– В конце декабря все ждали конца света и затоваривались продуктами, спичками… А вы не верили в это?
– В конец света, во время которого будут нужны спички, я не очень верю, но этот конец может наступить в человеческих умах и душах. Есть такая тенденция, к сожалению, хотя не хочется говорить про всех (есть люди, готовые помогать, защищать, отдавать), но происходит выхолащивание душ и умов. Только ради славы, наживы жить невозможно…
– А во что вы верите?
– Я верю в Бога. И не только в религиозном смысле слова. В какой-то высший разум, который сохраняет наш баланс. Я верю в людей. Безусловно, встречаются разные, но в моей жизни, к счастью, есть много людей, которыми я восхищаюсь, – они поражают меня своим умом, открытостью, талантом, в этом совершенно безумном мире им удается оставаться людьми.
– Каким был для вас 2012 год?
– Тяжелым в смысле работы. Так получилось, что в конце 2011 года и в начале 2012-го в Театре наций Большая сцена открывалась премьерой, спектаклем «Фрекен Жюли», в котором играли Евгений Миронов, Чулпан Хаматова и я. Потом начался репетиционный период другого спектакля – «Женихи» – по оперетте Исаака Дунаевского. Эти репетиции продолжались восемь месяцев, и только в сентябре была сыграна премьера. А сейчас – «Электра» с Тимофеем Кулябиным. Так что год оказался театрально насыщенным, что, правда, лишило меня кино. Единственной работой за этот год стал фильм Алены Фетисовой и Сержа Аведикяна «Параджанов». Это копродукция Украины, Франции, Грузии, Армении, там задействовано много творческих сил, и на это кино я возлагаю большие фестивальные надежды... А еще огромное событие для меня: я побывала на Каннском фестивале с фильмом Сергея Лозницы «В тумане». Даже не знаю, что стало для меня большим событием – Канны или этот фильм. Поездка в Канны меня поразила, при том, что я совсем не тусовочный человек и довольно критично отношусь к разным «красным дорожкам», но мне так понравился этот фестиваль, там все было на таком высоком уровне, так достойно и красиво! Я, конечно, люблю наш Московский кинофестиваль, но там не хватает общей увлеченности кино, в Москве это, видимо, сложнее, а вот в Каннах весь город живет только кино. Мы идем, например, вечером по набережной (у меня в этом фильме небольшая, хотя и очень ценная для меня роль), и просто какие-то люди (не актеры) меня узнают потому, что они все ходят в кино. Стоит туда съездить, просто чтобы почувствовать эту атмосферу увлеченности кино.
– Иногда приходится вживаться в страшную роль, то есть ваша героиня совершает нечеловеческие поступки, например, Электра или леди Макбет…
– Мы как раз в следующем году собираемся с Сергеем Анатольевичем Голомазовым выпускать спектакль «Леди Макбет Мценского уезда», о котором уже разговариваем года четыре …
– Как выходить из подобных ролей без ущерба для собственной психики?
– Я об этом давно задумываюсь и даже разговаривала со своим товарищем и духовным наставником отцом Андреем. В «Леди Макбет» есть одна сцена, которую я не могу принять по-человечески: когда героиня душит молящегося ребенка. Я могу принять все, кроме этого момента, и мы уже думаем, как его убрать. Так складывается, что все мои роли в театре довольно спорные: «Киллер Джо», «Женихи», «Электра» – в них во всех есть переступание через какую-то грань, а по-человечески хочется других ролей, например, таких, как в «Варшавской мелодии», хотя отец Андрей говорит мне, что даже через отрицательные роли можно транслировать что-то свое, человеческое. Я понимаю, про что он говорит, но это сложный вопрос, и, наверное, поэтому актеров раньше хоронили за церковной оградой. Но это – часть актерской профессии, такой удел.
– Позволяете ли вы себе в жизни сильные чувства или стараетесь выплескивать все на сцене?
– Если чувствую, что рядом со мной непрофессионально работают, то сильно ругаюсь, даже могу накричать. Я сама пашу по двенадцать часов и не люблю халтурного отношения к делу, не признаю разговоров, что, мол, «у меня такая зарплата, и поэтому я так работаю», ничего подобного я не признаю потому, что видела и другие примеры. В наших театральных цехах меня знают и понимают, что тут ничего личного…
– А бывают ли театральные страсти в вашей жизни?
– Бывает, что из жизни какие-то страсти перетекают на сцену: после репетиции ты находишься в определенном состоянии, и оно переходит на тебя лично. Репетируешь роль и в жизни ведешь себя чуть по-другому. Во время «Варшавской мелодии» я была одной, потом репетировали «Киллер Джо», и я стала немного другой. Когда выпускается спектакль, все возвращается, и я становлюсь сама собой, но в период подготовки к спектаклю или к съемкам могу меняться.
– Как ваши домашние на это реагируют?
– Наверно, привыкли к этому. Последние полгода они видели меня настолько уставшей и вымотанной (после двенадцати–пятнадцати часов репетиций), что никаких эмоций у меня не случалось.
– Можно вас назвать актрисой с норовом?
