Актер Аристарх Ливанов

– В связи с тем что мы встретились на фестивале кино «Созвездие», где вы были председателем жюри, не могу не задать вам, артисту, банальный, но неизбежный вопрос: есть ли у вас любимая роль?

– У меня ролей, кажется, сто десять, а может, больше. Лет пять назад на студии Горького журналисты решили отметить юбилей моих ста ролей, а я даже не знал, что они дошли до сотни. Я был вызван на студию, отвечал на вопросы и тогда по поводу любимой ничего не мог сказать, но задумался. И вам дам ответ. Любимая – это когда есть доверие режиссера, когда тебе говорят, по какому курсу, с какой скоростью, на какой глубине ты должен находиться. Ты это понимаешь, и тебя это окрыляет. Значит, случилось, ты точен, ты совпадаешь с режиссером, и только так можно сыграть, и не иначе. Самая любимая, пожалуй, главная, – роль Владимира Сергеевича Астахова в сериале «Затишье» по Тургеневу. Только тогда произошли определенные открытия.

– Самого себя, как актера?

– И самого себя, и Тургенева, и персонажа. Всё это очень важно. Мне потом рассказали, что наш оператор говорил, что после команды «стоп!» камеру можно было не выключать: я продолжал жить ролью, судьбой этого человека. Я, конечно, этого не знал, не замечал, просто не мог переключиться. Много было таких моментов, которые мне открывали меня. Я уже не понимал: я – «в Тургеневе» или я – такой и есть. Все это благодаря материалу, который требовал серьезного погружения и очень хорошей режиссуры. «Затишье», кстати, любимая повесть Льва Толстого. Он говорил, что Тургенев описал героя нашего времени. Вот героя того времени мне было предназначено сыграть.

– А какие роли были противопоказаны, то есть не соответствовали вашей природе, художественному вкусу? Но вы, несмотря на внутренне сопротивление, пошли на компромисс с собою...

– Наверное, были. Но, извините, не хочется об этом... По большому счету, я больше наказан не плохими ролями, а тем, что очень много отказываюсь. Моя супруга недавно заявила: «Ты в последний раз выходил на съемочную площадку в феврале прошлого года. Как же так?» Тогда я показал ей только что предложенный сценарий: «На, посмотри сама». Она прочла и говорит: «Нет, в этом сниматься нельзя».

– «Нельзя» – потому что неинтересно, глупо, пусто?

– Да, глупо, пусто, неинтересно, не имеет никакого отношения к нашей жизни, высосано из пальца и даже нелогично. И самое главное – написано человеком не талантливым. Для меня загадка, как же так получается, что очень талантливые сценаристы (а я их знаю) годами сидят с замечательными сценариями и не находят заинтересованных людей. А на глупость почему-то у людей находятся деньги. Хотя все понимают, что занимаются не тем, что войдет в анналы, что будет принято мыслящим зрителем. Я отказываюсь это понимать.

– Современное кино нацелено на молодежь. Вы не боитесь потерять молодого зрителя? Кстати, почему вы не преподаете?

– Не преподаю только потому, что передо мной был высочайший пример – мой педагог Борис Вольфович Зон. Он приходил на работу заранее, заходил в аудиторию без пяти минут девять, приходил, даже если был не совсем здоров, но всегда в новой бабочке. Его лекции – всегда событие. У него учились Кадочников, Чирков, Фрейндлих. Зон был мастером высочайшего класса. Я знаю нынешних «профессоров» (обойдемся без фамилий), которые понятия не имеют, кто их ученики, ни имен, ни фамилий не помнят, да и вообще приходят на занятия раз в полгода. О чем они думают? Как «генетический код» своего мастерства собираются передавать, да и нужно ли им это? Им прежде всего нужно числиться в профессорах. Я не хочу быть среди них. К тому же если посвятить себя педагогике так, как я это понимаю, то надо отказаться от спектаклей, от съемок, иначе не будет возможности уделять студентам достаточно внимания. Если всерьез этим заниматься… Но извините, за преподавание получают копейки, а на старости лет есть капусту я не могу! У меня на содержании шесть человек – жена, бабушка, внучка, внук, дочь с мужем. Если я буду преподавать, и преподавать так, как я считаю нужным – без пяти девять входить в аудиторию, – то жить придется только этим. Когда-то я уже пробовал преподавать и ставить. И моя творческая биография начиналась с того, что в 16 лет я стал руководителем самодеятельного театра кукол, пошел по следам родителей. Так вот, сегодня один из моих учеников – заслуженный артист Украины, актер и режиссер. Это мой первый ученик, которого я воспитал, когда мне было 16 лет, а ему 12 лет.

– Аристарх Евгеньевич, где наших артистов учат работе в кино? В Америке это отдельная профессия. У нас же театральные артисты идут в кино и примеряют свои навыки прямо на съемочной площадке.

