Режиссер Константин Лопушанский

– Константин Сергеевич, вы работали над картиной с продюсером Андреем Сигле. Кто кого выбирал, кто за кем шел?

– Это моя вторая картина с Андреем Сигле в качестве продюсера. Но наша общая киноистория началась давно: я работал с ним как композитором в 1989 году над фильмом «Посетитель музея», затем он писал музыку к «Русской симфонии». Сотрудничество с Андреем как с продюсером началось в 2003 году на картине «Гадкие лебеди». Инициатор проекта, вылившегося в фильм «Роль», конечно, я. Сценарий начинался 30 лет назад, еще в начале 1980-х годов. Тогда все было не просто, со всех сторон прижимала цензура. Политическая цензура его в таком виде не пропускала, сценарий перекраивался, рождались новые варианты. Коммерческая цензура перекрывала возможность получения денег. Ну, кто на такое кино даст деньги? Так сценарий ходил и ходил, лежал и лежал, и только в 2003 году мы вместе с драматургом Павлом Финном опубликовали его в журнале «Искусство кино», где на него обратили внимание. И мы уже собрались приступить к работе, но тут на меня свались «Гадкие лебеди». «Роль» пришлось отложить. И только когда ушла тема «лебедей», я снова засел за сценарий и ввел в историю, написанную Финном, тему актерства, которая у меня зрела для другого проекта. И тут вдруг понял, что попал в цель. Показали сценарий Сигле, и он тут же согласился его взять. Хотя его риск как продюсера был огромный. Понятно, что арт-хаусное кино – серьезное, сложное и при этом дорогое – может быть не востребовано зрителем.

– Андрей Сигле – апологет арт-хауса. Безусловно, он как продюсер просчитал судьбу картины на калькуляторе, у него же чутье на Сокурова, на вас…

– Посмотрим. Но тот факт, что он сразу заболел нашей идеей, нас очень порадовал. В замысле «Роли» – магия. На наших глазах актер создает и себя, и другого, играет и за себя, и за другого. Характеры разные, а сливаются в один. Мы окунулись в эпоху Серебряного века: русский актер – эмигрант в Финляндии, все у него ладится, а он душой своей русской тоскует. Есть театр, есть слава, красивая жена, но он одержим идеей – сыграть свою главную роль не на сцене, а в жизни. И знает, чья это роль и зачем она ему нужна. Конец Гражданской войны в России – время тяжелое, безжалостное и совсем не подходящее для такого «спектакля». И, окунувшись в жизнь другого человека, наш герой потерял себя… От этого замысла я уйти не мог, открывалось тайное искусство, которое заставляло само себя создавать. Еще Андрей Тарковский мне говорил, что если вы с третьего раза не отказываетесь от замысла, то его следует делать. А если отказались с первого раза, то можно его и не делать. Так говорят, кстати, все большие мастера. И я с этим полностью согласен: поскольку я не отказывался от замысла все 30 лет, значит, он того стоит.

– Ваша картина – черно-белая. В каком-то смысле вы вернулись к своему старту в кино, к картине «Соло»…

– Да, это так. «Соло» – это мой дипломный черно-белый фильм. Помню, меня тогда похвалил за него Тарковский. Черно-белый материал меня всегда привлекал. Помните «Письма мертвого человека»? Монохромная лента, цвета тонированные, но есть ощущение цвета. «Роль» действительно близка «Соло» по стилистике, погружению в реализм, в плотность материи того времени. Но главное, что «Роль» – очень актерская картина, что для меня всегда было важно.

– Фильм поразил отсутствием ритма: крупные планы, медленные длинные монологи и практически никакого музыкального фона. Звуки только из жизни – по месту действия героя. И при этом кадр завораживает… Музыкальное вкрапление, написанное Сигле, звучит буквально пару минут, и только на титрах прозвучал вальс полностью. Почему такое решение?

