Театральная пурга

В фойе «Ленкома» расположилась выставка, на которой меняются проекции фотографий и документов, связанных с функционированием системы ГУЛАГа на территории нашей страны. Цифры. Сколько мужчин, детей и женщин. Общее количество лагерей в 1930-е годы, в 1940-е. Лица людей, так и не вернувшихся, лица выживших… Александр Володин оставил открытым вопрос, почему Ильин не вернулся к своей невесте после войны, почему оказался шофером на Крайнем Севере. Режиссер Андрей Прикотенко настаивает именно на лагерном варианте судьбы героя. И так как решительно никаких зацепок в тексте нет (только полуумолчания, полунамеки), то в спектакль вводится заполярная вьюга, матюгающийся вохровец и фигуры в телогрейках, которые в самые неподходящие минуты виднеются в проеме дверей.

Художники Ольга Шаишмелашвили и Петр Окунев выстроили поперек сцены ободранную кирпичную стену, на которой повисли часы с кукушкой и радиоточка, врубающаяся как раз когда не надо. На фоне этой стены разыгрываются сцены в квартирах Тамары, Зины и Тимофеева, в подсобке универмага и вокзальном буфете… Все остальное пространство угадывается за дверями и отдано метелям и воспоминаниям.

Артисты «Ленкома» не слишком привыкли играть «на пятачке» и несколько перебарщивают с экспрессией. Где достаточно спокойного тона – форсировка. Где надо поддать эмоций – переход на крик, притом что крик – средство настолько сильнодействующее, что от злоупотребления может умереть любое доверие зрительного зала. Да и интонация драматурга в «Пяти вечерах» – негромкая, нежная, полная почти неуловимых переходов настроения. И ее очень легко задавить декорациями, лобовыми концепциями, актерским «жаром».

Беда последних постановок пьес Володина именно в том, что, выработав приемы для спасения плохой драматургии, режиссеры начинают их активно применять в работе над драматургией хорошей. В результате гальванических разрядов режиссерских находок можно заставить дергаться и производить впечатление относительно живой драматургическую макулатуру. Но Володин совсем не нуждается в этом допинге. Все удары и ужимки только мешают мелодии его текста.

Лучшие минуты шумного, аляповатого, грохочущего и поверхностного ленкомовского спектакля – тихие. Когда перестает торчать режиссерский перст. Когда нам перестают тыкать в нос «верностью стилю» (вот железная кровать с сеткой, вот крашеная табуретка, а вот железный тубус для чертежей). Когда перестают дуть ветродувы и останавливается театральная пурга.

И сидят за столом Тамара и Ильин. Висит пауза, и вдруг на выдохе каким-то ранее не слышанным грудным голосом Тамара (Олеся Железняк) скажет: «Какой был бы ужас, если бы я вышла замуж...» И вдруг высветится длинный ряд вечеров и ночей, когда сама себя грызла: дура! Кого ждешь? На что надеешься…

Про Тамару, какой ее играет Олеся Железняк, сказать «звезда» может только беззаветно влюбленный Ильин (Андрей Соколов). Женщина, привыкшая думать накатанными блоками (нельзя бегать за мужчиной, нельзя терять гордость), реагировать на все происходящее, как положено, вдруг сталкивается с ситуацией, которая не умещается в схему. Где не она что-то решает, а ее ведет и несет вдруг проснувшееся чувство. Ведет ее по ночному Ленинграду в квартиру незнакомого мужчины, чтобы узнать: где же Ильин… Оно вырывается душащими спазмами, неловким (некстати) выворачиванием души («еду на трамвае и думаю, хоть бы он так ехал себе и ехал и не останавливался»)… Это чувство заставляет свершать поступки стыдные, жалкие… Но почему-то единственно необходимые.

Актриса намечает интересный и неожиданный ракурс роли. Ее Тамара – женщина, которая когда-то была сильно влюблена. А потом за годы одиночества вымечтала, что ее возлюбленный однажды вернется победителем, большим человеком, главным инженером Союза и не меньше. И поначалу черты этого Победителя она привычно ищет в неожиданно ввалившемся в ее дом незнакомце… Однако постепенно реальность корректирует мечту: не победитель – побежденный. Не гордый начальник, но несчастный алкоголик, то щеголяющий блатным прикидом, то бьющийся в реальной падучей… В финальной сцене Тамара долго стоит, вжавшись в стену в таком неуместном белом невестином платье. А потом губами, которые не слушаются, произносит: «Ты меня куда-то звал? Я поеду…»

И эта история рождения настоящего чувства – не к выдуманному принцу, но страдающему, несчастному, отчаянно нуждающемуся в тебе человеку – гораздо интереснее и неожиданнее всех лобовых режиссерских ходов и трюков…