посмотреть картину «Переход Суворова через Альпы». У нас в России все делается, мягко говоря, через Альпы. Инклюзия – это процесс, к которому надо идти долгие годы, обучать людей, создавать атмосферу. Потому что не надо думать, что наши «добрые» родители хотят, чтобы рядом с их ребенком сидел больной. Кроме того, наша манера «пятилетку в два года» – это беда. Я знаю регион, где ликвидировали все школы для умственно отсталых детей. Больных бросили к здоровым, а для учителей открыли месячные курсы. Это «смерть» и здоровым, и больным. Прежде чем надевать европейский смокинг, надо помыть шею.
– Почему у вас так много классов одного года, хотя сейчас – демографическая впадина?
– В школах, которые все-таки продолжают качественно работать, не впадина, а выпуклость. Очень большое количество детей стремятся в те школы, где стараются учить, а не делать вид. Так, у нас практически стопроцентное поступление в вузы, и в основном на бюджетные места.
| СПРАВКА
|