– Я всегда подбираю музыку как часть драматургии. И здесь я заранее знал, что будет звучать только одно произведение – вальс Дебюсси, это, можно сказать, шлягер начала XX века. Обаятельная, совершенно утонченная музыка – она нужна была только в конце, когда после жуткой фактуры того времени вдруг возникает интонация Серебряного века, чтобы напомнить зрителям, что герой – тот актер, похожий на Станиславского, тот, что носил шубу как Шаляпин, высочайший эстет… И благодаря этому вальсу все возвращается на круги своя. А та капелька музыки, которую написал Андрей, была стилизована под то время, как отголосок Сибелиуса. Она звучит, когда герой Суханова в трамвае читает Мандельштама, и второй раз, когда девушка-лунатик гладит его по лицу и говорит, что он похож на одного актера. В этом наш подтекст: ребята, мы рассказали вам историю про человека из Серебряного века! И больше музыки нет. Функцию музыки выполняют метели – ноющие, пронизывающие, опустошающие пространство.

– Как вы вышли на Максима Суханова? Это очень точное попадание, мало кому дана такая природная двойственность…

– На Максима Суханова трудно было не выйти. Я всегда был этим артистом восхищен. Решили позвать его на пробы. Пробы были очень удачными, и больше мы с Андреем никого не искали. В процессе работы Максим превзошел все мои ожидания. Он не просто замечательный актер: у него работает один план, второй, третий, да еще какие-то ассоциации. Вот, к примеру, малюсенький эпизод. Выходит он из машины: пенсне, поворот головы, шуба – все играет. Все мелочи. А у зрителей все это в сознании, и Суханов виртуозно отправляет им свой посыл. И в образе Плотникова: где грань межу игрой и не игрой? Он как актер играет и себя, и Плотникова, и снова себя. И актера. Три в одном. Или один – в трех. Хочу похвастаться, что именно эта актерская линия в сценарии придумана мною. А Павел Финн, за что его очень ценю, с самого начала создал литературный образ стилистики того времени. Диалоги, построение фраз у него изумительные. Стилизация очень важна, она создает особый мир, который многие ассоциируют с Платоновым, но это не так. Павел Константинович создал оригинальную речь, которая вызывает массу литературных ассоциаций того времени, но при этом дает погружение в плоть нашего материала. А что касается Суханова – он будто жил там, он будто так говорил всегда, так ходил и даже так думал.

– Было приятно увидеть в вашей картине Леонида Мозгового, который в последнее время редко снимается, работая в основном на концертных площадках, где проводит авторские литературные вечера.

– Надо сказать, что Лёне живется непросто: находятся странные люди, которые критикуют его за репертуар. И я очень доволен, что пригласил его сниматься. Его герой – Ухов – абсолютно то, что мы хотели увидеть.

– Расскажите, пожалуйста, про финскую актрису Марию Ярвенхельми, сыгравшую главную женскую роль. Как она попала в картину?

– Финский эпизод надо играть на финском языке. Так возникли финские актеры. Мария Ярвенхельми блестяще провела пробы, она меня просто ошеломила, и все сомнения отпали. Она показала настоящую западную школу подготовки актеров. Приехала сыграть русскую сцену. Понятно, что на финском языке сыграет, но нам надо было на русском. Так вот, Мария ни разу не сбилась, будто прекрасно знает русский язык. После пробы я к ней подошел и задал какой-то вопрос на русском языке, так как у меня не было сомнений, что она его знает. И тут я увидел ее реакцию – полное недоумение! Только тогда я понял, что она так выучила текст и кроме него ничего больше не знает, никаких слов не понимает и на русском не говорит! Это же фантастика! Большое счастье, что она с нами работала.

– Теперь понятно, почему в финансировании картины приняла участие студия BUFO (Финляндия). Кто еще?

– SIGMA (Германия), они давно сотрудничают с Сигле. Однако наше самое большое достижение – фонд Eurimages, который поддерживает самые серьезные европейские проекты, но с Россией никогда не работал. Мы с нашей картиной стали первыми, кто получил из Eurimages деньги. Договорные отношения оформлялись полгода, поскольку все это было впервые. И это уже победа.

– Что дальше ждет «Роль»? Где еще будете ее показывать?

– На эти вопросы может ответить только продюсер Андрей Сигле. Судьбу картины надо определять заранее. Ее надо выхаживать, как ребенка. Сигле хотел отправить «Роль» в Венецию, там отборщики заинтересовались. И на ММКФ позвали. Мы выбрали Москву.