Пианист Денис Мацуев

– Юбилей Рахманинова захватил два музыкальных сезона. Только у вас более десятка концертов в разных уголках планеты, своего рода Рахманинов-тур. На протяжении многих десятилетий он чуть ли не самый исполняемый русский композитор. В чем, по-вашему, уникальный код его произведений?

– Я придерживаюсь той точки зрения, что талант не имеет национальности. Безусловно, русские традиции – великие и имеют колоссальный успех везде. Это касается и композиторов, и исполнителей. Код Рахманинова – в уникальной самобытности его музыкального языка. Когда слушаешь его музыку, первое, что визуально представляешь, – русскую природу, и это восприятие происходит на неком химическом уровне. Сочинения Рахманинова уникальны в своем трогательном, сентиментальном моменте, ведь он – один из последних представителей романтической музыки. В каждой его фразе – тонкость, ранимость его души. Он же застал Чайковского, Скрябина, но уже в XX веке, после Рахманинова, русский мелодизм изменился. Были, конечно, гениальные Прокофьев, Шостакович, многие другие композиторы, но их музыкальный язык уже совсем иной.

– О чем бы вы спросили Рахманинова лично, если бы у вас появилась такая возможность?

– Наш разговор, скорее всего, был бы связан с профессиональными вопросами. Если бы судьба не уготовила мне такой уникальный шанс – поиграть на персональном рояле Рахманинова, я бы спросил, как ему удается добиться такого невероятного пения. Скрипка, например, может вибрировать. Молоточек опускается на струны – и в этот момент происходит магия. Ни у кого так рояль не поет, как у Рахманинова. Я был озадачен этим вопросом до того момента, как оказался на швейцарской вилле композитора. Когда я сыграл на том легендарном инструменте, я понял, что это действительно возможно. Сейчас таких роялей не делают.

– Какова судьба этого инструмента? Знаю, что после смерти внука Рахманинова возникли проблемы с наследством.

– Да, сейчас инструмент «заморожен». Между родственниками композитора идут тяжбы, поэтому судьба рояля пока не определена. Очень волнуюсь из-за этого.

– Святослав Рихтер никогда не исполнял Третий концерт Рахманинова, потому что был убежден, что пианистка Марина Юдина сказала в этом произведении максимум. Вы бы поспорили с его мнением?

– Конечно. Я считаю, что все сказать в принципе невозможно, потому что любой такой шедевр, как Третий концерт Рахманинова, можно изучать до бесконечности и находить новые таинственные глубины. Знаю это точно, потому что играл его более 300 раз по всему миру, и при каждом исполнении стараюсь добиться каких-то моментов, которые бы меняли интерпретацию. Хорошо это или плохо – судить не мне. Зрителям и критикам виднее. Но нельзя, ориентируясь на эталонные записи, утверждать, что лучше уже никто не сыграет. Великие интерпретации остаются такими, а вот пробовать говорить свое слово можно и нужно.

– Как-то я вас увидела на концерте Николая Луганского в качестве зрителя. Случается ли спор между коллегами насчет тонкостей исполнения?

– Мы с Колей дружим на протяжении многих лет. Мы же учились у одного педагога – Сергея Доренского. Я ходил на конкурс Чайковского, где выступал Луганский. Он – выдающийся пианист современности, романтик фортепианной музыки. Кстати, на днях он стал народным артистом. Я бываю на его концертах, это для меня нормально – слушать своих коллег. А вообще, если честно, мы постоянно недовольны своей игрой (улыбается). Конечно, что-то получается лучше, что-то хуже, но могу сказать точно: я никогда не слышал, чтобы Коля плохо играл. Им установлена высоченная планка, ниже которой он никогда не опустится. Мы очень часто созваниваемся и общаемся не только на музыкальные темы. Вообще очень важно, чтобы музыкант не зацикливался только на профессиональной теме и учился быть абсолютно открытым человеком. Мне, например, в одних конкретных рамках становится невыносимо тесно.

– Денис, вы вошли в совет директоров Первого канала. Означает ли это, что теперь в эфире найдется время для классической музыки?

– Я этого хочу как никто другой. Да, у нас есть «Культура», но у нее пока ограниченная территория приема. По тематическому многообразию такого канала в мире больше нет, но проблема в том, что не везде он ловится. Конечно, есть зарубежные Mezzo или Arte, которые транслируют огромное количество концертов и постановок в отличном качестве звука, чему, кстати, надо поучиться отечественным телевизионщикам. Но у наших есть возможности для развития. Вся наша так называемая эстрада, которая доминирует в эфирах, – это же не эстрада. Эстрада – это Шульженко, Утесов, Магомаев. Они проживали русскую песню, а это отдельное искусство.

Мариинский театр, Большой театр, наши лучшие оркестры Темирканова, Плетнева, Гергиева, Спивакова, Башмета – все это составляющие имиджа, наша визитная карточка, наше достояние. Я уже говорил на Президентском совете – все эти явления из того же ценностного ряда, что и «Барселона», «Манчестер Юнайтед», «Бавария». Мы восторгаемся зарубежными деятелями, а у нас свои герои есть.

– Продюсеров волнует проблема рейтинга...