– Мне кажется, в этом отношении наше образование мало сдвинулось. Но на этот вопрос вам скорее ответит человек из ВГИКа. Я могу отвечать только за себя. Когда я выхожу на площадку, то отношусь к операторам, осветителям, гримерам как к зрителям. Без ощущения зрителя – играть не могу. Притом я нуждаюсь в их реакции, я хочу видеть, что они мне верят, и, если я убиваю кого-то, им должно быть страшно: «Он же сейчас ненароком задушит, по-настоящему растерзает!» Когда я добиваюсь такого внимания со стороны не публики, а профессионалов, а они-то на площадке всё видели-перевидели, – для меня это самая большая награда. Да, учиться приходится прямо на площадке...

– И все-таки, когда вы учились в Ленинградском институте театра, музыки и кинематографии, вас как-то ориентировали на кино?

– Нет, конечно, нет. О кино вообще не говорили. Хотя в дипломе у меня написано «артист театра и кино». Мы знаем звезд отечественного кино, которые пришли в кино из ВГИКа и отлично себя чувствуют и на съемочной площадке, и на театральной сцене. Закваска артиста театра – это гарантия, что на съемочной площадке у тебя все получится. Обеспечить внутреннее движение, состояние, погружение в роль, характер, а не просто лицо повернуть налево, направо... Как сказал Станиславский, «не казаться, а быть». Лучшие представители театрального мира переходят в мир кинематографический, потому что умеют БЫТЬ. Не играть, не наигрывать, не изображать – быть.

– Что вы цените в современных молодых артистах? Какими качествами он должен обладать? Часто ли радуетесь работам молодых?

– Ценю то, что хотел видеть в себе, к чему стремился сам. Если я вижу, что профессия освоена и это его суть, мир, – я радуюсь и обеими руками голосую. Голосую за присутствие таланта и мастерства. Иной раз кажется, что профессия кончилось, что не на что и не на кого рассчитывать. И вдруг на экране лицо, живое, теплое, настоящее. Значит, нет, не кончилось, можно рассчитывать. Артист должен быть искренним, всегда помнить, что он должен не только играть то, что ему выпало сыграть, но и то, что он отвечает – за свою судьбу, за предназначение. И если он это понимает, то никогда не солжет. Если талантлив, конечно. Безусловно, талантливые артисты есть, но не в том масштабе, как хотелось бы. Причина? Отсутствие команды. Сегодня жизнь такая, каждый за себя. Когда мы, наше поколение, выходили на площадку, – чувствовали за своей спиной своих сокурсников, коллег. Мы на них рассчитывали, они – на нас. Мы понимали, что определяем уровень актерского мастерства. Была настоящая, цельная команда, а теперь работают одиночки, за ними нет другой истории, кроме них самих. Есть понятие пирамиды. Для того чтобы была вершина, нужен нижний, средний, верхний пласт. На верхушке может остаться тот, кто имеет на это право. У нас теперь нет этого подиума. Кто-то вырывается наверх, но он все равно свалится, потому что его не держит пирамида. Способ существования, способ отношения между партнерами – возможно, все это есть, но что будет в другой картине с этим же актером, мне, например, не очень понятно. Очень часто артист взлетает только один раз, и происходит это потому, что нет своей команды, про которую я вам говорю. Поэтому многие режиссеры, такие, как Борис Хлебников, например, и другие работают преимущественно со своей командой. Но такие моменты надо нарабатывать. Это не просто. Ведь авторское кино малобюджетно. Трудно удержать команду.

– Есть у вас несыгранная роль, которая томит?

– Есть. Томит. Еще как. Четыре известных режиссера хотели, чтобы я сыграл Гамлета. Четыре – стояли в очереди. Но именно в тот момент и страна разрушилась, и кинематограф, и театр, и все разбежались по норкам. Кто в Канаду, кто в Америку, кто в российскую провинцию... Все было разрушено. И роль, которая была намечена судьбой, ушла.

– Где играете сейчас?

– Я шесть лет как официальный пенсионер. И двадцать три года – вне театра, то есть нигде не служу в штате. Я – наемник. Но буквально месяц назад в театре Татьяны Дорониной мы отметили 25-летие спектакля «Старая актриса на роль жены Достоевского», в котором я играю все эти 25 лет!

– Как изменился зритель за это время?

– Зритель – другой. Реакции другие, аплодисменты другие – всё другое. Но на 25-летие пришли те, кто смотрел спектакль четверть века назад! Они не могли не прийти. Тогда это было событие, спектакль любили, и сегодняшняя встреча с ним была и ностальгической, и в каком-то смысле итоговой.

– Но, простите, вы же изменились! Как решался вопрос с возрастом вашего героя?

– Спектакль не о возрасте, возраст тут ни при чем, речь идет о театре, о вдохновении. Но я вам не ответил, где играю еще. У меня три антрепризы. В «Императрице» мой верный партнер по сцене – Людмила Чурсина, с которой я работаю 15 лет. В других спектаклях мне помогают Наталья Варлей, Катя Васильева, Наташа Егорова и Женя Киндинов. Мы были на гастролях в Германии, Гааге, Америке… Всё – хорошо, потому что плохо у нашего поколения не бывает! Но, если честно, мы просто не любим жаловаться.

СПРАВКА «НИ»