Двупоэтье – семейная редкость

Добрая приемная мать нашей поэтической антологии – редакция «Новых Известий» – попросила меня написать в этот новогодний номер «что-нибудь веселое». Честно говоря, из-за многих болячек, сыпавшихся на меня в последнее время, мне было не до веселья, но перед самым Новым годом настроение у меня неожиданно улучшилось. Дело в том, что я переоткрыл сразу двух поэтов, которых читал и раньше, но урывками, не сосредоточиваясь, – мужа и жену, Наталью Аришину и Илью Фаликова, проживших в редчайшем счастье и согласии целых полвека, в отличие от Ахматовой и Гумилева, от Беллы и меня и многих других поэтических пар.

Давным-давно именно во Владивостоке – на родине Ильи – меня обдало, как дыханием вечности, вольготной могучестью простора. Там, на тигриной лапе Дальнего Востока, просоленной брызгами штормов Тихого океана, я остро почувствовал: «Нельзя быть крошечным поэтом / в такой громадине-стране!»

Юрий Кашук и Илья Фаликов – лучшие поэты Владика тех лет – были первоклас-

сными мастерами, вовсе лишенными провинциальности. Но они избегали таких неприкрытых мальчишеских заявок на вынуждаемое самой географией России обязательное величие русских поэтов. Это вовсе не значило, что за их скромно потупленными глазами прятались гораздо меньшие амбиции. Но места первых трубачей нового поколения были стремительно заняты москвичами и ленинградцами, уже начинавшими захватывать площади и дворцы спорта. Встроиться на равных в их ряды было невозможно, да и поздно. Но тогдашние дальневосточники не поступили столь опрометчиво, как нынешние постмодернисты, объявившие бессмысленную войну шестидесятникам, а выбрали дружески-критическое отношение к тем, кто прорвался к славе раньше, воспринимая их в общем контексте лучшей современной поэзии, включавшем и Юрия Кузнецова, и Николая Тряпкина, и Бориса Слуцкого, и Александра Межирова, и Давида Самойлова.

У моих дальневосточных коллег не было зависти к чужому успеху. Они знали, что придет и их час, и оказались правы. Илья Фаликов, чьи стихи я привез тогда в «Новый мир», не возненавидел меня за мою помощь как за некое само собой разумеющееся обязательство быть мне благодарным, а ведь именно за это меня невзлюбил Иосиф Бродский.

Мрачноватый Илья умел быть и замкнутым, и с такой нараспашной душой, что его не остановить. Он, по выражению Марии Петровых, домолчался и до совершенно «своих» стихов, и до блистательной эссеистики, издав уникальную по тонкости разбора и широте охвата книгу «Прозапростихи». Он проявил щедрость к поэтам, казалось бы, взаимоисключающих стилей и сумел доказать, что у них гораздо больше взаимоблизости, чем взаимоотталкивания.

Наталье Аришиной, дочери офицера, которую случайно занесла судьба во Владик, не свойствен космизм ее будущего мужа и его неожиданные прыжки в разные эпохи и культуры иногда внутри одного четверостишия, а то и в одной строке. Но она свободно себя чувствует внутри разных времен России и, что очень важно, – кем угодно. В отличие от шестидесятников они оба чураются прямолинейности, публицистичности, свойственной Вознесенскому, Евтушенко, а еще больше Рождественскому, зато у Фаликова, а особенно у Аришиной, есть невероятно трогательная семейная интонация, одомашнивающая даже глобальные проблемы добра и зла.

Я всегда чувствовал дыхание этих двух поэтов, их общую заботливую боль о других и вернулся к их поэзии, когда мое невеселое настроение усугублялось смертельно надоевшей взаимооскорбительной публичной возней, при которой каждая сторона слушает только себя, не заботясь о здравых проектах обустройства России на основе базовой философии. Причина – в неподготовленности, вопиющем непрофессионализме, отсутствии подлинных идеалов из-за бездуховности и бескультурья.

Нет соревнования идей, а есть лишь физиологическая борьба за власть, которая философски выродилась, несмотря на видимость существования разных партий. Тем более возрастает потребность в Слове с большой буквы, Писателях с большой буквы.

Как-то, ища спасения от политических перебранок, я нажал кнопку канала «Культура», и мне снова не повезло. Голубой экран показал редактора одного толстого журнала, напыщенно представлявшего своих поэтических птенцов, с не меньшей напыщенностью захваливавших друг друга за стихи, которые и отдаленно не напоминали о существовании великой русской поэзии. В этих стихах не было не только никакой художественной и гражданской дерзости, но и минимального условия для появления искусства – внутренней необходимости. Я вспомнил безжалостно относившегося к плохим стихам бывшего знаменитого редактора этого журнала, однажды сказавшего: «Да я такие стишата любого теленка научил бы мычать».

Борис Пастернак был прав, говоря, что нет ничего аморальнее непрофессионализма, начиная с медицины и литературы. Только безответственный непрофессионализм может заставлять людей шагать в ногу, потому что от этого рушатся даже гигантские мосты. Но на смену диктатуре бронированного кулака может прийти не менее страшная диктатура – диктатура хаоса. Непрофессионализм прививает людям плохой вкус не только к искусству или политике, но и к жизни в целом. Фашизм начинается с плохого вкуса, каковой толкает голосовать как за единственных спасителей за притворных профессионалов, своим бескультурьем вульгаризирующих всё и вся, подменяющих главную многовековую цель человечества – всемирное братство – параноидальным антиинтернационализмом.

Но пока, слава Богу, я вижу в лучших людях России, к которым отношу Наталью Аришину и Илью Фаликова, надежду на воскрешение примата совести и нравственности над воландовскими ассигнациями, которые рано или поздно становятся ничего не значащими бумажонками.

С Новым годом, Наташа и Илюша!