– Я уверен, что «рейтинг» – слово сомнительное, потому что нельзя ориентироваться только на потребу людей. Мы так уйдем – да уже ушли – далеко и не в ту сторону, поэтому людям надо заново объяснять, что такое настоящая культура. Даже в законе о культуре нет четкого разделения – что такое массовая, а что – высокая культура. Это же очень важно понять. Массовая культура тоже должна быть, но только другого качества. Например, шоу «Голос» всем доказало: у нас есть потрясающие молодые голоса. Люди могут петь на высочайшем уровне без фонограммы. Вообще считаю, что фонограмма – великий обман, и не понимаю, как публика на это ведется?!

– Как вам кажется, к вашим словам прислушиваются чиновники?

– В нашей стране от одного человека мало что зависит. Да, я говорю обо всех этих проблемах на Президентском совете по культуре, на Общественном совете при Министерстве культуры. Стараюсь об этом трубить со всех трибун, где есть возможность. Так, я считаю, что должен быть принят закон о меценатстве, потому что государство сейчас не может содержать культуру, но зато есть люди, заинтересованные в ее развитии.

– Вы не так давно были в Санкт-Петербурге. Что скажете о проекте «Мариинка-2»?

– Я буду выступать 2 мая на открытии нового зала. Это событие, кстати, совпадает с днем рождения Валерия Гергиева. Будучи выдающейся личностью мирового масштаба, Гергиев никогда ничего так просто не делает, поэтому я думаю, что через много лет люди поймут, какой гигантский вклад в русскую культуру в целом и культуру Петербурга в частности он внес. Такими возможностями, как у Мариинки, не может похвастаться ни Метрополитен опера, ни Ковент Гарден. У театра, возглавляемого Гергиевым, есть историческая сцена, концертный зал, а теперь будет и новая сцена. Блогеры, которые писали осуждающие заметки о стройке, даже не были внутри нового здания. Что сейчас видят прохожие? Забор и стены в известке. На этом месте раньше жили бомжи, собирались наркоманы, шпана пила пиво. Так что даже с этической точки зрения здание, где будут проходить спектакли, лучше, чем та картина, которая ему предшествовала. И сам стиль постройки – это ведь не такой уж и хай-тек. Когда все задуманное освещение включат, оникс, которым отделано здание, заблестит, и впечатление будет уже совсем другое. И это будет мировая сенсация. И все критически настроенные люди в этом убедятся, но это случится чуть позже. Если бы построили здание в таком же стиле, как и историческая сцена, это был бы очередной новодел. Уверен: те смелые шаги, на которые идет Гергиев, будут оправданы. Он никогда не ошибается. Я не хочу выступать адвокатом, но посмотрите на историографию успехов его театра в последние двадцать лет и получите иллюстрированный факт, что такое Мариинка в масштабе мировой культуры.

– Этой весной в Казахстане вы проведете конкурс для юных музыкантов. Сейчас по всему миру очень распространена конкурсная практика, но у исполнителей все равно нет никаких гарантий, что после победы они получат полные залы. Сколько таких примеров, когда солист покорял публику и жюри, а после получения награды наступала пустота, и он оказывался никому не нужным.

– Это проблема, существующая не только в России, но и во всем мире. Конкурсы – единственное спасение для музыканта, но всего три-четыре таких, где есть какой-то шанс заявить о себе: конкурс Чайковского, Шопена в Варшаве, королевы Елизаветы в Брюсселе, Клиберна в Техасе. И то не факт. Огромная проблема музыкальной профессии – невостребованность. Импресарио не вкладываются в молодых исполнителей. Коммерциализация проникла в классическую музыку. Всем нужна сиюминутная отдача. И что делают агенты? Приглашают звезд, их имена на афише, полный зал, касса, разбежались. А в итоге – тупик. Невозможно не то что новые имена открывать – невозможно играть новые и незаслуженно забытые старые произведения.

Даже если смотреть на наши афиши – где Хачатурян, где Мясковский? Играют в основном Первый концерт Чайковского и Третий Рахманинова. Да, это великая музыка. Но если за себя говорить, то я стараюсь разнообразить программу: не так давно играл Второй концерт Щедрина и Симфонию-концерт №4 Шимановского – произведение, которое здесь вообще никто не знает. Я люблю исполнять неизбитую музыку и тоже сталкиваюсь с проблемой – организаторы концертов не хотят, чтобы звучали непопулярные композиторы, потому что билеты сложнее продать. Возвращаясь к теме конкурсов, я все равно считаю, что в нашей стране есть возможность заявить о себе, причем этот шанс выше, чем за рубежом. Мне говорили, что один из профессоров в Вене заставляет играть своих учеников в переходах, чтобы у тех была хоть какая-то концертная практика. И это трагедия нашей профессии. Понятно, что классика никогда не будет массовым явлением, что у всех, кто хочет, не будет мирового признания. Но нужно мыслить оптимистично. У нас есть фонд «Новые имена», фестиваль Crescendo. И Спиваков, и Гергиев, и Башмет делают много для того, чтобы молодые исполнители находили свою публику. Надо просто верить и бороться, ходить на прослушивания к нашим и зарубежным дирижерам. Я убежден, что выдающийся талант вопреки всему пробьется.