– В смысле?
– Бывают такие породистые лошади, которые не терпят слабых наездников, скидывают их…
– Да. Я даже не знаю, хорошо это или плохо, но я не люблю непрофессионалов. Пришел в профессию – хотя бы паши! Я не говорю про уровень дарования, понятно, что он у всех разный, и тут ничего с этим не поделаешь, но можно и нужно работать!
– То есть укротить вас можно только работой?
– Да. Если режиссер правильно построит работу, чтобы все были загружены, у нас будут прекрасные отношения.
– Вы можете назвать радости и издержки своей актерской профессии?
– Радость, когда играешь и видишь, что зрители в восторге, или после спектакля, бывает, что через три дня какой-нибудь зритель пишет sms: «Господи, я до сих пор не могу отойти от этого спектакля!» Радость, когда у тебя долго не получалась роль, и вдруг находишь что-то. Радость, когда можешь на сцене оторваться от всего: музыки, света и даже отчасти зрителя – и просто понестись в спектакль, в роль… Издержек тоже много. Главное, что лично меня убивает, – всевозможные сплетни. Я человек активный и сильный, с этим борюсь, но все равно как-то попалась на крючок. Я вообще не понимаю, как можно обманывать? Меня просто обмануть потому, что я не могу поверить, что люди обманывают. Я соберусь с силами и обязательно напишу открытое письмо в Facеbook по поводу желтой прессы. А другие издержки профессии – соперничество, ревность, зависть, поэтому я не иду в репертуарный театр: ужасно все это не люблю. Соревнования в нашей профессии быть не может…
– Но ведь кастинга вы не боитесь?
– Когда кастинг устраивают, как лошадиные скачки, я этого тоже не люблю, но когда снимают для пробы разные сцены, эпизоды, это интересно, и интересно поговорить с режиссером, если ему есть что мне сказать. А вот когда начинают сравнивать актеров, я этого не понимаю, это не спорт, тут нельзя соревноваться. Кто лучше сыграл Князя Мышкина – Иннокентий Смоктуновский или Евгений Миронов? Глупо сравнивать, кто лучше – Евгений Леонов или Роберт Де Ниро. Меня не обижает, когда говорят: «Ой, вы похожи на Гундареву», или: «В вас есть что-то от Анны Герман…», но когда спорят, какая актриса лучше играет, эта или эта, как можно сравнивать? Смотря какая роль, опять же сегодня можно сыграть хорошо, а завтра – отвратительно. С этим режиссером я могу быть прекрасной актрисой, а с этим – ужасной…
– Вы человек прямой и честный, можете ли сказать коллегам, что они плохо играли?
– Бывают разные ситуации: каким-то коллегам так можно и нужно сказать, а каким-то не нужно: скажешь правду, и человек будет играть еще хуже, потому что его только хвалить надо, поддерживать…
– А вас нужно поддерживать?
– Знаете, я очень выборочно слушаю людей, не перевариваю, когда дают советы другие цеха. Особенно это водится у нас в кино: может подойти, например, художник по гриму или реквизитор, да кто угодно может подойти и дать совет. Это меня бесит, честное слово! Каждый должен заниматься своим делом. Такой дисбаланс отношений, никто не уважает чужой статус. Есть такая игра в актерских школах у хороших мастеров – «Игра в статус». Весь Достоевский построен на статусах. А у нас что в театре, что в кино, статусность нарушена: если режиссер не орет, если он мягкий, интеллигентный, ему может нахамить реквизитор, и это я, разумеется, не про то, что режиссер может нахамить реквизитору.
– Что еще приносит вам удовольствие, помимо работы?
– Дети. К сожалению, им не так много времени остается. Помимо собственной дочери у меня есть еще и крестники, и у моих однокурсников уже родились дети, и нам так приятно собираться, всех видеть, знать, кто что уже умеет, кто как растет. У меня есть желание когда-нибудь организовать детский центр, чтобы дети там могли развиваться, чтобы к ним приходили хорошие музыканты, хорошие специалисты. А еще: не так давно я стала попечителем детского благотворительного фонда «Галчонок», это тяжелое, трудоемкое, но интересное занятие.
– Новый год обычно где встречаете?
– Стараюсь куда-нибудь уезжать, мне кажется, если встретишь не дома (но всей семьей), то год будет полным впечатлений, поездок, а я все это очень люблю.
– Вы любите больше дарить или получать подарки?
– Люблю дарить. Получать приятно, но редко тебе дарят то, что ты хочешь. Когда еду куда-нибудь в Европу и вижу какую-нибудь интересную вещь, то покупаю ее для конкретного человека заранее. Так тяжело покупать подарки непосредственно перед Новым годом, формально получается (надо хоть что-то купить), и мне прямо плохо становится, что вовремя не придумала оригинальный подарок.
– Что вы ждете от наступающего года?
– У меня был очень театральный год, а теперь я жду какого-нибудь интересного, наконец, предложения в кино. Не могу же я все время играть в кино прекрасные и нравящиеся мне маленькие эпизоды, мне нужна большая серьезная роль, чтобы было куда потратиться.